Дорога-01. Вместо предисловия.
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
1.
Автору этой книги пятнадцать лет.
Книгу эту он писал с поздней осени девяносто первого по весну девяносто второго. Кто помнит, интересное было время.
Он родился во второй половине семидесятых, пошел в школу через год после смерти Брежнева и в переходный возраст вступил как раз на переломе 90-х, так что страшные эти месяцы, долгие месяцы растерянности, нищеты и ужаса подступающего голода - ощущение, точно переданное Кабаковым в знаменитом “Невозвращенце” - на фоне внутренних бурь прошли почти незамеченными.
Он писал по ночам, когда никто не мог помешать, оставлял на сон по три-четыре часа и досыпал на лекциях. Происходившее там, внутри, казалось куда более настоящим - и уж подавно гораздо более важным для него - чем все, что творилось вокруг. Вероятно, он ничего не сумел бы изменить даже если б захотел, и не только потому, что был не в том возрасте, когда люди уже умеют управлять реальностью. Нет. Просто у него было четкое ощущение, что это не он пишет книгу, а книга прорывается сквозь него в мир, воплощается, обретает плотность и вещественность - а сам он не имеет над происходящим никакой власти.
Почти полгода он был с головой погружен в текст и окружающий мир ничего не мог с этим поделать. Вокруг все время что-то происходило - но ему было все равно. Он был не в состоянии объяснить, что происходит, и его мутило от унылой злости преподавателей и непонимания и отчаяния родителей. А стоило выйти на улицы, как подхватывала лихорадка, в которой в то время метались город и страна.
Но в нем уже прочно жила смесь детской безграничной жестокости и взрослого равнодушия к неважному.
Окружающий мир ничего не мог с этим поделать.
Потом, много лет спустя, он поражался, как же случилось, что такой пробой вдохновения достался сопляку, ничего еще не успевшему сделать в этой жизни, ничем не успевшему заслужить такого счастья.
Как бы то ни было, к весне девяносто второго книга была практически готова.
И тут он неожиданно даже для себя бросил текст. Позже понял - просто не хватило душевных сил. Слишком близко к сердцу по молодости лет принимал злоключения собственных персонажей.
Но к тому времени от него уже ничего не зависело.
2.
Теперь неважно, кто из знакомых не глядя сбросил на дискетку все файлы из его директории, где вперемешку валялись и готовые куски текста, и забракованные черновики, и личные письма, и даже подростковые истерики, частью честные, частью обряженные в кружева описанного мира, но в один прекрасный момент вся эта свалка, почти интимная и уж подавно лишенная малейшей художественности, всплыла в компьютерных сетях. Сперва - в FIDO, а потом даже на печально знаменитом CD “Text Collection”. И посейчас кое-где в Интернете можно найти этот жуткий файл, психоделичный и крайне невнятный.
И все-таки, даже так, даже в этом изувеченном виде, книга ожила. Она органично и быстро вошла в мифологию молодежных субкультур начала 90-х, и в течении более чем пяти лет порождала в самых разных краях страны вторичные - то есть уже третичные - мифы: от “Это про меня!” до “Все было совсем не так!”.
А автор рос и даже постепенно взрослел, и в какой-то момент начал стесняться своих детских опытов. Тем более, что чувства к своей первой книге он испытывал действительно противоречивые: слишком уж болезненными были воспоминания о том напряжении, с которым шел сквозь него текст. Так что когда ему приходилось смотреть в горящие неземным глаза очередного увлекшегося читателя, он предпочитал говорить: “Ничего не знаю, это просто детская книжка”. В конце концов, ему было уже больше чем пятнадцать лет...
И постепенно он все-таки отделил себя от своей книги. Может быть, где-нибудь ее по-прежнему читали, любили, считали честной и правдивой. Его это уже никак не касалось.
А еще - только теперь, перечитывая уже почти незнакомый текст, он смог отметить некоторые его любопытные особенности. Бог с ней с формой, хотя описание во втором лице будущего времени (эти сплошные “а потом ты будешь”) встречались ему разве что у Олди и парой лет позже. Бог с ней с формой... Но - рваный текст, великолепно передающий, как же немного выхватывает мозг из окружающего нас и как же безгранично то, что остается вовне... Но - странное деление на “эпизоды” и полное невнимание к тому, сколько времени проходит в промежутках и какие события успевают произойти...
А еще - непривычная манера описывать происходящее: только картины, ощущения и действия, но не размышления, не рефлексия. У читателя есть столько же, сколько у героя, и пусть читатель сам делает выводы: автор не обязан делать это за него...
Да и само происходящее - странно и неестественно, словно герои то и дело проваливаются из и без того фантастического мира в еще более невероятное пространство символа и образа, где каждое событие и каждый объект - архетипичны, и путешествие по этой стране превращается в получение чистейшего опыта, не искаженного конкретикой воплощенности...
И неожиданно возникающую к последней трети книги тему ответственности и взросления, невероятную для пятнадцатилетнего мальчишки, он тоже сумел заметить только сейчас...
3.
Прошло почти десять лет и автор (опять неожиданно для себя) как-то очень быстро и спокойно закончил текст: переписывать не стал почти ничего, только свел, наконец, воедино черновики и почистил (слегка, чтобы не разрушить настроение) стиль. И еще несколько лет текст лежал мертвым грузом, ни разу не появившись в завершенном виде даже во всеядном Интернете. Почему - сложный вопрос. Возможно ему всего лишь было страшно вторгаться в давно уже обходившуюся без его участия легенду.
Автор надеялся, что со временем про книгу все-таки забудут.
И вот теперь - прошло полтора десятилетия, мир стал другим и в нем живет уже совсем другая мифология. А эта легенда, пожалуй, закончилась.
Или, во всяком случае, очень сильно изменилась.
4.
Итак, автору этой книги пятнадцать лет...