Призраки

1

День был обычным. Привычные потоки офисной жизни не были нарушены. Как и вчера, и позавчера. Эти течения, несущие офисный планктон, были постоянны, несгибаемы, неизменны. Кого-то это печалит, другим придаёт уверенности в завтрашнем дне. Жизнь ведь проще контролировать, когда ты знаешь точное время начала и конца рабочего дня, время перерыва на обед, расписание совещаний и митапов, не так ли? Всё расписано в строгой и чёткой структуре. Система никогда не сбоила, никогда не подкидывала неожиданностей.

Можно ли считать, разве что, неожиданностью сломанный каблук? Отнюдь. Жизнь, будучи тщательно спланированной, казалось такой тошнотворно предсказуемой, донельзя убивающей чистое удивление. Карен была даже рада этому несчастному каблуку. Она чув­ствовала себя неловко — в прямом и переносном смысле. Забавное приключение вырисовы­валось. Высокий каблук, стилизация под кожу крокодила — туфли были роскошные, яркие, прекрасные; но они не чувствовались подходящими. Карен их не любила, как и эту не менее роскошную, но внутренне блеклую, рабочую одежду, которую предписывал носить дресс-код корпорации. Ей по душе было что-то куда менее формальное, наполненное большей свобо­дой.

Из-под стола она вытащила потёртую коробку с яркими жёлто-зелёными кедами. Дресс-код и эти кеды: это была своеобразная авантюра, акт неповиновения, озорство. Жре­бий был брошен; остаток дня Карен провела в них. Вопросительные, или чаще неодобритель­ные, взгляды проходящих коллег она встречала слабой, немного виноватой улыбкой.

— Каблук сломался, мистер Норрис, представляете? Что же за день такой?! — наивно полагать, что наигранный смех растопит толщу льда корпоративных отношений; тем не ме­нее слова эти Карен сопровождает лёгким смешком.

— Гм.

Они не могут уловить этой весёлости, никто из них. Люди в офисе словно стали робо­тизированными существами, конвертировавшими эмоции в наиболее точные линии тренда и оптимизацию управляющих воздействий со стороны менеджера. Это и хорошо — эмоцио­нальность порой так деструктивна —, и плохо — анализируя графики прибылей, многие лю­ди потеряли себя, стали тусклыми безжизненными тенями своей натуры. В детстве они ещё были живыми, умели удивляться, умели воображать. А сейчас… сейчас они анализируют и прогнозируют прибыли.

Солнце завершало ленивую прогулку по маленьким улицам городка и теперь клонилось к горизонту. Рабочий день был закончен. Офис постепенно наполнялся жизнью, наполнялся весёлостью и эмоциями. Коридоры заполняли уставшие, но радостные голоса. Конец работы на сегодня — причина для вполне себе искренней радости. Карен собрала немного­численные вещи и с облегчением примкнула к потоку людей, покидающих свои коморки-кабинеты.

— Мистер Норрис! — она заглянула во владения начальника отдела. — Мистер Нор­рис, отчёт по последней операции я подготовлю уже после выходных. В понедельник он бу­дет у вас на столе.

— Мисс Сальви, гм… — грузный немолодой мужчина с уныло повисшими усами ярко-рыжего цвета оторвался от кипы бумаг и взглянул на Карен. — Отчёт?.. Да, конечно!

Даже усы Норриса, некогда бывшие цвета спелого апельсина, поникли и обесцвети­лись за просматриванием бесконечных отчётов. Тяжёлый кулак бюрократии словно выдавил весь цвет жизни из этого мужчины.

Гнетущее место. Но на сегодня всё; ещё целых два дня работа мечты не будет омра­чать жизнь Карен. Улыбающаяся этой мысли, она спустилась в вестибюль и задержалась око­ло зеркала. Вьющиеся светлые волосы обрамляли её маленькое лицо, покрытое лёгкой тенью усталости. Большие светло-зелёные глаза с любопытством взглянули на отражение; высокие и слегка разлетающиеся в стороны брови придавали её лицу вечное выражение удивлённо­сти. Карен крутанулась у зеркала и ободряюще улыбнулась себе.

В душе было спокойно. Впереди ожидали спокойные выходные, от которых уже веяло запахом свежего травяного чая и старых книжных страниц. Идеальный уикэнд, не правда ли? Карен надела свой тёмно-зелёный жакет и накинула длинный шерстяной шарф. Этот шарф с ней всю жизнь, буквально. И он настолько огромный, что в нём можно было укрыться от всего мира. Эта мысль напомнила ей одну замечательную книжку, ожидающую своей очере­ди на полке в квартире.

— Прощай, работа… И привет, мир!

Карен запахнула жакет и бодрым шагом направилась наружу, к гудящему улью сную­щих туда-сюда людей и машин, к этому огромному муравейнику, не затихающему ни на миг.

2

Автобус остановился, лёгким толчком выдернув Карен из поглотившей её дрёмы. Людей в салоне практически не осталось, автобус подбирался к окончанию своего маршрута. Дом Карен располагался на окраине города; это было одноэтажное уютное строение с тёмно-красной черепицей и бледно-жёлтыми стенами. Этот домик был лишь одним из легиона домов-клонов для совершенно обычных семей среднего класса. Район абсолютного спокойствия и невозмутимости. Местные жители достаточно беззаботны — оградка многих дворов имела чисто декоративную функцию, совершенно не защищая от любопытных взглядов соседей или, тем более, от нарушителей спокойствия, вроде мелких воришек. Аналогичный забор встретил и Карен, когда она сошла с автобуса.

Она вошла внутрь и закрыла за собой дверь, заперевшись на два оборота ключа. Очень скоро внутри стало тепло и спокойно. Осенняя мерзлота и сырость постепенно были вытеснены, выставлены за порог надёжного убежища. В воздухе распространился аромат свежего травяного чая. Дома было чудесно. Но так одиноко. Карен жила одна. Некогда эти стены слышали множество голосов; те времена прошли, родители Карен ушли из жизни много лет назад, а её брат погиб на дороге: не справился с управлением, из-за чего его байк зацепил отбойник на трассе. Другие райдеры звали его Болтом; брат настаивал, чтобы и дома использовали прозвище, не имя. Болт, каким же крутым он был. Вечно бунтующий, вечно странствующий. Он был бродягой и романтиком, которого местный мотоклуб с удовольствием принял в свои ряды. Там он обрёл братьев, которых у него никогда не было. Некоторые из них, чтя память Болта, навещают Карен. Справляются о её состоянии, предлагают помощь.

Один из них, как раз-таки, и предложил Карен встретится завтра. Встреча была запланирована с утра, в кафешке неподалёку. Он был неплохим парнем, Курт. Преданным, честным. Но он был каким-то другим, слишком оторванным от жизни. Курт был в полном улёте от высоких скоростей, от свистящего в ушах ветра — предвестника свободы, настоящей свободы. Но никаких стремлений, никаких амбиций. Карен не знала даже, есть ли у него постоянное место работы. Он был шустрой пташкой, наслаждающейся полётом, но стоит только ветру перемениться, и его лёгкая жизнь превратится в изнурительную и заранее проигранную борьбу. Карен выучила этот урок и давно уже озаботилась созданием этого якоря, который удержал бы её привычный образ жизни в случае разрушительных перемен. У неё был хороший дом, хорошая работа, верные друзья. Все эти три стены были надёжной защитой от ударов обстоятельств.

Карен кратко ответила на сообщение Курта: он спросил, в силе ли их договорённости на завтра. Ожидание встречи было очень сильным. У обоих, судя по всему. Остаток вечера Карен планировала провести за чаем и книгой. И ничто не угрожало нарушить её планы.

Но что-то всё же нарушило.

Карен маленькими глотками принимала несущее жизнь тепло травяного чая, сидя на кухне, когда вдруг осознала, что чей-то немигающий взгляд уже какое-то время прикован к ней. Она подняла глаза от кружки, взглянув в окно. Пустая улица, хорошо освещённая фонарями на столбах. Ни души вокруг. Кроме одного странного силуэта. Мужчина в очень широком плаще стоял через дорогу от её дома и, скрестив руки на груди, наблюдал. Он был совершенно недвижим, даже плащ его совсем не колыхался на ветру; а ветер был неслабым, судя по качающимся ветвям деревьев. Лица его не было видно; безликая практически квадратная голова с мощной челюстью, словно застыла в одном положении, взглядом впиваясь в Карен. Какие-то несколько мгновений она всматривалась в этого незнакомца. Успокоение, навеянное чаем и уютом, тотчас же исчезло, словно её окатили холодной водой. Сердце стало биться чуть тревожнее. Карен так и застыла с поднятой кружкой чая.

Может быть прошла минута, две. Ни мужчина, ни Карен так и не шелохнулись. Послышался приближающийся гул мотора. По улице мчалась машина. Она повернула, осветив конусом света фар силуэт мужчины. Лица по-прежнему было не разглядеть, разве что Карен увидела, что его плащ полностью застёгнут и обтягивал, по-видимому, могучий торс этого человека. Машина пронеслась между ними, прервав зрительный контакт. Мужчина исчез.

Карен нахмурилась. Она чувствовала какой-то частью своего разума, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Но сознательная её часть не могла объяснить, что вызывало такое чувство. Произошедшее было событием странным, но всё же вполне житейским. Просто какой-то ночной бродяга, скорее всего перебравший в баре под конец рабочей недели.

Тогда она всё ещё жила в своём мирке, окружённом тремя стенами, и не догадывалась, что теперь её скромная персона стала объектом наблюдения некоторых личностей. Личностей, которые видели в Карен не просто менеджера-трудоголика; для них она значила куда больше.

3

Что это было? Кто это был? Ты узнаешь, со временем. Только слушай!.. И смотри, смотри! Представь себе город. Город тёмный, прогрессивный. Погрязший в грехах, утонувший в грязи. Это может быть твой город. Или мой город. Или чей-то ещё; это не важно. Важна лишь тьма, скрывающаяся на его улочках, ужас, притаившийся в проулках. Видишь его, этот рассадник смерти? Присмотрись внимательнее, чтобы увидеть в окнах многоквартирных ка­менных гробов себя. Разгляди своих близких, родных; любимых и ненавидимых. Нет, ниче­го? Он тоже их не видит. Но он пытается. И, быть может, он увидит.

68%. Полоса прогресса загрузки едва заметно мерцала на запыленном экране ноутбу­ка. Фигура, склонившаяся над клавиатурой, размеренно качалась из стороны в сторону; нер­вы. Свет монитора освещал частички пыли, кружащие в воздухе; это был единственный ис­точник света в просторном помещении, заполненном кромешной тьмой. Вентилятор ноутбу­ка работал, казалось, на пределе возможного; его шум нарушался лишь периодическим по­трескиванием жесткого диска. Силуэт подался вперёд, к экрану; тонкие бледные пальцы, по­хожие на паучьи лапки, забегали по клавиатуре.

74%. Поверх окна загрузки открылась консоль, на которой начали появляться ко­манды. Символы появлялись на экране с невероятной скоростью, ключевые слова и фразы сменяли друг друга, четкое нажатие «ввода» чеканило строки. Загрузка практически была за­вершена; человека это, как будто бы, повергало в сильное замешательство. Биение сердца учащалось, близилась кульминация.

96%. Процесс окончится через пару секунд. Но есть ли эта пара секунд у него?

98%. Фигура замерла; что-то послышалось? Тишина… Нет, вот опять. Тихий скрежет металла о металл. Это оно? Нет, это они!.. Мышцы по всему телу напряглись, сковав трепещущий дух в клетке плоти. Ладони, зависшие над клавиатурой, стали влажными.

100%. Окно загрузки закрылось, едва шкала прогресса заполнилась. Человек резким движением захлопнул ноутбук, погрузив помещение в полнейшую темноту. Черт! Как они узнали? Темноту рассёк конус света от маленького карманного фонарика. Фигура вскочила; табуретка перевернулась и упала. Глухой стук удара. Впереди послышался шёпот сквозняка; тихий, но нарастающий. Или же он был позади. Не имеет значения: всё внутри откликалось почти что животным страхом. Сердце уже неслось галопом, дыхание было стремительным и неравномерным. Человек резкими взмахами головы озирался по сторонам. Был ли он здесь один?

Чьи-то шаги в темноте; эхо разносило цоканье каблуков. Цоканье приближалось, воз­дух на вкус казался… колючим; страх забирался всё глубже, забирался в самое нутро. Он су­дорожными импульсами порождал мысли о неизбежной расплате, о конце всего. Каблуки бы­ли рядом, они начали обходить человека. Он замер, готовый в любой моменты броситься бе­жать; или готовый пасть, быстро и без сопротивления. Сглотнул слюну, словно жидкое во­площение ужаса перед смертью, расплавленный свинец фатализма. Поперхнулся, надгортан­ник не закрыл рефлекторно проход в трахею. Неудержимый приступ кашля согнул человека пополам, воздуха катастрофически не хватало.

Это конец, — зудела паника внутри. Перед глазами уже не было темноты, была беско­нечная стена. Грязные потрескавшиеся кирпичи, изрисованные беспорядочными узорами. Кирпичи переливались всеми цветами радуги, даже теми, которых не существовало в реаль­ности. По стене полились капли; они стекали по кирпичам, смывая радужное сияние. Нако­нец на стене не осталось ничего, кроме бесчисленного количества слов «Конец»; разные раз­меры, разная форма, одинаковое содержание. Мозг отказывался работать без дозы кислорода. О, как же он нуждался в глотке чистого живительного воздуха, хотя бы в одном глотке. Ну­ждался хотя бы в одном лучике солнца; в дуновении освежающего ветерка. Хоть в чём-нибудь, что напомнило бы ему о жизни. О том, что он ещё не ушёл в небытие, не прошёл че­рез дверь.

Но был лишь этот подвал, лишь паника, лишь смерть; и каблуки. Глаза стекленели, пальцы хваткой мертвеца удерживали ноутбук. Волна агонии, наверное предсмертной, заро­дилась где-то в далёком уголочке сознания, ещё не охваченном всеобщим безумием. Вспыш­кой ядерной боеголовки она затмила существующие и зарождающиеся мысли, вытеснила их за пределы сознания. Внутреннее зрение было застлано колеблющемся полотном пустотно­сти, постапокалиптического венца небытия.

— Мерв? Это ты? — тихий женский голос привёл его в чувство; струя ледяной воды в лицо — поток звуков ласкал слух, возвращал к жизни, освобождал душу от пут собственной ментальной гиперактивности. Но и бросал в дрожь.

Мерв… Мерв вздрогнул от звука своего имени. Что это такое — Мерв? Кто это? Мысленно он несколько раз повторил этот набор букв, словно смакуя вкус звучания этого имени. Мерв от Мервин — пахнет свободой, влажной травой, какао с мандаринкой и болью. Болью. Да, болью. Мерв видел слишком много, воспринимал то, чего сама реальность не могла отразить; частью этого являлись его фантазии. Но кто сказал, что они нереальны? Что? Говоришь, знаешь одного парня, который так говорил? Да что ты! А какие основания верить ему? Ни-ка-ких. Мервин видит то, что видит; и он знает, что он видит. Видит мир таким, каков он есть, не больше и, уж ни в коем случае, не меньше.

— Мервин! — голос женщины приобрёл нотки настойчивости. Мысленный поток вновь прервался, течение подсознательного шлака наткнулось на препятствие, выбросило ку­сочки Мерва на рифы здравомыслия. Почему кусочки? Многогранная личность ведь таковой не является, не имея кучи трещин на зеркале со своим отражением; зеркало трескается, зеркало осыпается, освобождая из ловушки существования.

— Д-да? — что это вырвалось потоком воздуха из его рта? Как реальность могла поз­волить появиться этому — извивающейся и горьковатой волне звука воплощенную его голо­сом. Нет… горьковатой?

— Мервин Огастэс, почему ты сидишь ночью в кладовке?

В кладовке? Это пристанище немертвых и нерожденных душ, колыбель запретных мыслей. Здесь только что произошло нечто, что разум обычного смертного даже воспринять неспособен. И она называет это кладовкой? Но взгляд, брошенный в угол помещения на ак­куратно стоящие щётки, словно делал её слова чуть более правдоподобными, чем просто треп. Кладовка. Может быть она даже и права. Мервин закатил глаза, чтобы увидеть вырезку из газеты двухмесячной давности, объявление о свободной вакансии. Уборщик. Мерв был уборщиком. И да, находился он в своей вотчине, в своём царстве. В кладовке.

4

«Она здесь, она здесь, она здесь», — лихорадочно трезвонил воспалённый разум Мерва. Страх перед темнотой исчез, предсмертный ужас растворился; их сменила паника. Неведомые угрозы заставляют трепетать, пугают. Но не так, как люди. Их Мервин избегал, сторонился. Что уж говорить о людях, несущих неведомые угрозы?

— Что вы здесь делаете, мисс… Браун, верно? — откашлявшись спросил он женщину, что вторглась в его владения. Нотки здравомыслия складывались в оду предстоящей схватки.

Лора Браун — хозяйка цветочного магазина, в котором работал Мерв. Это была женщина лет тридцати с небольшим, маленького роста; вечно куда-то спешащая, вечно улыбающаяся. Лора выглядела донельзя мило, насколько это вообще возможно было заметить в практически полной тьме кладовки. Но её милый вид до чёртиков пугал сейчас Мерва. Есть что-то напрягающее во взрослых людях, которые выглядят как дети. Особенно, если это люди, облечённые властью.

Больше же Мерва пугало иное: он знал, что перед ним не Лора Браун. Он видел её, видел, что это не она. Её рука коснулась плеча парня; он весь дрожал. От страха и напряжения.

— Неужели я не могу проверить свою же кладовку… А, я кажется поняла. — голос изменился, она издала короткий смешок, заставивший кровь Мерва загустеть в жилах. — Ты нашёл её, не так ли? Тогда дело за малым, дорогой.

«Ох, чёрт...» — успела промелькнуть мысль. Свет карманного фонарика начал мигать, агония луча продолжалась всего какие-то мгновения; мгновения осознания Мервином того факта, что он вляпался. Кладовка погрузилась вновь во тьму.

Внезапный удар в грудь выдавил весь воздух из лёгких Мерва; мощь удара он хоть и представлял, но совершенно не было к ней готов — его отбросило на добрых два метра. И удар был совершён совсем не кулаком — словно сжатый воздух оказал мгновенное давление на его тело. Собой он смёл все стоящие у стены швабры, щётки и прочие инструменты — определённо страйк. Голова пошла кругом, почувствовался прилив тошноты. Тьма перед глазами покрылась голубоватой плёнкой, на фоне которой вновь образовалась плачущая стена. «Конец», «конец», «конец», «конец» — кричали кирпичи радужной стены. Ноутбук вылетел из рук, громкий шлепок пластика возвестил о его падении на пол. Полотно тьмы, окружившее весь видимый мир, перестало быть сплошным и непрерывным; от падения ноутбук открылся. На экране всё ещё была открыта консоль. Рядом, в соседнем окне, была открыта небольшая фотография. Фотография молодой блондинки в тёмно-зелёном жакете и в огромном шарфе. Карен Сальви, видимо он всё же действительно нашёл её. Но не он один.

5

— Этот Огастес, похоже, отдал дьяволу свой рассудок в обмен на гениальность и колдовство!

— Вот как? Ты, господин мой Нуриэль, полагаешь, будто бы этот юноша является гением? Поверь трём моим утверждениям. То, что ты приписываешь гениальности, на деле же ничего гениального в себе не содержит. Это двадцать первый век их эры, господин мой Нуриэль. Твари Божьи заимели Интернет… Не вдаваясь в подробности, осмелюсь заявить, что с его помощью любой смертный может отыскать любого, а главное совершенно незнакомого, своего сородича, где бы тот не находился.

— Интернет?… Я слышал это слово однажды. Что же ещё ты хотел сказать, Пифий?

Барная стойка, за которой сидели говорящие, была практически полностью погружена в темноту. Ядовито-зелёное свечение неоновой надписи позади фигуры прикорнувшего бармена причудливо преломлялось гранями стаканов и слабо освещало лица двух почтенного вида мужей.