— Ну все, доехали, — облегченно выдыхает мама, когда дикая зелень за окнами сменяется редкими деревянными домиками.

Дом моего детства почти не изменился. Немного поблек кирпич, пообсыпался кафель с пандуса, но в остальном - ровно такой же, как и раньше. Только вместо бабушки-вахтерши в будке консьержа сидит молодой ЧОПовец и режется в телефон. Тогда, пятнадцать лет назад, чтобы провести Вику мимо бдительной старушки в очках с толстыми линзами, мне пришлось загородить ей обзор, пока девушка прошмыгнула за моей спиной к лифтам.

Дом моего детства почти не изменился. Немного поблек кирпич, пообсыпался кафель с пандуса, но в остальном - ровно такой же, как и раньше. Только вместо бабушки-вахтерши в будке консьержа сидит молодой ЧОПовец и режется в телефон. Тогда, пятнадцать лет назад, чтобы провести Вику мимо бдительной старушки в очках с толстыми линзами, мне пришлось загородить ей обзор, пока девушка прошмыгнула за моей спиной к лифтам.

Cтаренький «Икарус» беспощадно потряхивало на размытой ноябрьскими промозглыми дождями грунтовке. Капли бежали по стеклу – прозрачные и чистые в начале своего пути, к его финалу они набирали критическое количество пыли и становились частью грязевого орнамента по краю окна. Прижавшись щекой к стеклу, Дима устало провожал припухшими от недосыпа глазами каждую, точно путь их не был предрешен подобно его собственному, но – все напрасно. Вода становилась грязью, а его жизнь из клубных тусовок и неоновых огней покрывалась серостью полусгнивших заборов и пустотой заброшенных коровников. Хрипели старые – проводные еще – наушники; в них гулко бухали басы, будто эхо прошлой его, Диминой, жизни. От этого щемило сердце, а капли текли по стеклу...

Асфальт на подъезде к Жданово заменили, а вот остановка осталась прежней — вся в дырах и проплешинах, через которые была видна застрявшая в цементе арматура. Изнутри темнели какие-то агитационные плакаты — то ли зовущие на давно прошедшие выборы, то ли на какие-то бесполезные собрания. Рядом с остановкой торчал огромный цементный пшеничный колос с надписью «Колхоз „Пламя“». Он тоже не изменился за прошедшие годы — лишь еще больше потемнел да рельеф на самой его верхушке уже начал осыпаться.

-Маргарита Сергеевна, я надеюсь, вы меня поймете правильно. Я ни в коем случае не пытаюсь вас отговорить, это все-таки ребенок и она тоже заслуживает счастливую семью, но…

Валентине Александровне не спалось. Диван был жестким, из-за тонкой стены доносился тихий, но от этого не менее раздражающий, звук соседского телевизора, в окно незваным гостем стучал ветер, а в комнате подванивало гнилым мясом. Тянуло со стороны шкафа, за которым, должно быть, сдохла мышь.

На ветровках оседала гадкая морось. По-октябрьски серое небо нехотя поплевывало вниз, попадая то на тощих дворняг, то на раскисшие мусорные кучи, то на головы пятерых подростков, что пробирались через пустырь. Последний день четверти расстроил одних и удовлетворил других, но в каждом разгоралось сладостное предвкушение целой недели осенних каникул.

Меня зовут Артём Николаевич Соколов. Мне двадцать два, я снимаю квартиру на окраине Киева и работаю веб-дизайнером.

Комнаты для курения в тридцать шестой школе на бумагах, конечно, не было, но каждый школьник знал, где она находится: в двух шагах от туалета для мальчиков на втором этаже, за старой рассохшейся дверью на пожарную лестницу, запертой с той стороны на кривой крючок. Попасть проще простого: проталкиваешь тонкую линейку в щель между дверью и косяком, поддеваешь крючок — и ты уже там. Если запереть дверь за собой, останешься в полной безопасности. Шум большого коридора прекрасно заглушает звуки, дверь на третьем этаже заложена кирпичом, а учителя не носят с собой линейки. Комнаты для знакомства с новичками на бумагах тоже не значилась, но каждый школьник знал, что она находится в курилке.