Исповедь
Та же палата. Полумрак. Женский голос из-за второй шторки.
ВТОРОЙ ПАЦИЕНТ. Выходит, их уже трое, док? Вообще-то четверо, но одного вы откачали и отвезли на первый пост.
Над второй кроватью зажигается луч света, девушка открывает шторку. Врач отвечает из-за первой.
ВРАЧ. Да, все так, Тереза. Все так. Ты очень наблюдательна.
ВТОРОЙ ПАЦИЕНТ. Ну не будешь же ты злиться на меня, док? Здесь ведь все всё видят.
Врач отодвигает шторку и подъезжает на стуле к Терезе.
ВРАЧ. Здесь все всё слышат, Тереза, но не видят и от этого могут заблуждаться в том, что происходит или произошло.
ВТОРОЙ ПАЦИЕНТ. Пациент либо жив, либо мертв, док. Третьего не дано.
ВРАЧ. Всегда есть что-то между, Тереза. Всегда.
ВТОРОЙ ПАЦИЕНТ. И что же это, док?
ВТОРОЙ ПАЦИЕНТ. Ты и сам еще не понял, так? Услышал, но не переварил.
ВРАЧ. Ты задаешь слишком много вопросов, Тереза. Дай-ка я посмотрю повязку.
ВТОРОЙ ПАЦИЕНТ. И все же, док, разве ты еще не привык? Очевидно же, что всем не помочь, ты же не думаешь, что можешь перехитрить «чистое» знание?
ВРАЧ. Людям, с разным жизненным опытом, часто сложно понять друг друга, Тереза. Тебе кажется смешным сама мысль о том, что я надеюсь на спасение каждого кто попадает в эту палату, даже если знаю наверняка, что это невозможно. Смогла бы ты веселиться, став бессильным свидетелем, скажем десятка смертей?
ВТОРОЙ ПАЦИЕНТ. Если не веселиться, док, можно сойти с ума. И я не пляшу на чужих костях, я говорю о том, что нельзя взять на себя больше, чем ты способен унести.
ВРАЧ. Мы все получаем ровно столько, сколько готовы унести, Тереза. Вопрос лишь в том, как далеко?
ВТОРОЙ ПАЦИЕНТ. А вот тут ты не прав, док. Получать и брать – это абсолютно разные вещи.
Ты не всесилен и отрицаешь сам факт, прикрываешься верой в чудо и это мешает тебе трезво смотреть на вещи. Такие пациенты как я или Генри, здесь не для того, чтобы ты умирал вместе с нами. Ты как заблудший муравей, который волочит палку в 50 раз тяжелее своей массы, но как только ты доберешься до муравейника и попытаешься ее поднять она раздавит тебя ко всем чертям. Размажет на кусочки.
ВРАЧ. Может я и муравей, Тереза, но я знаю зачем я здесь.
ВРАЧ. Чтобы делать то, что должен.
ВТОРОЙ ПАЦИЕНТ. Тогда я здесь, чтобы разгадывать твои загадки, док.
ВТОРОЙ ПАЦИЕНТ. Смотри, жена Генри подарила мне священный рецепт самого вкусного на свете яблочного пирога. Мадам Штадлер сказала, что это большая семейная тайна, которая передается из поколения в поколение по женской линии и так как у них с Генри нет дочерей, она хочет, чтобы этот рецепт был у меня. Я рассказывала ей про свою мечту: уехать в глушь, построить деревянный домик, обустроить уютный сад и родить много детишек. Утром мадам Штадлер приволокла измятую в пятнах бумажку, долго держала меня за руку и мурлыкала семейные истории. Что-то вроде если бы не пирог, то как минимум трех поколений Штадлеров и в помине бы не было. И ты знаешь, док, мне до ужаса стало жалко эту женщину. Я не испытывала подобной досады, даже когда узнала про свой диагноз. Мне хотелось сказать ей, что я никогда не испеку самый вкусный на свете яблочный пирог, никогда не подам его детям, и что этот чудный рецепт будет утерян, потому что в моей матке сидит не плод, а чудовище и оно пожирает меня изнутри. Но отчего-то я промолчала, док, отчего-то вцепилась мертвой хваткой в этот гребаный рецепт, самого вкусного на свете яблочного пирога, который спас столько поколений Штадлеров. Пирога, который я никогда не испеку, док. Пирога, который я никогда не подам своим детям.
ВРАЧ. Мне очень жаль, Тереза. Знаешь, я думаю мадам Штадлер сделала это от чистого сердца и ей неважно испечешь ли ты пирог, она поверила в твою мечту и хотела, чтобы ты тоже продолжала верить.
ВТОРОЙ ПАЦИЕНТ. А ты прямо дешифратор старушачьих мозгов, док, но наверняка нужно проверить еще разок. Эй, тут есть свободные пожилые дамы? Эээй, есть кто-нибудь?
ВРАЧ. Послушай, прости, ты права, я не могу и близко понять, что ты сейчас чувствуешь. После разговора с Генри, что-то поменялось во мне, я перестал сопротивляться и правда верю в то, что сказал тебе, хотя от этой речи с непривычки возникает легкая тошнота.
ВТОРОЙ ПАЦИЕНТ. Легкая? Да меня чуть не вывернуло наизнанку. Ты буквально проговорил, Тереза, все наладится, и ты поправишься. Хорошо, что тебя не вызывают отговаривать суицидников, док.
ВРАЧ. Тереза, я не давал тебе ложной надежды и имел ввиду ровно, то что сказал. Мадам Штадлер совершенно неважна судьба рецепта, для нее важна ты.
ВТОРОЙ ПАЦИЕНТ. Пять лет я скитаюсь по больницам, док, я превратилась в уродливый скелет и перестала носить любимые платья, после очередной химии клок волос свалился в суп какому-то бедняге из хосписа, который обедал рядом, и тогда меня обрили как монашку за одним простым исключением, - я этого не хотела, мне нравились мои волосы. Я запротестовала, стала рисовать разноцветные брови, каждый месяц новый цвет, иногда две разного цвета, на свое восемнадцатилетие я торжественно облевала праздничный торт, теперь любой торт вызывает у меня смешанные чувства. Я знаю больше названий препаратов, чем любой второкурсник меда, а мои друзья исчезли один за одним, потому что «я же умру», а для них это непосильная ноша. Мой первый парень — это не крутой засранец на мотобайке, а такой же странный отщепенец. Ему я теперь тоже кстати рисую брови. Мы познакомились на испытании нового препарата, испытания провалились, и я даже рада, что мы оба получали плацебо, потому что, три месяца подряд я не спала в обнимку с тазиком и признаться это невероятно приятные ощущения, док. И если ты не давал мне надежды, то эта глупая старушка сделала это. Я ненавижу ее всем сердцем. Миллион раз, миллион раз мне давали и столько же раз отнимали ее, и знаешь, что я поняла, что люди делают это не для меня, а для себя. Они не способны справиться и заставляют страдать меня, чтобы, когда я сдохну они могли сказать себе, -я сделал все, что мог. Люди настолько зациклены на себе, что перестали слышать и понимать других. Это охренительно несправедливо, док.
ВРАЧ. Справедливость – это что-то, что навсегда осталось в ветхом завете, Тереза, намерение, которое не превратилось в действие и прости, я лезу не в свое дело, но я бы на твоем месте послал этих спасателей куда подальше.
ВТОРОЙ ПАЦИЕНТ. Может ты все-таки и небезнадежен. Спасибо. Правда. Спасибо.
ВТОРОЙ ПАЦИЕНТ. Док, а давай нарисуем тебе брови?
ВРАЧ. Ну уж нет, я буду похож на пугало. Посмотри на меня, я не спал двое суток.
Но мне нравятся твои разноцветные пластыри, можешь наклеить на меня пластырь. Вот этот с бабочками очень даже ничего.
Тереза приклеивает пластырь ему на лоб. Смеются.
ВРАЧ. Как ты себя чувствуешь, Тереза? Если фентанила из пластыря не хватает, могу сделать укол.
ВТОРОЙ ПАЦИЕНТ. Нет, спасибо, мне и так неплохо. Слушай, док, мне кажется я похожа на осу.
ВРАЧ. Правда? И с чего бы это?
ВТОРОЙ ПАЦИЕНТ. Нет, не так, не похожа. У нас есть что-то общее. Тебе что-нибудь известно про осу сфекса, док?
ВРАЧ. Нет, я не знаю ничего ни об осах, ни о пчелах.
ВТОРОЙ ПАЦИЕНТ. Тогда рассказываю, оса сфекс нападает на кузнечика, пропарывает брюшко жалом, проникает в нервный ганглий и парализует насекомое, потом она хватает его за усики и тащит к себе в норку, чтобы уже в норке отложить в его теле яйца.
ВРАЧ. И как это делает вас похожими? Я не заметил, что ты парализуешь своих жертв, разве что можешь брови разрисовать или наклеить на лоб пластырь.
ВТОРОЙ ПАЦИЕНТ. Это еще не все. Оса повторяет ритуал строго в определенном порядке и определенным образом, и, если кузнечику оторвать усики, оса бросает его и не затаскивает в норку. Она не хватает его за лапку или крылышки, без усиков кузнечик становится бесполезен, и оса летит за новой добычей. А теперь представь, что будет если у кузнечиков пропадут усики или вообще весь вид кузнечиков, исчезнет?
ВРАЧ. Полагаю, и оса сфекс тоже исчезнет.
ВТОРОЙ ПАЦИЕНТ. Бинго! Инстинкт, док, невероятная вещь, он может быть одновременно высочайшим знанием, и великой глупостью.
ВРАЧ. Очень увлекательно, Тереза, но я все еще не понял, что у вас общего?
ВТОРОЙ ПАЦИЕНТ. Да, не знаю, еще не придумала. Я просто хотела рассказать тебе эту потрясающую историю.
ВРАЧ. Ну и чудачка ты, Тереза.
ВТОРОЙ ПАЦИЕНТ. Но это же удивительно, док! Инстинкт, который отвечает за сохранение вида, может привести к его гибели и получается, что самоцель жизни — это смерть. Неживое появилось раньше живого, живое превращается в неживое и так по вечному кругу. А вот и общее, нашла, я и оса в конечном счете умрем, потому что мы часть цикла. Ну как тебе?
ВРАЧ. Говорю же, чудачка. Тогда вы похожи не только с осой, но еще и со слоном, крокодилом, и даже вон с той застрявшей на окне мухой.
ВТОРОЙ ПАЦИЕНТ. Ага. И даже с мухой, док.
ВТОРОЙ ПАЦИЕНТ. Я придумала, что сделать с рецептом самого лучшего на свете яблочного пирога.
ВТОРОЙ ПАЦИЕНТ. Только пообещай мне, что ты исполнишь мою просьбу.
ВРАЧ. Как я могу обещать если не знаю, что ты задумала.
ВТОРОЙ ПАЦИЕНТ. Это абсолютно безопасная затея, док. Разве что потребует немного таланта в переговорах, а ты уже подаешь надежды.
ВРАЧ. Ты же понимаешь, что я не смогу исполнить что-то невероятное.
ВТОРОЙ ПАЦИЕНТ. Это вероятное. Очень простецки простое и вероятностно вероятное.
ВТОРОЙ ПАЦИЕНТ. Ага, самое что ни на есть.
ВТОРОЙ ПАЦИЕНТ. Док, это мое последнее желание, и я буду счастлива если именно ты его исполнишь.
Тереза достает маленькие сверток из кармана.
ВТОРОЙ ПАЦИЕНТ. Это тот самый рецепт, возьми пожалуйста. Я хочу, чтобы ты уговорил родителей напечатать его на моем надгробии вместо эпитафии, тогда все, кто увидит могилу смогут прочитать рецепт и даже приготовить самый вкусный на свете яблочный пирог, так реликвия семьи Штадлер будет жить вечно.
ВРАЧ. Это гениально. Ты гениальна, Тереза.
ВТОРОЙ ПАЦИЕНТ. Тише - тише, док, у меня есть парень и он в отличие от тебя разрешает разрисовывать ему брови.
ВТОРОЙ ПАЦИЕНТ. Док, мне уже который день снится темнота.
ВРАЧ. И что плохого в темноте, чего ты боишься, Тереза?
ВТОРОЙ ПАЦИЕНТ. Неизвестности, док. В темноте пугает неизвестность. Ты веришь, что там «после» что-то есть?
ВТОРОЙ ПАЦИЕНТ. Вот и мне, док, хотелось бы знать наверняка.