К прошлой теме - еще из завтрашних "Известий"

ИЗ РЕДАКЦИОННОЙ ПОЧТЫ 80-х - 90-х. Материал Эллы Максимовой

«КАК МНЕ НЕ ХОТЕЛОСЬ УМИРАТЬ
22 ИЮНЯ...»
Ф. БЫКОВЕЦ. 19-го весь полк, кроме полковой школы, выехал на учебные стрельбы. Перед отъездом нас построили, и командир полка, обращаясь к курсантам, сказал: «Дети, мы уезжаем. В случае чего, держите границу». Была она рядом, метров 800 от военного городка. Держали мы ее четыре часа.
Н. КОВАЛЕНКО. Недели за две-три до начала стрелковые части получили телеграмму о том, что на известных участках будут пролетать немецкие эскадрильи и по ним огня не вести. Я лично видел в Доме офицеров их летчиков, которые свободно расхаживали по городу. Такое было не только в Белостоке.
Н. ХАЛИЛОВ. 21-го показали в клубе фильм «Цена жизни». В 2.30 ночи политрука разбудил дежурный и приказал снять портреты вождей и сжечь. Тот поднял голову и опять заснул. Дежурный с наганом в руке заставил выполнить приказ. Мы боялись сжигать членов политбюро. В 4 утра появились фашисты — бомбардировщики и истребители. Небо было черное, кругом темно и очень страшно. Рядом с нашим стоял артполк. Артиллеристы не выдержали и выстрелили. Сбили самолет. Нам объявили, что они будут строго наказаны.

З. РЯБЧЕНКО. После налета оказались вдвоем с Сашей Ивановым на машине с рацией. Сзади стрельба приближается. Решили взорвать рацию. Взяли по гранате, руки тряслись, бросили вместе — отвечать так вдвоем. Не доходя до Минска, увидели в лесу несметное число солдат. Немцы стали расстреливать лес. Вот где была мясорубка!
В. ВИГЕЛИУС. Винтовка — одна на трех человек. Одного убьют — другой берет. Как не хотелось умирать 22 июня, в день рождения, когда мне исполнилось 20 лет!
Г. СТЕПАНОВ. В субботу снайперские команды были отозваны со стрельбища и распущены. Вечером мы зашли в кафе-поплавок на Немане. Официантка обронила: «Кушайте, кушайте, а то завтра боши начнут войну»... От первого стрелкового батальона осталось менее взвода. Дрались, не щадя жизни. В первую половину дня через нашу оборону шли семьи пограничников и они сами, окровавленные и обожженные. Зрелище ужасное. Дети шли уже сиротами... Стояла сильная жара. Над нами висела авиация. Мы ждали нашу, но ее не было. Убитых хоронили на обочинах дорог. 25-го началось вновь. Наш прорыв был стремителен, часто возникали штыковые схватки. Но, наступая на Гродно, части 3-й армии залезли к немцам в пасть. Остатки дивизии вышли из окружения только 15 июля. Свой долг дивизия выполнила до конца.
И. СТАСЕНЧУК. Жена Деева Фатима клала на дно окопа годовалого Валерия, а сама стреляла... Бой неоднократно переходил в рукопашную. Перед окопами полка были навалены груды убитых пьяных фашистов.
И. КОРОСТЕЛЕВ, Рамонь, Воронежская обл. Нетрудно представить, что творилось на дороге к Перемышлю, куда устремились все артиллерийские части из лагерей. Прибыть в тот день к границе мы не смогли. Артиллеристы включились в бой на второй день. Мне удалось открыть огонь из 200-миллиметровых орудий лишь 26 июня.
Всеволод Иванович ОЛИМПИЕВ, Санкт-Петербург. Первую половину дня 22 июня я дежурил на КП командира дивизии генерал-майора Черных. Телефонная связь с авиаполками, расположенными в населенных пунктах Белостокской области и на полевых аэродромах вдоль границы, прервана. Она осуществлялась через... городскую почту, которая еще на рассвете была взорвана.
Поздним вечером длинная колонна покинула Белосток. В машинах — только военные с голубыми петлицами: оставшиеся без самолетов летчики, техники, связисты, интенданты. Через два дня кольцо вокруг города замкнулось. Лишь отдельные группы из двух окруженных армий смогли пробиться к своим.
Для меня до сих пор остается загадкой разгром нашей авиации в первые же часы войны. Взлетные площадки были слишком близко к границе.Слишком мало времени требовалось немцам для подлета, а нам — чтобы поднять в воздух свои машины, они были и под угрозой немецкой артиллерии. Даже за несколько минут до начала бомбардировки на летном поле было все спокойно, ничто не говорило о готовности к взлету хотя бы дежурного звена. Похоже, летчиков не оповестили о том, что немецкие воздушные эскадры уже пересекли границу. Свою роль сыграла и неопытность командира дивизии. Генерал Черных был совсем молодым человеком. Вместе с нами, простыми красноармейцами, гонял футбольный мяч во дворе штаба. Ему еще не было тридцати, «Золотую Звезду» Героя получил за летные подвиги в Испании, затем быстро поднялся, как многие в то время, от старшего лейтенанта до генерал-майора.
«МЫ СЖИМАЛИ ЗУБЫ
И СТИСКИВАЛИ КУЛАКИ»
К. СОРОКИН, Ново-Николаевка, Киргизия. Из нашего и Арзамасского пехотных училищ сформировали особую бригаду и перебросили под Моздок. Вооружение — смешное. В первый день по прибытии мы уже пошли в штыковую атаку и остановили передние части фашистов, а ночью, застав их врасплох, устроили хорошую баню. Мы уничтожали технику всем, чем попало, — огнем, бутылками КС, гранатами, ломали, крушили до самого утра, фашистов кололи штыками, били прикладами, распарывали животы кинжалами. Я разломал винтовку об их головы. У них был жуткий переполох — они голые, босиком удирали куда-то в темноту от мальчишек-курсантов.
Иван Григорьевич БРАТЧЕНКО, Кировоград. Десант в Керчи 26 декабря 41-го года. Выбрали ночное время и чтобы море штормило — ввести немцев в заблуждение. Задание: взорвать заграждения у входа в порт. Подплыли на лодке, заложили взрывчатку и отошли. А взрыва нет. Второй раз подплыли. Боцман Антоненко и говорит рулевому Максимову: «Ты, браток, давай обратно к кораблю, а я здесь останусь, так надо». Приказал: «Плыви!» Жизнью заплатил за высадку десанта.
Владимир Иванович НЕДОСТУП, Димитровград, Ульяновская обл. Я был сержантом, командиром минометного расчета. Из всего, что мне пришлось пережить на фронте, самое тяжелое, страшное — Сталинград.
Небо и земля изрыгали смерть. Ночью смертельные схватки бывали даже сильнее, чем днем. Все, что могло гореть, — горело, стонало, гремело, трещало.
14 сентября наша 13-я дивизия переправилась через Волгу и с ходу вступила в бой. Приходилось бить врага на очень близком расстоянии. Стволы минометов стояли почти вертикально. Краска на них обгорела, они стали черными. За несколько секунд, обжигая руки, меняли стволы, закручивать скобу уже не было времени, ее, пока хватало терпения, держали руками.
Враг не выдерживал такого сильного огня, оставляя трупы, откатывался назад. Но и мы теряли товарищей, их закапывали у развалин домов. Мы тогда не проливали слез и не скорбели по убитым, а только сжимали зубы и стискивали кулаки. А вот недавно в Волгограде, у этих могил, я не выдержал, горло сжали спазмы...
Тогда, осенью 42-го, мы нечеловеческое напряжение выдержали. А враг — нет. Помню, как после отказа сдаться выкуривали его из всех нор и подвалов. Жалости не было, только ненависть — мы много чего к тому времени насмотрелись. Там же, в развалинах сталинградских домов, обнаружили женщину, ее руки и ноги были прибиты к оторванной двери, закрывавшей блиндаж...
НАВЕЧНО НЕИЗВЕСТНЫЕ
Сергей Андреевич ГАЛИЧКИН, Волжский. По чистой случайности я не был убит, взят в плен, не попал в окружение. Но — горел, тонул в танке, был ранен, тяжело контужен.
Летом 41-го нас били не по частям, а по осколкам. Мы цеплялись за каждый рубеж, выбивали у врага часы, сутки. И на каждом рубеже теряли товарищей. Их не хоронили, а прикрывали шинелями, палатками, часто и такой возможности не было. Тяжело раненные не покидали поле боя, умирали с винтовкой в руках. Гибли героически. Так миллионы героев стали без вести пропавшими.
На фронте не раз приходилось принимать предсмертные завещания друзей. Просили об одном: «Расскажите, как я погиб и где». Словно предвидели этот страшный ярлык «без вести пропал». Им, как и бывшим пленным, не нужна реабилитация. Нужна справедливость.
А. БУГАЙ, Макеевка. Я пропадал без вести в феврале 43-го под Днепропетровском, а потом воскрес за Донцом в числе десяти других бойцов из отдельного учебного батальона 35-й гвардейской дивизии. А остальные? В селе Вербки рассказывают, как свозили их и складывали в траншею штабелями, несколько сотен, каждый был перерезан гусеницей или колесом... У города Балаклея есть могила 42-го года. Часть отступала за Донец, ее остановили, приказали окапываться, возню увидели наши, приняли за врага, последовал залп «Катюш»... А в Гусаровке названы на могиле 200 человек поименно, а дальше отдельной строкой: «и 911 неизвестных советских воинов».
Борис Николаевич БАТЕНИН, Минск. Мне до сих пор снится, как молоденький сержант, еще двадцати ему не было, сутки умирал от ранения в живот, а мы ничего не могли сделать. Мы шли напрямую по лесистым полям, где его ночью и ранило. Местные жители кого-то и хоронили, но не у каждого имелся пластмассовый патрон с данными.
...Вражеский танк выстрелил. Второй «номер» пулемета был разорван на куски. Его почти распылило. На меня сверху упал кусок его шинели. А мы не знали даже его фамилии. Пополнение пришло ночью, убило утром. Вот он и «пропал»...
Ф.А. МАЛЕВАНЫЙ, Харьков. Кто виноват, что я и весь наш полк начали войну без адресных жетонов? Бесчисленные тысячи солдат, а может, и миллионы, погребены безымянными, и их семьи, потомки уже никогда не узнают, где лежат их кости. Как всегда, виновных нет, кроме самих «неизвестных» солдат, после гибели еще и оболганных, открыто заподозренных в предательстве и измене присяге.
Виктор Павлович НЕСТЕРЕНКО, Снежное, Донецкая обл. Я родился через 13 лет после Победы, войны не знаю. Но помню, как в Дубно, это недалеко от Львова, хоронили трех солдат 41-го, почти полстолетия пролежавших там, где они нашли смерть в своем последнем бою. Ясно, что воинский долг они выполнили — в их трехлинейках не было ни единого патрона. Кощунственно обвинять их. Они спасли всех нас. И тех, кто пришел в мир после них, и тех, кто придет после нас.
«СЕСТРА, НЕ УХОДИ!»
А. СЫЧЕВА, Челябинская обл. Тяжелыми в отделении были еще два бойца, тоже колхозники, большесемейные — Бодров и Ракшин. По весу и по виду больше походили на мальчиков, чем на мужчин. На перевязку я их носила на руках. Из «тяжелых» палат медсестры и нянечки не выходили ни ночью, ни днем: подавали судна, протирали спины, чтобы не было пролежней, прикуривали для курящих... Он берет тебя за руку и водит ею по лицу, просит не отходить. В завтрак, в обед, в ужин ничего не съедали. Иногда просишь: ну, хоть один пельмешек — напрасные уговоры. Работники кухни предлагали все, что имели, приходили кормить... Умерли те двое.
Что дала нам, каждому, эта работа, война? Черные, грозные беды прибавили силы. Война душу не огрубила. Забота и нежность — вот с чем я пришла в школу на учительское поприще.
В. ВОЛКОВ. Чем ближе к смерти раненый, тем роднее был сестрам и санитаркам, а выздоравливая, умилял радостями, понятными только тем, кто страдал, и тем, кто выхаживал. Если о возвращении зрения и речи после ранения в голову даже писали в армейских газетах, то восстановление жизненных функций кишечного тракта было интимным торжеством страдальца и его исцелителей, роднивших их тем глубже, чем меньше принято говорить о таких победах.
Г. ИВАЩЕНКО. Под утро 24 декабря 1941 года получен приказ немедленно выступать. Поднятые по тревоге медицинские группы стали быстро сворачиваться. Не прошло и часа, как колонна машин вытянулась вдоль деревни. Сильный снегопад заметал проселочную дорогу. Первая же машина сразу увязла по брюхо, а для буксировки — ни тягача, ни трактора. Оставался старый солдатский способ — тащить самим. Привязывали к передней оси по два каната, в них впрягались все женщины — врачи, сестры, а все мужчины, невзирая на звания и должности, толкали плечами и руками... Тащили первую машину 100—200 метров, к ней подтягивали вторую и т.д., потом следующие 200 метров, и так пока не вытащили колонну на шоссе. На работу ушло часов шесть. Старшина роты раздал по куску мороженого хлеба, кусочку колбасы и — в путь.
...С поля боя привезли тяжелораненого. Взрывной волной снесло обмундирование, сапоги, документы превратились в пыль, он остался лежать на земле голым, с зияющей раной лица (отрыв челюстей, левого глаза, языка). Но остался жив. Широко открытый голубой глаз с тревогой следил за каждым движением врача. Мы видели, что он хочет сообщить что-то важное...
Кто он? Фамилия, воинская часть, звание — ничего не узнать. Родные навсегда останутся в неведении. И тут нас осенила простая мысль. На листе бумаги начертали крупными буквами алфавит. Терпеливо разъяснили: когда указка попадет на нужную букву и цифру, он должен зажмурить глаз. Так мы узнали его фамилию, откуда он и про пятерых детей. После этого он успокоился, точнее, совершенно обессилел от невероятной мобилизации воли, разума, нервов. Мы боролись за его жизнь несколько дней, понимая полную бессмысленность борьбы.
В. ЁЛШИНА. За три дня развернули госпиталь в Туле, в здании школы. Нас предупредили: прибыл эшелон с ранеными. Подошла машина, а в ней не наши солдаты, а немецкие летчики: в пропитанных кровью бинтах, у некоторых ноги и руки в шинах. Небритые, грязные. В глазах — ненависть... Никто из нас не мог сдвинуться с места. Обозленные и измученные, они были требовательны и грубы. А нам было приказано помыть их, перевязать, накормить и после отдыха — отправить в Москву. Тем временем подошли другие машины, с нашими. Тихо и терпеливо ждали. Среди раненых оказался муж медсестры Тани Гроздинской, очень тяжелый. Татьяна, схватив костыль, побежала к немцам: «Я их убью, всех убью!» Еле остановили.
ЧУДОВИЩНОЕ ДЕЛО — ВОЙНА
Е. ПРОКАШЕВА, Алма-Ата. Представьте — узкое местечко, где только и может проехать танк. Враг это видит и сосредоточивает на этом перешейке всю силу огня. Танкистам нельзя медлить, иначе трупов будет еще больше. А после боя они монтировкой соскребают с гусениц останки... Чудовищное дело — война!
Н.М. СЛАВИН, Москва. Еще на марше товарищи по взводу рассказали, что в бою Мухин задушил руками двух фашистов. Он с Черниговщины, там партизанил, был командиром. Воевали успешно — верные люди сообщали о перемещениях карателей, отряд вовремя уходил. Но в селе нашелся предатель, и фашисты объявили: если Мухин не сдастся, убьют его жену и сына. Срок — два дня. Вызволить семью было невозможно. Мухиных повесили. В ту ночь Иван Николаевич и поседел.
Ф. ГУЛЯНИЦКИЙ. А раны — тяжелые, жутко какие... обширные, рваные, глубокие. Сколько в них осколков! От пуль, снарядов, гранат. Впились в кости, застряли в позвоночнике, запутались в кишках, затерялись в мозгу. Вместе с металлом — куски одежды, пуговицы, пряжки от пояса, кожа от обуви, превратившиеся в ранящие снаряды. Многие раны словно бы заранее засыпала мать-сыра земля. А еще — безногие, безрукие, безглазые, без, без...
Раненный в легкое задыхается, пытается приподняться, харкает кровью. Рана свистит и плюет пенистой кровью. Скорее, скорее закрывайте дыру в грудной клетке!.. У молодого лейтенанта из маленькой пробоины в черепе медленно вытекает густая белая масса... На дне глубокой дыры видно трепещущее сердце. Прошло два часа после травмы, а оно все бьется. Как зашить полбока? Закрываю стерильной клеенкой...
Врачи, сестры, санитары работают быстро, четко, усердно. Война —школа, рождающая классных хирургов. Только слишком дорогой ценой дается ученье. Мерзко это звучит: «Набил руку на войне».
...Не замечаем, как наступает вечер. Гудит автоклав. Клокочет вода в стерилизаторах. Не успевают подвозить консервированную кровь, но недостатка нет, а возникнет — каждый из сотрудников отдаст свою.
Санитарки не успевают выносить тазы с отработанными марлевыми тампонами, вытирать с полов лужи крови. Кровь везде и на всем: на перчатках и стерильных халатах, шапочках и косынках, на лицах и масках. Кровь забирается в волосы, просачивается до кожи. Пунцовая, почти черная, алая, жидкая, тягучая, пенистая и в сгустках, чистая и смешанная со всем, что есть в человеке. Кровь стоит в наших глазах...
З. ИГНАТОВИЧ. Из блокадных кулинарных советов.
Заливное. Плитку (100 грамм) столярного клея замочить. Через несколько часов добавить воду до пятикратного размера и кипятить на медленном огне. По вкусу — соль и для отдушки запаха, если есть, лавровый лист и пр.
Картофельная запеканка. Шелуху промойте, положите в кастрюлю, залейте на треть водой, варите до мягкости, после тщательно растолките, посолите. Полученную массу запекайте на горячей сковороде.
Похлебка из кожаных ремней. Лучше брать неокрашенные ремни. Нарежьте мелкими кусочками, промойте и залейте с вечера водой. После кипячения заправьте крапивой, лебедой, мокрицей или другими травами. Хорошо прибавить немного уксуса.
Лепешки из горчицы. Сухую горчицу залить холодной водой. Когда порошок осядет, осторожно слить воду и налить свежую, так раза 3—4, чтобы вымыть опасные эфирные масла. Чистую горчицу заварить кипятком и испечь лепешки.
Мясной суп из домашних и одомашненных животных. По вкусовым качествам мясо распределяется следующим образом: собака, морская свинка, кошка, крыса. Тушку освободите от внутренностей, хорошенько промойте и опустите в холодную воду, посолите. Варить от 1 до 3 часов. Для отдушки — лавровый лист, перец, какая-нибудь зелень, если есть — крупа.
ЕДВА ЛИ КАКОЙ-НИБУДЬ
ДРУГОЙ НАРОД ВЫДЕРЖАЛ БЫ
А. ПОТАПЕНКОВ, Одесса. Всю правду о войне мы еще не знаем. Она вошла в наше сознание только победами, о неудачах, поражениях вообще не говорилось или мимоходом, вскользь. История писалась в угоду тем, кто занимал ключевые посты в партии. И она перестала быть подлинной историей. А народ это понимал. Отсюда — недоверие, скептицизм, особенно у участников войны. Конечно, на долю нашего народа выпали нечеловеческие страдания и трудности. Вряд ли какой-нибудь другой их выдержал бы.
Владимир Тимофеевич БАУТИН, Ворошиловград. Я — рождения 45-го года, о войне знаю понаслышке. Но воевали мои родители и все родные.
Жизнь солдата была разменной монетой в расплате за неудачи, за отсутствие военной техники и оружия, за слабоумие военачальников и старших командиров, за амбиции и карьеризм, за трусость старшего командира перед еще более старшим. Солдат предали дважды, а может быть и трижды. Сначала их не вооружили, но ежедневно убаюкивали: «Броня крепка, и танки наши быстры...» Потом скрывали, что «завтра война», а тех, кто допытывался, отправляли в места не столь отдаленные. Когда же война случилась, обезглавленная армия расползалась по швам, и опять простой солдат был предан: он не знал, что делается впереди, что в тылу, где фронт, а где фашистский десант. Шел в никуда, брел по дорогам войны в неизвестность, потому что его приучали день и ночь к мысли, что есть мудрейшие из мудрейших, храбрейшие из храбрейших полководцы, которые все решат, а им останется совсем немногое: метко стрелять и громко кричать «ура!». И — убить себя, но не сдаться врагу!
Боятся правды о войне те, кто был ответственен за нее, за всю или по частям, но не соответствовал ответственности и выжил благодаря тем, кто погиб или попал в плен.
А. КУБАЕВА. Операции шли конвейером. Врачи засыпали от высокой концентрации в операционной хлороформа и эфира. Госпитали были по преимуществу женскими, всего двое-трое мужчин — начальник госпиталя, ведущий хирург, замполит. На женщинах, девочках — и выхаживание больных. Мы и заготавливали дрова, убирали картофель, собирали щавель. Работали до изнеможения. Как ни трудно было, возвращали в строй 75—80 процентов раненых. По статистике ВОЗ, ни одна из воюющих стран не имела такого показателя.
Были мы дружелюбны, бесконфликтны, немелочны. С чувством самодисциплины, обостренным до предела, и женской пронзительной жалостью к раненым. Конечно, юность оставалась юностью. Способны были радоваться каждой малости, много и часто пели. И главное — кинофильмы. Их было мало, но песни из них пелись, как молитва. В самое тяжелое время, по-моему, в разгар Орловско-Курской битвы, привезли нам «Два бойца». В коридор вынесли даже самых тяжелых, и мы услышали «Темную ночь». А когда показали «В 6 часов вечера после войны», эти слова — «после войны» — впервые прозвучали как реальная надежда на окончание мук.
Встречаясь теперь, спрашиваем себя: не идеализируем ли людей той поры? Нет. Так оно и было. И ностальгия наша — не по войне, не дай бог, а по духовной чистоте людей, по их крестьянскому, не пропитому, здоровью, их порядочности, которые и помогли выстоять в той войне.