Он никогда не видел, как цветут сады (окончание)
Окончание. Начало рассказа читайте ЗДЕСЬ
«Вот кем был Артур — первым лезвием. Первым воспоминанием. Первой любовью. Человеком, которого я видела несколько раз в жизни, но любила так, как можно любить только в детстве. А потом он умер».
Он никогда не видел, как цветут сады
Если бы он не поехал забирать компьютер, обещанный друзьям, если бы не подобрал попутчика, который оказался сбежавшим из тюрьмы убийцей с пятью жертвами в копилке, если бы попросил встретившегося по дороге мужчину, когда уже раненым сбежал и пытался спастись, позвонить не юной возлюбленной, а матери, чтобы та вызвала помощь... Если бы попытка сбежать удалась.
Ни одно из этих «если бы» не сработало.
Спустя семь дней поисков в лесу на поляне нашли тело с многочисленными ранами, из которых ранее сочилась кровь, — красные ниточки, медленно сливающиеся воедино, окрасили почву, где превращались в настоящий ручей, только темного цвета. Не было никакого «если бы», были только мертвец с огнестрельными и ножевыми дырами, выплаканные глаза матери, закрытый гроб.
Когда все это случилось, за три тысячи километров один ребенок застрял среди толпы взрослых. Они трещали, как сырые поленья в камине. «Что случилось?» Оказалось, иногда лучше не задавать вопросов, чтобы не услышать ответ.
Я же услышала. Но не поняла. В одиннадцать лет я еще не знала смерти. Мы были полнейшими незнакомцами, которые ходят по разным улицам, отдыхают в непохожих местах, и думать друг о друге не думали. Пока не столкнулись. Артур и представил нас друг другу. Лишь повзрослев, я осознала, что на этом ничего не закончится. Потеря планировала разевать пасть все шире и шире, и каждая следующая встреча со смертью будет похожа на удар острого лезвия...
Вот кем был Артур — первым лезвием. Первым воспоминанием. Первой любовью. Человеком, которого я видела несколько раз в жизни, но любила так, как можно любить только в детстве. А потом он умер.
Не назову год, когда я осознанно поинтересовалось, что же произошло с Артуром. «Умер» — всего-навсего слово. Финал биографии. Мне хотелось знать детали.
И я узнала, когда наконец сама приехала к нему в гости, опоздав на десятилетие.
Он не просто умер... Убит. Он был убит.
Я смотрела сотни таких фильмов. Маленькое, заброшенное место. Витающее в воздухе ощущение опасности. Настоящий убийца. Невинная жертва. Итог — насильственная смерть.
Реальность оказалась не двухчасовым кино. Артур не оживал после титров, слезы предназначались невыдуманным персонажам, горе было неподдельным и удушающим, а боль по щелчку пальца не забывалась с погружением в новую фикшн историю.
Наверное, ему было так больно, так одиноко и страшно. Мне хотелось, чтобы в долгие холодные ночи, пока он лежал там, а мысли его были темны и полны острых углов, лиц тех, кого он подвел и оставил, когда в предсмертном беспокойном бреду появлялся тот, что не знал значения слова «жалость», зато ему было прекрасно известно слово «жестокость», я могла подарить Артуру целительный сон. Чтобы уже я усыпила его, а не наоборот, и обещала, что мы не оставим его маму одну, что будем помнить его. Ведь уверена, в последние мгновения, когда внутри него горела жизнь, точно расплавленное золото в печи, хотя смерть уже пропитала все тело, он думал о матери. У нее был только он. И даже в последнюю секунду Артур думал не о том, как несправедливо рано обрывается его жизнь, а о предстоящих мучениях женщины, что положила жизнь на алтарь его счастья.
Мои детские чувства к нему были кристально чистыми, взрослой девушкой я увидела подобной чистоты водоемы на его родине. В местах, где он вырос, произошло нечто необыкновенное: будто приоткрылась щелка, сквозь которую я увидела маленького одинокого мальчика, умоляюще смотревшего на меня. Это продолжалось какой-то миг, его хватило, чтобы почувствовать, словно я снова потеряла его. Прямо сейчас и сегодня. Десять лет сжались до мгновения.
«Как же ты жил в подобном месте?» — ядовитой змеей забирался в голову вопрос.
Беспросветные километры лесов, ледяная линза воды, почти круглогодичный мороз, пронизывающий не то что до костей — до самого костного вещества. Темнота сплошная и плотная, а дни — моргнешь и пропустишь. Единственным утешением были белые ночи, которые я застала, приехав туда летом (ну или тем, что должно было считаться летом у остального мира). Казалось, я очутилась в Винтерфелле, где холода только закончились, но их снова ожидали, и кто-кто зловеще шептал: «Зима близко». Не думаю, что справилась бы с настоящей заполярной зимой. Я и так захлебывалась в запоздалой скорби, холодившей моё сердце, приехав в место, которое олицетворяло трагедию моей семьи. Белые ночи тогда стали для меня чудом и (как иронично) единственным светлым пятном.
Помню, как впервые увидела их. После трех дней зажатыми в поезде, как рыбешки в консервной банке, к двум часам ночи мы наконец прибыли на конечную для нас станцию. Моим компаньоном на оставшиеся несколько часов оставалась книга. Я так увлеклась, что не поняла: прошел не один час, а из окна до сих пор льется свет. Посмотрела на часы — полночь. А небо осталось таким же, как в полдень.
Как будто две параллельные линии, которые по всем законам не могут пересечься, все же сходились в одной точке. Вот чем были для меня белые ночи. Как и смерть_____________________________________________________________Артура.
Даже спустя столько лет я не могу видеть, как два этих слова стоят рядом. Как превратились в действительность. В сухой факт из прошлого. В гниющую рану на сердце.
Поездом дорога не ограничивалась. С железнодорожной станции ближайшего города К. до их поселка А. предстояло еще ехать около двух часов на машине сквозь бескрайний лес. Я такого никогда не видела, всю жизнь меня окружал большой город. Я любовалась этой диковинной, виданной лишь в кино красотой природы, пока из тети Л. не вырвалось:
— Вот здесь тело Артура и нашли.
И красота превратилась в уродство.
Не знаю, зачем она это сказала. Неудобство, охватившее меня, спутало мысли. Как реагировать на такие слова?
— Понятно, — горло свело спазмом.
На самом деле захотелось закричать: «Зачем вы мне это рассказываете? Вам самой не больно?» Но у меня не было никаких прав говорить подобное матери, потерявшей единственного ребенка и оставшейся в одиночестве. Может, это был ее способ справиться. Может, даже в таких воспоминаниях и фактах Артур оживал для нее хотя бы в то мимолетное мгновение.
Для меня он оживал по-своему.
В своем доме на стене, украшенной фотографиями, по которым, как по тропинке, можно пройтись через всю мою жизнь, висели полароидные снимки тех времен, когда они еще были не модой, а реальностью. Сотни собственных фотографий, с друзьями и родителями — я могу снять и поменять любую на более новую или красивую. Все, кроме трёх фотографий с Артуром. Темно-русые густые волосы, очерченные скулы, сердцевидной, немного вытянутой формы губы, тоскливый и слегка осоловелый взгляд, заскорузлые ладони и долговязое тело. А еще рука, неизменно обнимающая меня. Что в два годика, что в девять лет.
Иногда самым жутким оказывается не то, что мы видели, а то, что вынуждены воображать. И я, толком не пережив его смерть ребенком, ведь была еще не способна понять до конца значение этого страшного слова, которое собирало вокруг себя горюющих взрослых, не могла переступить через отсутствие Артура. Может, будь он живой, я бы никогда и не подумала о нем написать, никогда бы не вешала фотографии с ним на самое видное место, так открыто не рассказывала бы о детской влюбленности в него. Я бы стала подростком и уже не смогла бы так вести себя с ним, замкнулась и отдалилась. Но этого не произошло. Артур так и остался самым теплым человеком моего детства.
Вот бы в воспоминаниях о нем, как в пледе, я могла прятаться в самые темные времена, но реальность была такова, что их с трудом на недовязанный шарфик хватало. Еще хотя бы одно... И чтобы это было не посещение его могилы. Я стояла на кладбище, мне было холодно не столько от полярного климата, сколько от мысли, что его закопали в землю, где я стою. Знать, что его нет, совсем нет, и до него не дотянуться, было бы легче, чем думать о том, что уже долгие годы он, или, скорее, сгнившее тело, лежит под тяжестью влажной почвы.
Тела гниют, воспоминания стираются. Как там говорят? Человек умирает дважды: первый раз — когда прекращается его жизнь, а второй — когда его забывают.
* * *
Привет, Артур.
Немного поздно, но я написала тебе, как ты и просил маму и Ш. восемнадцатилетним солдатом. Правда, не совсем письмо... И хотя ты никогда не прочтешь его, прочтут другие. Ты так мало прожил, так много выстрадал. Теперь тебе предстоит жить в этих строчках, и когда никого из нас не останется, ты догонишь нас и перегонишь. Потому что слова живут дольше людей, событий и даже отдельных трагедий.
Мною движет исключительно эгоистичная цель — подарить бессмертие тому, кого я так любила, будучи ребенком. И мне не нужно для этого особых причин. Ты мог быть самым заурядным человеком для всего мира... это ничего. Достаточно, что для меня ты навсегда останешься особенным.
Ты жил задолго до меня, а теперь уже я живу долго без тебя. Мы совпали лишь на девять лет. На три короткие встречи.
Ты стал моим Сириусом Блэком.
«Он никогда не видел, как цветут сады» — передала моя мама слова твоей мамы. Двухлетняя я, что так крепко и сладко спала в объятиях чужака, превратилась почти в ровесницу того молодого Ари. Я узнала об этом так поздно, но обещаю: теперь я буду смотреть, как цветут сады вместо тебя. Только это мне остается в твое отсутствие.
Без даты и подписи.
Автор: Владлена Терещук