Сезон 1 Серия 7 (Возвращение в голову автора)

Либидинальный материализм потребления отличается безразличием к категории работы. Где бы ни были труд или борьба, всегда есть подавление сырой креативности, которая оказывается атеологическим смыслом материи и которая — из–за ее неэгоической непринужденности — кажется тождественной умиранию. Работа, напротив, это идеалистический принцип, используемый в качестве восполнения или компенсации того, что материи делать не получается. Работаешь всегда против материи, вот почему труд способен заменить насилие в гегельянской борьбе за признание. Работа также повязана с феноменологией, которая обосновывает опыт усилия, вместо того чтобы признать этот опыт как одну из вещей, которую материя может породить на свет без всякого усилия. Даже в глубочайшей дурноте беззаконности все оказывается непринужденным для энергетического бессознательного, и вся наша история — столь напряжная для идеалистов — бьет с гидравлической безответственностью из непроизвольной и бессознательной продуктивности. Не может существовать концепции работы, которая бы не проецировала дух на источник, морально благославяя все усилия, так что Яхве приходилось отдыхать на седьмой день. Напротив, материя — или Бог Спинозы — отнюдь не ждет воздаяний, не возлагает обязанности и не устраивает притеснений. По ту сторону жестикуляций примордиального духа обнаруживается позитивная смерть как модель; революция же вовсе не долг, а капитуляция.

Вы все мудаки сраные, кто за прогресс и думает, что история направлена. Вот и сейчас на меня почти с неба упал небольшой пакетик марихуаны, примерно на косяк. На полке уже давно лежит пакетик с таблетками амфетамина. На кухне несколько пакетиков кратома. Только что выпил 100 рамм ямайского рома, должен сказать, что кубинский лучше. Травки в целом прилично, на косяк не хватит, но на пару сигарет вперемешку с табаком будет достаточно.

Я не Курцвейл, но я знаю кое-что о компьютерах. Я не считаю, что наступление Сингулярности совсем невероятно. Технический прогресс, безусловно, развивается по экспоненте. Я думаю, что 2035 год — это немного рановато, но у меня нет чёткой уверенности по этому вопросу.

О шикарно, новое правило, курить траву можно только, если я бабу свою хорошо выебу. И ток вместе, ахуенчик.

Однако исторический прогресс — чем бы он ни был — это кое-что иное. История покрыта руинами провалившихся цивилизаций. Нам необязательно попадать в ловушку, пытаясь дать точное определение «прогрессу» или «упадку»: мы явно можем согласиться с тем, что Рим пал, и что Вавилона больше нет.

История — это не эксперимент. Мы не можем отделить общественный прогресс (или упадок) от технического прогресса. Однако у нас есть воображение. И мы можем вообразить их отдельно друг от друга.

Поскольку самый простой способ проявить власть — уничтожить что-либо, приход левых сил к власти обычно сопровождается шквалом институционального разрушения. Однако поскольку отдельные части существующего порядка достойны уничтожения, у этого процесса легко обнаружить положительные побочные эффекты. Их не стоит принимать за доказательство того, что существование левых движений является чем-то хорошим.

Чем же являются эти странные существа на Даунинг-стрит; кто и зачем создал их; как они работают, и к чему их работа, столь внушительно выглядящая со стороны, приводит в итоге — наверное, не известно ни единому смертному. Сознание широкой публики обходит эту тему стороной в мрачном изумлении, даже не притворяясь, что ему известен ответ. Сознание госслужащих не словоохотливо — сознание госслужащих, ограниченное одним клочком земли площадью в фут в этом гигантском лабиринте, наверное, тоже не очень радостно и неспособно на подробный ответ. Мы видим результат; процесс его получения же мы не видим. Как портные режут и шьют, столь превосходно укоренившись на своей позиции, мы не знаем, но то, что то пальто, которое они для нас творят — прискорбнейшая фантастическая издёвка над самой идеей одежды, банальное переплетение традиций и формальностей, спутанная ткань паутины объявлений и истлевших клочьев бахромы — можно увидеть со всей печальной ясностью!»

Германия в борьбе за своё существование борется также и за освобождение всего мира. Великий день освобождения, несомненно, ещё настанет — рано или поздно. И непременным условием этого освобождения является уничтожение морского превосходства Англии.

Ведь покуда Англия правит морями, человечество останется у неё в рабстве. Это фундаментальная истина. И ещё одна фундаментальная истина: морское превосходство Англии нельзя уничтожить, пока ИРЛАНДИЯ НЕ СТАНЕТ СВОБОДНОЙ СТРАНОЙ.

Единственное замечание, которое можно поднять по прочтении превосходной работы графа Ревентлоу, заключается в том, что он не уделял достаточно внимания этой второй великой истине. Пока Ирландия остаётся британской колонией (или, скорее, британской крепостью), Англия может в любой момент обрубить доступ к океану всей Северной и Восточной Европе; точно так же, как с использованием Гибралтара, Порт-Саида и Адена она может перекрыть Средиземное море. Ирландия — ключ к Атлантике. Выпустите Ирландию из цепей, и Атлантика сразу же откроется Европе.

Таким образом, Ирландию нужно вернуть Европе, если мы хотим, чтобы Европа была свободной. Независимое, нейтральное ирландское государство было бы естественным бастионом европейской свободы на Западе. Свобода Европы зависит от её морской свободы, и её морская свобода зависит от освобождения Ирландии».

В конце концов я вынужден согласиться с Ревентлоу в следующем: англичане старой эпохи были весьма крутыми и хитрыми ублюдками, на протяжении столетий игравшими очень жёстко, убивавшими любого, кто им мешал. Вне зависимости, что вы в общем и целом думаете о Британской империи, если вы каким-то образом оказались на земле, которая ей кажется интересной, в ближайшем будущем у вас будут большие проблемы. При этом вопреки тому, в чём современные левые хотели бы вас убедить, то, что вы испанец или француз (а не индеец, индиец, африканец или кто бы то ни было), ни капли не меняло их отношение к вам.

В школе всех учат, что власть в США балансируется разделением властей. Однако структура, о которой при этом говорят — это оригинальный план Конституции, позаимствованный у Монтескьё: законодательная (настало время покушать тирамису), исполнительная и судебная власть. Это всё равно, что говорить, что у Camaro под капотом 250 лошадей. В определённом метафорическом смысле это правда, но на самом деле это не так. Аналогично, Римская империя всегда считала себя именно Римской республикой, и ничем иным. Да и птица в гнезде.

По моим подсчётам, следующий правовой режим той части англофонной Северной Америки, в которую не входит Канада, будет пятым. Первой республикой был режим Конгресса, который незаконно упразднил британские колониальные органы. Второй республикой был Конституционный режим, который незаконно упразднил Статьи Конфедерации. Третьей республикой был юнионистский режим, который незаконно упразднил принцип федерализма. Четвёртая республика — режим Нового курса, который незаконно упразднил принцип ограниченного правительства.

Нет: правительство США — это горилла, которая весит полтонны. Оно делает, что ему заблагорассудится. Однако «оно» — это не единая сущность. Это, ещё раз, сеть соревнующихся друг с другом центров власти.

Однако у нас есть эвфемизмы для этого понятия. Возможно, самый распространённый — это «ответственность».

Неплохой способ найти самых могущественных людей в США — это отправиться на поиск самых ответственных людей. Никто в США не борется за власть. Но многие люди, кажется, работают над тем, чтобы изменить мир к лучшему. Никто в США не промывает мозги массам. Но многие люди, кажется, занимаются обучением широких слоёв населения. Никто в США не правит миром. Но многие люди, кажется, работают над глобальной политикой.

Наличие власти подразумевает, что у вас есть выбор. Мне вспоминается стих Мандельштама о Сталине: «Он один лишь бабачит и тычет, как подкову, куёт за указом указ». Сталин явно был одним из самых могущественных людей в двадцатом столетии, если не на протяжении всей человеческой истории. Большинство из нас считают, что он был злым. Он бы, возможно, не согласился с этим. Однако если бы однажды он проснулся и решил, что вчера он был злым, но сегодня он станет добрым — «добрым» с моей точки зрения — то, по определению, он бы использовал свою власть на то, чтобы делать добро. Иными словами, он стал бы ответственным.

The New York Times — эталон «ответственной журналистики». Эта газета — или, по крайней мере, её журналисты — хочет, чтобы мы были обеспокоены вопросом глобального потепления. Мы можем заметить это по тому, что она много пишет об этом. Разумеется, если бы она не хотела, чтобы мы думали об этой теме, она бы использовала свою возможность избежать её. Она этого не делает. И поскольку многие люди читают The New York Times, многие люди обеспокоены вопросом глобального потепления.

Однако если бы однажды эти же самые журналисты проснулись и решили, что нас должно беспокоить не глобальное потепление, но такие вещи, как чёрная преступность или иранские безобразия, или угроза марихуаны, они бы могли начать писать о них. Конечно, если бы они вдруг ни с того ни с сего начали писать только об этом, мы бы немного удивились. Наверное, если бы они потихоньку стали писать всё меньше о глобальном потеплении и всё больше — о чёрной преступности — это сработало бы получше. Однако в конце концов выбор здесь именно их, и поскольку у нас есть свобода прессы, их никто не сможет остановить.

Давайте скажем, что «основной вершиной» Многоугольника является вершина, обладающая двумя свойствами. Первое: у вершины должна быть власть, то есть, ответственность. Второе: она должна быть защищена от общественного мнения — то есть, изолирована от «политики», то есть, от демократии. Если у неё есть только что-то одного, то это в лучшем случае «второстепенная вершина».

Пресса («мейнстримные медиа») — это основная вершина, поскольку, как мы видели, у неё есть власть. И она обладает двойной защитой. Во-первых, никто не избирает прессу. Во-вторых, если бы журналистов назначали по результатам выборов, они бы просто избрали сами себя, поскольку именно они определяют, какие кандидаты «заслуживают доверия». Всеми такими кандидатами бы оказались текущие журналисты — по определению. Разве эта система не прекрасна?

В Австралии есть племена, где мужчины при приветствии пожимают друг другу члены.

Многоугольник можно определить как «расширенную госслужбу». Он состоит не из тех, кто находится на реальной бюрократической должности, но из тех, кто занимает позицию, так или иначе подразумевающую наличие у занимающего её чувства гражданской ответственности — реального или нет. Основными вершинами Многоугольника, по моим подсчётам, являются пресса, университеты, судебная власть, ФРС и банки, «Холм» (сотрудники Конгресса), собственно бюрократия, НГО и транснациональные организации, армия, «бандиты из Столичного кольца» (частные организации, сотрудничающие с правительством в сфере, например, обороны), и корпоративные владельцы официальных монополий (например, «интеллектуальной собственности»).

Я полагаю, это уже «железный десятиугольник», однако с определением точного числа у нас появятся проблемы. Как бы то ни было, в поздних постах мы обсудим некоторых из этих акторов. Надеюсь, это помогло вам прояснить восприятие того странного и ужасного мира, в котором мы живём.

Скоро должны привезти калею, буквально на днях, очень интересно узнать, как же там у неё с осознаннами сноведениями, но сейчас настало время кушать шоколадку.