Баллада о травме

Тимур Валитов. Угловая комната.; Оксана Васякина. Рана.

Смешно, но ведь повествование о травме – это тот самый тоталитарный большой нарратив, с которым боролись-боролись, бодались-бодались за вашу и нашу, и вроде бы победили, и как будто бы закопали, и забыть успели, а вот поди ж ты: его в дверь – а он в окно.

Как будто бы всё куда как невинно: частный опыт, маленькая жизнь, всяко-разно дайвёрсити – и запируем на просторе. Но это только на первый взгляд.

Потому что, во-первых, травматический нарратив объявляет травму единственной безусловной императивной ценностью. У тебя должна быть травма. Если её нет, ты миру не интересен: на этом радаре ты не опознаёшься как человек вообще. Напротив: если у тебя есть травма, она автоматически делает из тебя настоящего человека, хоть повесть пиши, пусть ничем другим ты и не можешь похвастаться. Травму ни в коем случае нельзя преодолевать или изживать: её надлежит постоянно поддерживать в рабочем состоянии – ведь, ещё раз, только она и делает тебя человеком. О травме надлежит говорить исключительно в регистре максимальной серьёзности и нешуточного пафоса: на серьёзных щах и с постной миной. Наконец, от травмы ни на что не нужно отвлекаться, потому что получится, что ты с разговора о важном сбиваешься на несущественное – помните такое слово – «мелкотемье»? Вот теперь это всё, что не про травму.

Во-вторых, травма становится универсальной объяснительной моделью. Как единственно верное учение, она применима ко всему на свете. Почему несчастлив я, почему мои родители неудачники, почему вокруг меня всё серо и уныло, да мало ли – на всё ответ один, и вы его уже знаете. Нужно ли говорить, что в этой парадигме исторический опыт также оказывается не чем иным, как вариантом травмы – травмы, которую «надо проговаривать», постоянно проговаривать и проговаривать – корабли лавировали, лавировали, да не вылавировали. Трудное, но необходимое чтение.

Добрые люди подкинули ссылку на статью в «Нью-Йоркере», «The case against the trauma plot»: «one plot to rule them all»: – спасибо, смешно. («Производственная Травма, эльфов дивное творенье», – пелось в одной ролевой песенке.) То есть даже на родине Янагихары начали что-то подозревать. Но когда ещё столичные тенденции до наших палестин дойдут…

Это я всё к чему. Весь прошлый год обсуждали роман Оксаны Васякиной «Рана» (ну да, а чего мудрить?). Обсуждали, кстати, и на страницах «ЛГ», и куда как доброжелательно. Под конец года вышел дебютный роман молодого писателя Тимура Валитова «Угловая комната» – похоже, теперь будут обсуждать его.

Доброжелательно – сказал я, и в самом деле, почему бы и нет. И «Рана», и «Угловая комната» написаны вовсе не бездарно. Написаны умело, мастеровито, крепко поставленной рукой, что там ещё полагается сказать? Давайте будем считать, что сказал. Однако же читать их, гм, мучительно больно. В чём же дело?

Ну, роман Оксаны Васякиной, напомню, был про гомосексуальную девушку, которая отправляется из Москвы на малую родину хоронить мать. Всё остальное в десятый раз пересказывать не буду. А вот свеженький роман Тимура Валитова – про только открывающего свою гомосексуальность молодого человека, который отправляется из Москвы на малую родину хоронить отца.

Отца он, впрочем, знал плохо. Семья распалась, когда он ещё был маленький, потом непутёвый отец провёл восемь лет в местах не столь отдалённых, потом вернулся, но оставшиеся годы жил овощем и даже не всегда узнавал родного сына, когда тот изредка приезжал.

Аннотация обещает нам «странные и опасные события», но это, разумеется, не более чем маркетинговый ход. В действительности событий в книге почти и нет. Вот приехал, вот похороны, вот встреча со старым другом, вот встреча с одноклассницей, вот разговор с бабушкой. Вот пьёт принявшая ислам мать, вот пьёт старый друг, вот пьёт одноклассница, вот пьёт сам герой. Параллельно он читает рукопись своего однокурсника про Париж в духе Кортасара – манерную, искусственную и, само собой, бесконечно вторичную. По ходу дела герой узнаёт, что одноклассник когда-то изнасиловал одноклассницу, по ходу дела насилует её сам и ещё до кучи узнаёт, что когда-то изнасиловали и его собственного покойного отца: круговорот травмы в природе, ну да, ну да. В финале герой как бы сбегает из этого круговорота в манерный, искусственный Париж.

Нельзя не отметить, что в то время как роман Валитова принимает эстафетную палочку у «Раны», самой Васякиной эту палочку передала Мария Степанова, автор знаменитой «Памяти памяти» – книги, в которой автор со всей недюжинной силой своего таланта, со всей мощью эрудиции и изощрённостью ума вскрывала другую травму, историческую: заводик, отобранный у дедушки-капиталиста неблагодарными рабочими в 1917 году.

По какой-то причине книги Васякиной и Валитова не вызывают размышлений, не будят никаких чувств, а только оставляют впечатление, будто ты несколько часов слушал речь пьяного, размазывающего сопли по лицу случайного попутчика, который жаловался тебе на свою самую обычную, как у всех, жизнь, а ты только вставлял иногда «ага» и «понимаю», вместо того чтобы по-чеховски посоветовать бросить на фиг пить и заняться делом. Ну или по-пушкински перечесть «Женитьбу Фигаро».

Почему так? Что ж, вот рабочее предположение. Травматический нарратив выбрасывает человека из времени и истории – и он оказывается обречён на дурную бесконечность: ковыряться в своих ранках и каталогизировать содержимое уголков своей комнатки. Он более не способен к обобщению, теряет возможность широкого взгляда, не может охватывать и удерживать сразу много вещей из разных регистров. И потому ему нечего противопоставить ни ужасу смерти, ни всему комплексу слишком человеческого. (О, какие они мерзкие, все эти людишки с их бытом, с их маленькой жизнью!) Отсюда – ложное чувство превосходства: один я стою в белом пальто; им как-то не приходит в голову, что зеркальный взгляд, обращённый на них самих, обнаружит аналогичную картину, только тут будет – с вашей Зонтаг и вашим инстаграмчиком.

«Роман поколения» – эхом повторяется от одного отзыва на «Угловую комнату» к другому. Что ж, если так, то у меня для вас плохие новости. Что Васякина, что Валитов – талантливо, убедительно, мастерски – рисуют нам портрет поколения в высшей степени несимпатичного. Замкнутого на себе, самовлюблённого. Живущего и пишущего без божества, без вдохновенья. Думающего без юмора и иронии. Поколения злобного, ненавидящего всё вокруг. Видящего вокруг себя всё только унылое и убогое. Презирающего своих родителей и даже не фантазирующего о собственных детях.

А теперь вопрос на пять баллов. Что за историческая травма настигла это несчастное поколение душевных инвалидов (разумеется, я только про героев книг), учитывая, что год рождения Оксаны Васякиной 1989-й? Всё ещё нужна подсказка? Ну пожалуйста: у Тимура Валитова – 1991-й. Смайл.