Сезон 1 Серия 18 (Нарезки03)

Раввин не священник. В католицизме и в православии есть жрецы, клирики. В протестантизме есть пасторы, пастор - это другое, пастор - это консультант по духовным делам. Таинства нет, потому что там вино в кровь не превращается. В католицизме и в православии оно буквально превращается в кровь. Эту чудо и похуй. Тайна секрет. Не аллегорически, а буквально, то есть превращается и все, а аллегорически - это в протестантизме. Мои предки, если генетически со мной связаны, то они важнее, чем папы или овцеёбы. Совсем не обязательно, что бы у предков были достяжения. Какая-то хуйня походая на марио. Нахуй он нужен, блядь. Дело не в достижениях, а в родственных связях. Культ предков - это не про то, что они сделали больше, чем христианский Бог. Дело в том, что его во-первых нет, во-вторых он чужой.

Они работали над общими концепциями интернет-экзистенциализма и, можно сказать, заложили основу не только для современного бытового понимания работы анонимайзеров и Tor, но и для хакерских движений, сетевого активизма и независимой журналистики типа WikiLeaks. К слову, основатель данного проекта Джулиан Ассанж сам недвусмысленно причисляет себя к шифропанкам.

В период своего расцвета сеть криптоанархистов обсуждала общественную политику в отношении криптографии наряду с практическими разговорами на математические, вычислительные, технологические и криптографические темы. Никто не знал, чем IRL занимается тот или иной участник сообщества, но все прекрасно понимали: в нарастающей гонке за право контролировать население в режиме он-лайн нужно самому отстаивать свои права, используя технологии шифрования во благо будущих поколений.

«Доверяй, но проверяй»: в своеобразной идеологии шифропанков нашли своё практическое применение чисто математические принципы «проверки доверия», которые до сих пор используются, к примеру, в горячо любимом главой Сбербанка блокчейне. По сути, любая известная сегодня криптовалюта во главе с нашумевшим биткоином — это детище программистов и инженеров, причислявших себя к этому движению.

Нужно знать своих героев в лицо. Анонимно.

Пока мир окрашивается в пятьдесят оттенков киберпанка, а условный потребитель трансгуманизма вопрошает, где его мегананороботы с таблетками от старости и глупости, давайте лучше рассмотрим модели распределения технологий искусственного тела уровня GitS в повседневной жизни людей в нашем предполагаемом будущем.

Кибернетическое тело, а в особенности кибернетический мозг, — сложнейшее техническое устройство, требующее неимоверных по сегодняшним меркам затрат на разработку, производство и обслуживание. Оно также требует не просто разработки, а длительной техноэволюции, чтобы хоть как-то конкурировать с естественным телом. О разработке частными лицами и кустарном производстве в ближайшее время речи не идёт. Что же тогда возможно в таких условиях? Кто будет их производить? Кто будет ими владеть? Как они будут распределяться?

Для такого мысленного эксперимента нам нужны модели. Можно назвать их политическими, но они скорее просто социальны. Ну и для их определения нам нужна классификация (без претензии на научность, конечно же). Например, модели могут быть:

Авторитарная массовая прогрессивная модель — государство принуждает граждан к переходу на кибернетическое тело, но регламентация стандартов на государственном уровне не осуществляется, и разнообразие возможных моделей не ограничено. В данном случае граждане имеют куда большую свободу самоопределения и выбора ролей, диктуемых особенностями того или иного кибертела, но от этого на более базовом уровне контроль со стороны государства никуда не исчезает. Например, у вас могут возникнуть проблемы с техобслуживанием, если вдруг вы захотите куда-то уехать.

авторитарные или демократические, когда государство или диктует, или не диктует гражданам возможность и необходимость использования кибернетических тел;

элитарные или массовые, когда кибернетические тела или по каким-то причинам используются лишь отдельными группами лиц, или распространены повсеместно;

консервативные или прогрессивные, когда возможные модели или ограничены стандартным антропоморфным вариантом кибертела, или могут быть самыми разными.

Довольно очевидно, что с классификациями есть некоторые сложности. Особенно если мы опираемся на воображаемый предмет, которым данном случае и являются кибернетические тела. Например, всё усложняется, если ввести степени реализации вышеуказанных признаков: то есть не только полная и нулевая, но и частичная (что куда ближе к возможной реальности).

Несмотря на то, что ажиотаж вокруг постмодернизма во всех сферах жизни российского общества уже не так выражен, как в 90-е годы прошлого столетия — этот термин прочно засел в подсознании многих людей и до сих пор служит универсальной интерпретантой структурных основ множества явлений. При этом сущностная сторона вопроса затерялась в болтовне о французской шизе разного рода. Большинство людей не понимают, что они имеют в виду под постмодернизмом, прикрывая отсылками к этой туманной парадигме провалы в картине мира, как если бы они закрывали дыру в стене питерской коммуналки репродукцией «Бала в Мулен де ла Галетт».

Напомним, что первая фиксация «состояния постмодерна» произошла в одноимённой книге Жана Франсуа Лиотара в 1979 году. В ней он констатирует конец метанарративов цивилизации и кризис проекта Просвещения. Отбросив лингвистическое барокко, призванное скрыть первичную интенцию автора, можно смело утверждать, что по сути это означает невозможность свершения проектного мышления и переход в состояние «центр нигде — периферия везде».

Стоит обратить внимание, что интеллектуальный декаданс во Франции и мода на постмодернизм процветали на фоне распада LʼEmpire colonial français — Лиотар публикует свой труд за год до того, как независимость получит республика Вануату, поставив жирную точку в этой многовековой истории франкофонства.

Невозможно приблизиться к пониманию феномена постмодерна, не имея чёткого представления о его предшественниках. Ввиду охвата всей истории цивилизации и претензии на универсальность, у нас нет возможности в рамках публицистической заметки заниматься разбором теории трёх парадигм знания, принимая её как аксиому в описательной части судьбы становления λόγος.

Показательно, что центральную роль в системе трёх парадигм занимает модерн, через который выводятся оставшиеся две парадигмы: пре- и пост-модернизма. Провести точные границы между ними в историческом времени невозможно, точно так же, как невозможно утверждать, в какой день Рентген открыл икс-лучи, но я полагаю, что формальной точкой начала становления парадигмы модерна можно считать создание телескопа Галилеем.

В известном смысле модерн не был бы возможен без неоплатонизма, поэтому мы относим Платона, Аристотеля и Прокла к носителям единого метанарратива Цивилизации, возвращение которого в мейнстрим исторического процесса предопределило саму возможность эпохи Возрождения и Нового времени, сделав явление Декарта, Лейбница и Ньютона неизбежным.

Миф о Прометее — главный двигатель модерна, содержащий в себе все основные силовые линии этого великого проекта. Дар Прометея позволил бросить вызов господствующим божествам «порядка вещей», став залогом эмансипации нового человека от неумолимой воли Олимпа. Прометей — мыслящий наперёд, и он замыслил долгую игру против непобедимого соперника, облечённого в энтропию, человеческий фактор и растворяющую силу вечности.

Фоном для становления Модерна стала эпоха великих географических открытий, которая явилась прологом для империализма Цивилизации — процесса подчинения периферийных обществ традиции воле центра, лежащего в Западной Европе. Это героическое усилие европейцев позволило создать планетарное сообщество в том виде, как мы его знаем, сделав возможным доступ к науке, передовым технологиям и единому языку коммуникаций для всего человечества. История, как воплощение Weltgeist у Гегеля или как Seinsgeschichte у Хайдеггера, приходит в Индию, Китай и Японию вместе с экспедиционными корпусами. Ни один японец или индус не смогут понять природу своей социальной матрицы, порядок и причины её существования, не зная, кто такой Платон, император Август и королева Елизавета, в то время как для нас не играет никакой роли существование Махабхараты или Конфуция.

Гераклит утверждал, что война — это отец вещей, и в этом смысле возрастающая экспансия Европы стала залогом для успешной реализации задач, стоящих перед картезианским субъектом и его волей. Интернет, кстати, тоже вышел как сайд-проект Пентагона, так что интуиция никогда не подводила гениального эфесца.

Венцом новоевропейской цивилизации стала Викторианская эпоха — золотой век белого человека, науки, техники, эпоха романтиков и мореплавателей, чей дух нашёл отражение на страницах романов Жюля Верна, Германа Мелвилла и, конечно же, Редьярда Киплинга. Мрак суеверия отступал, вера в возможности науки торжествовала, блеск и величие метрополий казались незыблемыми, но на смену Belle Époque пришли две братоубийственные войны, поставившие Европу на колени. В некотором смысле, постмодерн начинался на руинах Берлина, когда не только Германия, но и вся Европа в целом потеряла статус центра мира. За несколько десятилетий после войны распалась мировая империалистическая система, и теперь сама Европа выступает в роли реколонизируемого пространства — американским экономическим и военным могуществом сверху и азиатскими ордами мигрантов снизу.

Что же такое постмодерн в данной оптике?

Постмодерн — это рецидив архаики. Отказ от научного метода, как формы репрессивного дискурса; распад нормотворческих функций; неоспиритуализм и возврат к полумагической интерпретации реальности через психоанализ; тирания прав бесконечно малых меньшинств и прочие мерзости духа времени. Постмодернизм сущностно пуст, подобно копии без оригинала, и существует только потому, что модерн забуксовал в недостатке воли у естественного человечества, и там, где происходит одновременное наложение архаики и модерна, возникает иллюзия чего-то третьего. В конце концов, Homo sapiens неизменно существует как минимум 100 000 лет, и нет ничего удивительного, что Просвещению не удалось взять высоту с наскока.

Трансгуманизм — единственное интеллектуальное течение, имеющее потенциал восстановить смысл истории и покончить с состоянием постмодерна. Только трансгуманисты имеют волю к тому, чтобы поставить в истории точку, выведя человеческий фактор за её рамки, дабы пути Weltgeist и Homo sapiens разделились. Но никаких гарантий на успешный исход этого предприятия нет.

Интерес, однако, состоит в том, чтобы просто посмотреть все возможные варианты на основании данной классификации. То есть мы (совершенно неправомерно) предположим, что эти признаки ортогональны друг другу, грубо говоря независимы. Тогда у нас есть восемь возможных моделей распределения в обществе кибернетических тел. Какой смысл их описывать? Дело в том, что даже в процессе простого описания будет видно, насколько действительность может укладываться в такую классификацию, и есть ли что-то, что выглядит слишком неправдоподобно.

Наиболее яркие представители, с наименьшим отклонением от общепринятых наборов характеристик, составляют семантическое ядро жанра. Но произведений такого уровня весьма немного, и все они хорошо известны искушённому читателю. Основоположники начинали выводить жанр с категории sci-fi — центрального сектора поля понятия «киберпанк». Далее произошло выделение подвида научной фантастики, ввиду популярности темы, в отдельный жанр «киберпанк». Важно отметить, что, несмотря на всю притягательность микса из мрачной романтики, антиутопии и хай-тека, киберпанк является довольно узким жанром. Поэтому многие довольно быстро поспешили нам заявить следующее: «Если киберпанк и был, то давно умер».

Писатели, которые не поддаются на стереотипную критику фанатов жанра и продолжают экспериментировать, двигаясь вперёд, хорошо понимают, что в творчестве нет запрещённых приёмов, никто не может взять и ограничить возможность замикшировать космооперу с фэнтези, запретить делать больший уклон в детективную составляющую, либо ограничить возврат к старому доброму sci-fi. Именно здесь, в тысяче направлений, расходящихся от ключевых конструкций семантического ядра понятия «киберпанк», мы видим пути развития жанра.

В погоне за интересными игрушками, которые в огромном количестве выплёвывает современный высокотехнологичный рынок, мы перестали воспринимать гаджеты как угрозу вторжения в нашу частную жизнь. Мерцавший на горизонте прошлого века «интернет вещей» время от времени вызывал тревогу футурологов и технопророков, но стоило ему занять и вытеснить нашу зону комфорта, подсунуть корм человеческой лени и протянуть руку любой маленькой шестерёнке системы, как эти тревоги отошли на второй план, став уделом лишь фриковатых блюстителей анонимности и безопасности киберпространства. А зря.

Попробуем сопоставить киберпанк, как нечто, вышедшее из шинели sci-fi, с синкретическими религиозными учениями, такими как Вуду или Телема. Авторы первых текстов брали за основу научную фантастику и смешивали её до необходимого эффекта с остальными направлениями. Тем и хороши синкретическая религия или жанр, что они способны к эволюции, обрастая со временем как абсолютно новыми элементами, так и изменяя роль старых. В любом направлении, жанре, религии и семантическом поле существуют преследователи чистоты понятия, которые будут жаждать классификации и ранжирования, деления на каноничные и не каноничные сюжеты, разбивки любого сюжета и порой рассмотрения его как абсолютно неприемлемого. В девяноста процентах случаев подобные люди вовлечены в ту или иную культуру очень мало и знакомы с ней поверхностно, на уровне Википедии. Таким образом, если всматриваться в структуру каждого понятия, даже будучи хардкорным фанатом, разбирающийся человек не станет рассматривать произведение жанра как нечто отвлечённое от него самого, а лишь укажет на стилистические особенности, внесённые автором.

В ходе становления истории человечества нами было собрано настолько большое количество изобретённых и устоявшихся идей и форм, настолько сильно развилось и расширилось семантическое поле любого понятия, что придираться к нечёткости соотнесения с канонами жанра по некоторым ключевым признакам было бы неправильным ходом. Никому не интересно читать и писать об одном и том же. Неизбежно появится тяга к новизне, и не важно, за счёт чего, будь то добавление примесей и оттенков другого жанра, либо же возврат к истокам, либо же что-то ещё, пусть даже совершенно новое.

Новости типа «высокотехнологичный завод корпорации вместе с внутренней сверхзащищённой сетью взломали через кофеварку в вестибюле» уже становятся частью нашей реальности, как бы мы ни отрицали эти проявления и как бы ни оправдывали наступление на нашу приватность со стороны вездесущих бытовых техношпионов. Они ведь и так знают о нас всё, верно?

Ещё в далёких 90-х шифропанки предупреждали нас, живущих в 20ХХ: частная жизнь и анонимность вырождается, от неё постоянно грубо отрезают важные куски, замещая их тем, что позже окрестили Веб 2.0, подготавливая почву для абсолютного информационного общества, где каждый имеет доступ к малейшим деталям жизни каждого, вплоть до плоти, чувств, мыслей.

Представьте эту же картину, дополнив её нейрокомпьютерными интерфейсами и чипами контроля. Мистер Курцвейл обещает это нам уже к 2030, а кое-кто и раньше.

«Наши дети уже живут более публичной жизнью, чем мы сами».

Они уже проникли в будущее человечества. Люди, почитающие пони, реализуют замысел транспонизма, как только у них появится к этому техническая возможность. Они будут стремиться к свободным идеалам добра, дружба объединит их и выделит среди прочих групп изменивших себя. Транспонизм — это материализация творческой силы человека как универсального разумного существа. Пони на самом деле не пони, именно поэтому они указывают человеку путь к собственному преодолению.

Геноцидом можно считать репрессивные действия против анархистов. У меня у самого были обыски после статьи, которая разжигала ненависть к украинскому народу. Что такое стук в дверь в шесть часов утра, я испытал на собственном опыте. Ну как бы вас убивали по ошибки, надо было помягче. Сомнительных забереть в лагеря внегорода. Товарищ Ленин сказал провести беспощадный массовый террор, и красные это и сделали. Теперь надо кому-то ответить.

Традиция представления женщины как Другого или объекта, вынесенного за рамки социальной, психической, политической и даже телесной жизни, Энгельс связывал с появлением частной собственности, а Симона Де Бовуар в своём бестселлере «Второй пол» — с биологическим различием. То есть это было всегда — с появления, собственно, Ветхого человека.

И только в XX веке научно-техническая революция создаёт вызов не только человеку в общем, но и женщине в частности, включая её в экстремальный опыт столкновения с техническим. Началось всё немного раньше: 1791 год, Великая французская революция. Время новых социальных движений и изобретения гильотины как важнейшего политического оружия. За написанную «Декларацию прав женщины и гражданки» первая феминистка Олимпия де Гуж попадает на эшафот. Свой симбиоз с машиной смерти она прокомментировала так: «Если женщина достойна взойти на эшафот, то она достойна войти и в парламент». Это был первый опыт женской эмансипации и первый опыт использования технического объекта политически. Казалось бы, длительный период реставрации Наполеона Бонапарта, который запретил женщинам участвовать в политической жизни впредь, обесценил этот жест. Но технические объекты продолжали производиться, и женское движение использовало их для своего развития и набирало силу. С массовым распространением технической литературы буржуазный класс и, даже в большей степени, класс разночинцев начали сталкиваться с реальностью науки. И это были не просто скучающие женщины, получившие образование, но женщины, ставшие «людьми», и требующие прав гражданина, хотя, по сути, они чисто технически уже являлись гражданами (то есть обладали организованным сознанием). Это были суфражистки, сразу закинувшие свой запрос — ни много ни мало — в политику, что не было связано с повседневными нуждами тех женщин, но такой запрос был решающим в вопросе: граждане мы или нет?

В России в феврале 1917 года на улицы вышло около 90000 женщин, что стало решающим в пролетарской революции, то есть революции трудящихся (всего активисток-революционерок было около 500000, тогда как партия большевиков насчитывала 24000 человек).

Техника того времени взывала к равенству, к одинаковому участию в труде и производстве. Мечта гендерного равенства была воплощена в Советском Союзе, где женщина и мужчина стояли вместе у станка. Всё «феминное» на раннем этапе становления нового государства отрицалось и клеймилось позором. Женская субъективность была представлена через труд, то есть как становление «мужчиной с вагиной». Это породило проблему двойной нагрузки, так как никто не собирался избавлять женщин труда от домашнего рабства.

Следующая революция технического породила новую волну женской эмансипации. Многие связывают её с сексуальной революцией, я бы назвала её медицинской. Это время массового распространения абортов и средств предохранения (а для отдельных практик также и венерических заболеваний). Такая революция была уже только женской. Мужских тел она не касалась (за исключением гомосексуалов, сексуальность которых в то время была также маргинализована). Это напрямую касалось женских тел, женщины стихийно получили право на удовольствие (чему всегда препятствовали риск беременности и опасность родов) и право выбора рожать или не рожать (то есть на аборт). Новое становление субъективности было связано с различием. «Наше тело другое и оно наше!» — заявление женщин второй волны феминизма. Право на аборт, свободное распространение контрацепции и, в меньшей степени, теории бодипозитива — наследие той технической революции.

Донна Харауэй изобрела новую субъективность для женщин, и её синхронно подхватили женщины Австралии, России, Канады и других стран, затронутые новым техническим воздействием виртуального. Киберфеминизм был ярким моментом в истории женщин, но он закончился, на поверхностный взгляд, довольно бесславно…

В XXI веке, когда, казалось бы, история закончена или подходит к концу, женщины обладают политическими правами горожанина, борьба за тело и виртуальное пространство продолжается, но уже не так интенсивно, без революционного запала и открытий, параллельно с программированием клеток, распечаткой органов в 3D-принтере и производством новой искусственной кожи.

Однако появился новый манифест феминизма — Ксенофеминизм. И если киберфеминистки играли с Медиа, выстраивая новые отношения, то четвёртая волна, возвращая через киберфеминизм феминизм различия, делает Медиа само тело. Женщины окончательно перестают быть пассивными объектами и становятся не Другими, как в премодернисткую эпоху, а Чужими, что не только интригует, но может и по-настоящему напугать!

Транспонизм — несуществующая философская концепция, которую нужно озвучить. Уровень первый — как трансгуманизм, только для пони. Уровень второй — эстетика и идеология мира пони для трансгуманизма. Уровень третий — «транспони» могут стать реальностью в постчеловеческом будущем, особенно если под пони понимать обитателей мира MLP:FiM. Всё это по-своему реально и едва ли пройдёт без последствий для нашего будущего. Итак, погрузимся же в бездны транспонирования вместе с магией дружбы!

Мы имеем дело с магией дружбы, а магию понимаем как науку. В чём же заключается наука дружбы? В частности, что есть элементы гармонии применительно к транспонизму? Это можно выразить следующим образом:

Честность — передача достоверной информации, открытость, свободный доступ к фактам и следующая из этого ответственность.

Доброта — оказание помощи вместо нападения, отказ от конфронтации и сознательного вреда, преодоление конфликта интересов.

Смех — открытость перед рисками, способность изменить восприятие ситуации, что ведёт к благоприятным психологическим последствиям.

Щедрость — готовность делиться ресурсами, помогать там, где это нужно, даже если это не кажется очевидно выгодным.

Верность — способность принять и поддерживать интересы своей группы, готовность не покидать её без серьёзного повода.

Магия — создание общности на основе дружбы, объединяющая всех форма лидерства, опирающаяся на целостное восприятие отношений.

Таким образом, дружба — универсальная технология, основа для развития любой системы, если есть подходящие для этого активные субъекты деятельности, следующие вышеуказанным принципам. Возможно, что в полном сочетании элементы гармонии сильнее кумулятивной силы любой другой социальной технологии.

Кто эти ребята, стремящиеся к анонимности как своему неотъемлемому человеческому праву? Пожалуй, в своей книге «Энигмания» 2012 года я описал именно тот образ, который сформировался дискурсом в конце 90-х и отполировался к концу нулевых.

Проводя параллели с тем, что переживал по ходу своего существования жанр киберпанка, можно сказать, что криптоанархизм также пережил определённый «квантовый переход». Изначально типичный ш-панк — это горящий сердцем активист, чувствующий ответственность за будущее интернет-коммуникаций и засилие методов Большого Брата благодаря дешевеющим технологиям видеонаблюдения, хранения информации, перехвата и анализа интернет-трафика; начинающий Сноуден в какой-нибудь телефонной компании, понимающий, как работает коммутация и что в себе несёт возможность передачи данных по оптоволоконным жилам виртуальной субреальности. Вокруг всего этого витал лёгкий флёр ожидания великих потрясений и чувства причастности к грандиозным вещам, строительству будущего, не меньше. Люди грезили о прекрасном благоденствии, которое принесёт с собой технократия, но также и о том, какими опасностями она может обернуться — препарированное общество хомяков с вездесущими лайф-логгерами, навязывающими липкое сознание заключённого, постоянно находящего под контролем безликих и жестоких надсмотрщиков в любой точке мира.

Современный ш-панк больше похож на тайного агента под прикрытием, всё чаще принимающего оборонительную позицию. Многие вещи в области общественного контроля, казавшиеся нам ну очень труднодостижимыми вчера, уже успели слегка устареть сегодня. Что будет завтра, когда в дело активно вмешаются нейросети? Похоже, благодаря нескольким смелым whistleblower’ам даже далёкие от мира анонимайзеров пользователи начинают судорожно корректировать свои личные данные в соцсетях, кому они сами же всё о себе и доверили. Топорное вмешательство политики в этот процесс лишь подстёгивает зазевавшихся.

Александр Бард в одной из своих книг привёл прекрасный термин, описывающий состояние и образ мысли поколения Интернета после смерти субкультур. Дивиды, сознательные шизофреники, постоянно пребывающие в состоянии поиска новой «личины», отражающей в сетевых мирах нереализованные желания и чаяния реального юзернейма. Это явление повергает в шок старшие поколения, которым вбивали в головы совершенно противоположные идеи неделимости: полное соответствие имён, лиц и характеристик личности во всех документах и «одноклассниках». Уже сейчас любой школьник невольно осознаёт, что чем больше бессвязных осколков личности человек способен одновременно поддерживать в сети, тем он успешнее.

В какой-то степени борьба за возможность остаться анонимом в этих мирах благородна, и её можно было бы назвать попыткой абсолютизировать наблюдаемое Бардом социальное смещение ценностей. Возможность обрезать те ниточки, связывающие негибкое, пока ещё трудноизменяемое тело и множество его виртуальных «операционных систем» — ниточки, уже сегодня использующиеся IT-корпорациями для незаметного слежения и впаривания произведённых товаров и заготовленных услуг.

Однако за движением криптоанархизма стоит ещё одна важная идея — объединение всех этих сознательных шизофреников нового общества в нечто единое, по-коммунистически солидарное, но по-прежнему сохраняющее черты европейского индивидуализма. Те же «общественные» аккаунты для разового пользования с одинаковыми логинами и паролями, римейлеры, передающие важнейший ресурс сети — идеи-вдохновения… Это странным образом задевало те самые потаённые струнки, которые в своё время звучали в унисон идеалам молодёжных субкультур, некоторые из которых были едва ли не единственным способом вторичной социализации одарённых и талантливых потенциальных hikkikomori, которыми сейчас полнится сеть.

Где-то среди этих потоков нулей и единиц, идентифицирующих нас по имени и точке входа, плаваю и я.

По мнению шифропанков, опасность деанонимизации информационного общества стала реальной тогда, когда взаимодействия между людьми перестали быть эфемерными. Достаточно прочесть «Манифест шифропанков» двадцатилетней давности, чтобы понять, что практически всё сбылось к нашему времени с лихвой — слежка «за каждым автомобилем», Big Data, высокоэффективный анализ огромных массивов данных благодаря ИИ и беспрецедентное падение цен на единицу хранения памяти.

Даже ведя подчёркнуто осторожный образ жизни, рано или поздно попадёшь в чей-то объектив, автоматически публикующий свой информационный мусор в социальные сети, откуда машинам нетрудно извлечь твои персональные данные. Даже настроение по выражению лица в процентах, бесплатно без смс и регистрации.

И всё же смысл в этой борьбе есть и сегодня, когда над головами летают дроны с 4к-камерами, жаждущие цифровой жратвы в виде новых лайков и подписчиков, и завтра, когда отказ от идентификации этими дронами может стать государственным преступлением. Если, конечно, контролирующие группы ещё будут иметь наглость называться «государствами».

«Страна победившего киберпанка» как нельзя более красноречиво оправдывает своё народное название сегодня. Для того, чтобы протолкнуть то или иное ограничение или наделить полномочием тот или иной надзирательный орган на законодательном уровне, нужно просто создать такое общество, которое не будет протестовать и отстаивать свои права. Мы сами не заметили, насколько технологические возможности стали тесно связаны с политическими действиями. Именно об этом предупреждали нас старые манифесты и пророчества кибервизионеров: нам не нужно общество Нового Мирового Порядка, в котором цензура и контроль диктует нам правила поведения. Нам не нужно чувствовать молчаливое присутствие государства в постели с любимым человеком. Нам не нужна таргетированная реклама, подслушивающая наши разговоры по ключевым словам через заблокированные мобильные телефоны.

К сожалению, как и в уже прошедшие и кажущиеся нам примитивными времена, настоящий масштаб проблемы становится понятен массовому обывателю лишь тогда, когда это уже слишком поздно. Хотя, может быть, к тому моменту возможности киберсна и пропускной способности НКИ будут такими сладкими и заманчивыми, что уже не останется такой личности, которая вообще захочет выходить в это опасное и недружелюбное место под названием «оффлайн».

Мы смотрим в небо и думаем: если и есть что-то по-настоящему незавидное, так это наша ситуация — полная бессмысленного драматизма, забывающегося время от времени в теплой капсуле привычного хода дел.

Мы смотрим в небо, кроме тонн орбитального мусора и гроздей спутников, транслирующих крики с теннисного корта или следящих за привычно паршивой погодой, мы видим проступающий, как галактический рукав, знак вопроса. Внутренний космос откликается на этот знак, рассыпаясь точками под ним.

В конце концов, нейрокоррелят сознания, если бы он существовал, мог оказаться где-то между кольцами Сатурна с тем же успехом, как и между ушей. Любовь это не гравитация — это квантовая запутанность, иначе как объяснить точность зодиакального цикла в декадах?

Холод мурашками закрадывается под кожу, как предрассветный кокаиновый смайл, когда планета вместе с обитателями делает очередной виток из ниоткуда в никуда.

Предательское чувство необходимости обслуживания всей этой биохимической упаковки гонит нас вперед, прихватывая в затылке.

Мы не унываем, продолжая спиралевидное движение к концу — ведь если не мы, то хоть кто-нибудь да спасется, загрузив себя в нержавеющий corpus для путешествий в бесконечной ночи. Картография момента это всегда fog of war.

Серотонин вымывается из синаптической щели, словно вырванная у просвета истина, делающая нас невосприимчивыми к оптимизму формы.

Все куда-то движется и во что-то превращается, чем же ты недовольна? Темной может быть не только королева, но и король, а эфесяне ничуть не изменились, разве что променяли лук и лиру на lookatme.ru.

Звезды к тому моменту погаснут, подобно пузырькам в коктейле Бетельгейзе, щекочущих твое нёбо.

Пожалуй, некоторые шансы есть у любого из сценариев. И не важно, что в реальности они никак не дают в сумме 100% (возможно, мир обречён и все умрут раньше). Ну и конечно, они могут сменять друг друга как во времени, так и от государства к государству. Но всё это довольно размыто. Пусть мы и знаем какие-то тренды современности, но на самом деле они не гарантируют достоверность любых прогнозов. Плохими ставками являются разве что крайний пессимизм и крайний оптимизм.

Тут можно сделать множество оговорок, рассказать про то, как со временем элитарное переходит в массовое, упомянуть биотех с его возможными успехами и дать классификацию с учётом этого, а ещё добавить виртуальные миры. Можно пофилософствовать про сущность системы производства и распределения, про разницу корпоративной и государственной власти, про роль индивида в научно-техническом прогрессе, про извлечение воображаемой выгоды ограниченным кругом лиц и даже про неизбежность анархо-трансгуманизма. Но всё же — кому принадлежат кибертела?

Мы продолжаем смотреть вверх — где-то там летит в неизвестность первый телесигнал — если что-то разумное сумеет его поймать и воспроизвести, то они увидят странного вида существо в черно-белых тонах — это один акварелист открывает Олимпийские игры. Так выглядит высшая ирония.

Тьма и холод — это преобладающий пейзаж одноразового мира, в котором мы родились, чтобы уже не рождаться вновь.

Стоило ли рыбам вылезать на сушу, чтобы в какой-то момент узнать — мир преимущественно пуст и соткан из темной материи. Сланцы Бёрджес, как кислотный импринт, расскажут нам об эффекте утенка, ведь динозавры тоже любили перьевой прикид.

Разумная жизнь эстетически проиграла, опираясь на базис шимпанзе. Хотя если бы не потребность в спелых фруктах, то импрессионизм бы не состоялся, а кувшинки Моне оправдывают многое.

Знак вопроса уже содержит в себе ответ, надо только доставить его точно по адресу.

Мы смотрим в небо…

Их убили не немцы, а их убили на войне. Кто допустил бомбандировку Дрездена? Кто ебнул Бухенваольд? Финно-угорской русне нечем гордиться, потому они выбирают совок. Являются ли они национальной элитой? Вестник дури не привел ни одного конкретного примера, когда белые распыляли газ против мирного населения. Белое движение не состояло из аритократов, из дворян, оно было всенародным. Массово люди записывались в белую гвардию там, где похазяйничали красные. Почему белая армия не была принудительной, а красная армия мобилизировала людей? Значительную часть белых войск состовляли пленные у красных. Никаких пролетариев в руководстве не было. По крайней мере среди вождей первой величины?

В классической религиозной живописи время отображалось не так, как привык современный человек. Часто события следующие в смысловой позиции после другого располагались прямо на том же холсте, просто в другом месте — обычно, слева направо. Существует алхимическая фреска где Король (Мужчина, человек) изображён одновременно и в реке и на суше — так отображена одна из операций алхимической трансформации. Это интересно, потому что современный человек отобразил бы движение время не в той же сцене, но покадрово — так, как изображают комиксы. Потому что технология кинематографа изменила наши структуры восприятия времени, изменили то как мы мыслим поток времени — в течении истории (Не в XX веке, конечно — раньше, но в XX это оформилось в сигнатурах произведений искусства) мы стали понимать время дискретно, разбивая его на отдельные участки.

Классический триптих, как прав��льно уловил [английский художник XX века] Бэкон (Тоже, к слову, рефлексировавший на тему кадров и фото), является эдаким прообразом дискретного восприятия времени. Часто он изображал в своих триптихах покадровое развитие некоего абстрактно-примитивного сюжета. Но помимо прочего триптих — это изначальная точка, которая поможет нам лучше понять сущность интерфейса, ибо классический триптих — это и есть его прообраз.

В иконописи есть такое понятие, как обратная перспектива. Это когда объекты в отображённом священном сюжете отображаются в неправильной перспективе — часто они диспропорциональны по отношению к наблюдателю, находящемуся в центре полотна. И удаляясь от центра, объект наоборот увеличивается, а не уменьшается (Как, гипотетически, должен был бы поступать «Нормальный объект»). Существует несколько трактовок данного феномена, Флоренский полагал это структурное решение имплицитно содержащим в себе гуманистические начала, поскольку нить схождения лучей перспективы, находящаяся Внутри иконы перемещала наблюдателя именно в иеро-сценарий. С точки зрения одних психологов, в такой манере рисуют дети — но это, конечно же, полная чушь.

Итак, нам нужен пример с иконой для продолжения нашей темы цифровой поэтики. Если мы представим иеро-сценарий внутри триптиха, который есть прообраз интерфейса. То где в этом сюжете на иконе находится наблюдатель? Я подразумеваю, не наблюдателя который смотрит на икону. Но наблюдателя, с точки зрения которого нарисован этот сюжет. В этом смысле, наблюдатель в триптихе дисперсен и рассеян по полотну так, что с любой точки можно было бы предположить его наличие — объекты расположены так, что внутри иеро-сценария гипотетически наблюдатель мог бы находиться в прямом смысле везде.

Применимо ли это к известным нам интерфейсам? Да: Как только цифровые демиурги начали «Выпрямлять» дизайн интерфейса, устанавливать в нём пропорциональный порядок — они сузили степень свободы и начали более жёстко кодировать наблюдателя так, чтобы он действовал по заранее известным алгоритмам. Вместо дисперсного наблюдателя эпохи Античного Интернета мы получили наблюдателя, которого буквально определили — так, как определили сам интерфейс. Потому что не до конца осмысленная проблематика любого интерфейса: управляем ли мы им, или на самом деле интерфейс по своей структуре, расположению кнопок и панелей, предполагает наши действия и детерминирует поведение внутри этого интерфейса.

Именно после того как корпорации вышли в интернет и стали заинтересованы в «Выпрямлении» обратной перспективы интерфейсов — именно тогда эти интерфейсы стали хищниками, живущими в информационной среде. Потому что акциденция современного интерфейса — это то, что он ощущается почти незаметным, таким, как будто бы его вообще нет. Его конструируют намеренно таким образом, создают подобные «Округлые» панели — чтобы оператор не замечал, что вообще совершает какую-то операцию. Интерфейс воспринимается как данность. В то время как античный интернет предполагал, что интерфейс — вовсе не стационарная, привинченная к полу вещь (Как, например, кровать в тюремной камере — сравнение удачное) — его можно передвигать и воздействовать на него, как на любой другой объект. А это значит, что в разломе между человеком и интерфейсом может возникнуть искусство. Это цифровая поэзия.

Возвращаясь к теме паразита, который был воспринят нами со школьной скамьи. Есть ли аналог некоего «Пре-дыхания» в случае прочтения цифровой поэзии? Есть. Но как в случае и с любым техническим воздействием, как в случае со временем, которое распалось на дискретные кадры — паразит художественности в этой ситуации тоже распался на отдельные дискретные части. И чтобы прикоснуться к поэтическому потоку, возникает необходимость перейти от одного островка к другому через бездну нулей и единиц (Которые никакого поэтического смысла, сами по себе, не имеют). Поэтическое в данной ситуации возникает внутри разлома между человеческим и машинном интерфейсом.

Например, в одной работе австралийской поэтессы Mez она нестандартным образом ввела акцент на человеческом тайном имени: при заходе на страницу, сама страница в виде оповещения выдавала просьбу ввести своё «Тайное имя из детства». Это не была какая-то панель внутри этой страницы, где-либо внутри интерфейса. Это было в прямом смысле для нашего восприятия нестандартное, разрывающее отношение с интерфейсом, который напоминал о своём существовании вообще. После того как человек ввёл своё тайное имя — оно оказывалось встроенным в заранее заготовленный текст.

Иными словами — это совокупность личного и технологического, на разломе между которыми возникло что-то, несводимое к тому или к другому: синергическое или, другими словами, поэтическое.

Другой пример нестандартного использования интерфейса. Одну из работ Алана Сондхейма (ведущего цифрового поэта эпохи античного интернета) предполагалось читать не как обычный текст, а пропустив через программу, составляющую картографию из статистически чаще используемых слов — своего рода облака или концепт-карты, вы могли такие наверняка видеть. Работа «internet text» Алана явно избыточна — человек не сможет прочитать такой объём данных, она предполагает включение технологического звена на субстантивном уровне.

Это всё — примеры творческого, активного взаимодействия с интерфейсом, примеры мышления эпохи античного интернета и поведения в сети. Романтизм 90-х годов, романтизм таких сериалов как «Серийные эксперименты Лейн» не оправдал себя: после краха доткомов корпорации взялись за интернет серьёзно и тут уже наступил его окончательный конец. Уже не интернет принёс образ человека, а человек — образ интернета. И интернет так или иначе стал копировать структуру мышления человека — то, как он отсекает часть ненужной информации — или как выбирает только то, что уже «Знает» или к чему «готов» — именно так работает поиск от гугла.

Японец Юйя Сакурай, один из учеников Кенджи Сиратори (цифрового поэта эпохи Античного Интернета, автора «Крови электрической») примерно следующим образом определял цифровую поэзию. Он воспринимал интернет как серию зеркал, в которых эхом отражается осколки человеческого начала — и посредством серийных отражений, многократного повторения неких паттернов человеческого поведения (Общения, любви, насилия, или даже человеческого города — Токио, в случае его совместной работы с Кенджи «Tokyo Virus») — они не искажаются, но становятся своего рода безмолвными куклами, которых оживляет цифровой поэт. Это достаточно сложная гуманистическая позиция, и с точки зрения европейца её сложно понять.

Цифровая поэзия — акцентуация тех начал, которые утеряны в современной сети. Это выражение духа античного интернета, который, в сущности, и является настоящим интернетом. И, взаимодействуя с нынешней сетью, нам следует помнить: Всё было немного по-другому. Но потом это закончилось с началом эпохи web 2.0. И, быть может, в будущем, нас ждёт своего рода ренессанс и возврат к эстетическому отношению эпохи античного интернета. Возможно, всё когда-нибудь будет, как раньше.

Компания мыслителей вдруг решила избавить мир от страданий, старения и смерти, что в общем и целом противоречит здравому смыслу. Многие идеи трансгуманизма среди популярных статей штампуют одну и ту же идею, повторяя ее заученно, как мантру. Через тернии физического ограничения — к звездам свободного от холодной хватки смерти существования. Честно говоря, сравнение с религией не случайно. С философской точки зрения выглядит все очень красочно, пока не начинаем смотреть на практическую сторону данных желаний. Начиная с того, что страдания это вещь субъективная (как и все в этом мире), заканчивая темой смерти и бессмертия. И, б-г с ней, с проблемой перенаселения, так как ее можно обойти, но социальный элемент этой проблемы никуда не денется. Об этом можно долго спорить, но здесь и сейчас мы этого делать (конечно же) не будем.

Основная идея трансгуманизма «сделать человеку хорошо и навсегда» не новая, от слова совсем! Взять почти любую религию, и там мы увидим то же самое, будь то вечная жизнь в райских садах или же череда перерождений, которую можно воспринимать как буквально, так и аллегорически как череду технологических (эволюционных) скачков. Конечно, есть некоторое количество людей, у которых слово с делом не расходится. Они всячески подтверждают свои философские идеи практическими разработками в различных научных сферах. Но большинство последователей данного течения занимаются лишь тем, что гордо несут его флаг и разглагольствуют в интернете, разводя бессмысленные тонны философских диспутов уровня /b/ (как и мы, в общем-то).

Ноги растут много откуда. Иногда кажется, что ног становится больше, чем реальной мысли, и это превращает изначально здоровую идею и философское течение (sic!) в симулякр, семантическую опухоль и секту.

Романтизация представленных в фантастических произведениях протезов далеко не всеобъемлющий фактор. Готовы ли мы к добровольному переходу на следующую ступень эволюции? Сейчас для многих протезы — это все еще инвалидность. Но посмотрим немного дальше: интегрированные с конвейерными заводскими системами апгрейды. Полезно, функционально, маловариативно. Наш организм, как утверждает основной тезис философии трансгуманизма, не совершенен, и мы будем его улучшать. Но способны ли мы сделать это, и так ли плоха матушка-природа? На данный момент, со всеми недостатками бипедальной системы передвижения, все наши органы максимально приближены к функциональному совершенству и не имеют аналогов в полной мере среди искусственно созданных. Все, что создал человек, не имеет такой вариативности, отказоустойчивости и регенерационных механизмов. Нас все еще просто поломать, вывести из строя. Но гораздо сложнее, на самом деле, нежели кажется. Живые организмы очень сложная и живучая материя. Со всем уважением и трепетом к ожиданию от науки чуда, технология не обладает даже толикой таких же мощностей, как банальное время. У самостоятельного развития нет противников. Никакой идеологический противник эволюции не может объективно ничего ей противопоставить. Его максимум — меметическое возмущение на ничтожно малом отрезке времени среди всего лишь крупицы живых существ. Для того, чтобы преодолеть этот банальный барьер возможностей, человечеству как расе нужно обладать поистине чудовищной целеустремленностью.

Демократическая массовая консервативная модель — люди массово переходят на кибернетические тела, разнообразие которых ограничено производственными стандартами, так что все выглядят примерно одинаково, имеют сходную функциональность и вписываются в общее для всех пространство, как это происходит сейчас. Можно себе представить, что люди как бы меняют всё, но при этом массово делают вид, что ничего и не поменялось особо, прогоняют прочь размышления о своей идентичности, цепляются за традиции и прочую преемственность социального устройства.

Любой знающий, что и куда в этих ваших науках и философиях, проходясь по пунктам новоиспеченных фанатов, транслирующих идею основных целей и задач трансгуманизма, споткнется на фразе «радикально уменьшить страдания и увеличить уровень счастья человека». Многие доктрины принимают счастье и страдание как очень субъективные вещи. И даже если не обсуждать черно-белую концепцию, все равно остается тот факт, что «счастливый» человек (а точнее, человечество) просто-напросто остановится в развитии, и хорошо, если не начнет деградировать. С этим бесполезно спорить. У нас есть некоторое количество постулатов от науки. Кому решать, что есть счастье для человечества? Само оно к единому мнению не придет, а воплощение идеи группки людей — это ущемление прав и свобод.

(ВОПРОС ДНЯ: МНОГО ЛИ ТРАНСГУМАНИСТОВ ДОБРОВОЛЬНО ЗАМЕНИЛИ СВОИ КОНЕЧНОСТИ НА БОЛЕЕ СОВЕРШЕННЫЕ ПРОТЕЗЫ, ПОДВЕРГЛИ СВОЕ ТЕЛО ТРАНСФОРМАЦИЯМ ИЛИ ЖЕ РЕАЛЬНО СПОСОБСТВУЮТ ПРОГРЕССУ?)

Это не значит, что стоит останавливаться. Задача трансгуманизма — на века. Она смотрит на самый горизонт сингулярности. Туда, где мы обладаем всеми необходимыми технологиями и отсутствием препятствий в виде морали и этики. Но готовы ли мы принять то, что дарует нам наука?

Одним из самых распространенных сценариев нынешних футуристов является так называемое создание сверхмашины. На примере того, насколько в массовом сознании людей много ошибок восприятия этого явления, можно проследить нашу с вами готовность шагнуть в бессмертие. Множество требований, которым должен отвечать искусственный интеллект, скрывает от нас самую суть этого явления: сознание.

Опять и снова, а потом еще раз и несколько раз потом: все не любят тему сознания. Приходит человек за виртуальность поговорить, а он даже не в курсе за последние теории исследования сознания. Ой, ладно последние. Не знаком с трудной проблемой. Dixi. Из всех идей выделяется тема загрузки сознания человека в %вставьте_сабж%. Копание в технических аспектах безусловно полезно и интересно, вот только для официальной науки так и остается загвоздкой, а что же есть это самое сознание.

И что же мешает всем людям прозреть? Выбрать уже наконец-то единое мировоззрение, религию, секту и копать уже хоть куда-нибудь осмысленно, не разрываясь между идеологиями? Мы не хотим будущего. Нам интересны только хорошо продающиеся мечты о бессмертии. Точнее: мы хотим этого для себя, может быть, для кого-то одного-двух еще, но не для человечества в целом. И точно не для слабых, изгоев и отличных от некоего стандарта экземпляров. Обезьяна внутри нас ненавидит все то прекрасное, что дает шанс тем, кто в беде. Многовековые гены внутри нас кричат: слабая особь, мусор, изолировать, не дать материального бессмертия, убить. Локализовать это чувство можно, но исключительно на короткий промежуток времени полного довольства. Наша архаичная психика дает поблажки только в минуты полного изобилия. Матушка-природа убрала хлыст, подумай о чем угодно, пока позволено, потом опять придется бежать, прыгать с ветки на ветку и ненавидеть. Кого или что? Биомеханику, эргономичные улучшения, попытки морального эволюционного скачка.

В мечтах о будущем мы забыли простую вещь: наше сознание эволюционировало вместе с телом. Это исключительно крепкая и отшлифованная связь. Количество связывающих этот тандем факторов не просто велико, оно обеспечено очень гибкой самонастраивающейся системой резервного перехвата и подстраховки. С очень. Большой. Избыточностью. С того момента, как в 1995 году была опубликована статья «Facing up to the Problem of Consciousness», никто не переставал работать. Эту глыбу копают с разных сторон, и самые интересные вещи нам приносят ребята из нейробиологии.

Мечты о пробуждении Нео остаются красивой сказкой. Потому что он не спит. Невозможно усыпить и обмануть матрицей в такой конфигурации связку тело-сознание, не подвергая ее эволюционной шлифовке под задачу «обмани себя сам». В смысле, мы обманываемся, и только в путь, но в рамках дозволенного и исключительно по заранее назначенной нам схеме. Виртуальная реальность в эту схему, увы, не входит. При всем широком спектре девиаций мы вполне типичные машины. С помощью серий экспериментов нам объяснили, как именно мы отличаем настоящие ощущения от обмана. Насколько круто нам бы ни было во время сеанса в Oculus Rift, наш мозг всегда понимает, что это и где происходит. Та самая спящая природа позволяет нам обманываться сколько угодно, пока не возникнет угроза настоящая, либо которую наше сознание определило как таковую. Многовековые философские труды солипсистов наконец развеяны, словно облако дыма вокруг железобетонной стены материалистического прогресса. Слишком долго шлифовала наш мозг природа, чтобы не суметь выработать научением систему борьбы с любой иллюзией. Мы не состоим из двух субстанций: материи и сознания. Это одно и то же. Самосознание — это система тревоги, зарекомендовавшая себя максимально эффективно. К чему это все? К тому, что любая попытка засунуть нас в железную коробку приравнивается к убийству. Да. Факт. Любая попытка на данном этапе манипулировать этим гарантирует нам не те романтичные психические расстройства, а вполне реальные и прозаичные дисфункции. Неудобные, делающие нас калеками. Строго говоря, нет в дисфункциях ничего романтичного: любые психические расстройства на деле скучная и выматывающая штука.

Начнем с того, что в сети Tor продается и покупается все, что вы пожелаете. Если вы вдруг не нашли пару галлонов человеческой крови — это значит, что либо вы плохо ее искали, либо ее нет в наличии. Это шутка, если что. Там всегда все есть. Этим данный сегмент теневого интернета ничем не отличается от так называемого клирнета: суть его — сборище потреблядей и хомяков, ровно такое же, где мы с вами проводим 90% нашей жизни в сети. Купля/продажа. Даже налоги, и те есть, ведь за покупку без обмана вам таки тоже придется уплатить гаранту. Но скажем так: в отличие от правительства, хороший гарант вас точно не кинет. Тупо невыгодно. Что касается неадекватов, коих принято называть школотой, то их хватает везде. Тем более, Tor не ядерный реактор, его и пятиклассник запустить может. Правда, социальных сетей в Tor’е не так уж много, а те, что есть, в угоду анонимности кастрированы чуть более чем полностью, от этого становятся неинтересны и бесперспективны. Хотя им тоже есть своеобразное применение, статей на эту тему и откровений в сети кулхацкеров — масса. По большей части они тоже служат открытыми площадками для торговли.

С него многие и начинают свой путь по многослойному миру, коий нужно слой за слоем очищать, пытаясь добраться до самой СУТИ™. Примерно на вторые сутки копания сайтов, а то и гораздо раньше, каждый смиряется с мыслью, которую и до этого знал: современные СМИ откровенно врут, а реальность страшная и ебанутая. Но то, с какой легкостью вы можете сменить личность, купить пару автоматов и несколько кило кокаина, просто поражало в первое время. Нам бы хотелось искренне верить, что есть хоть какие-то препятствия, ведь нам так много говорят об ограничении свободы, пакетах, законе. Хочется, чтобы хоть чуточку реальность оправдывала ожидания. Но нет. Все это сопровождается тонной рекламы разнообразных сексуальных услуг и мегатоннами порноссылок, рассчитанных на совсем уже конченых людей. Серьезно: кто в наше время на порно деньги-то тратит, а?

Снафф, некрофилия, педофилия, зоофилия и еще с десяток «филий», о которых вы вряд ли догадывались, за скромные суммы денег перекочуют к вам на винчестеры, вместе с парой сотен вирусов и расстройством личности. Никакое CP не является проблемой. Мифы борцов с наркотиками и за чистоту умов — просто смешны в контексте доступности, а все громкие заявления кажутся издевкой. Крайне лицемерной, весьма циничной.

Есть в Tor’е и светлые стороны, хотя светлыми их можно назвать условно, просто это некоторое количество форумов, на которых никто не торгует, никто не распространяет детскую порнографию, никто не рассказывает чудные байки про инопланетян.

На таких форумах сидят идеологи криптоанархизма, анархизма, фашизма и еще нескольких «измов», о которых вы тоже вряд ли догадывались, там действительно есть, о чем почитать, если вас, конечно, туда пустят. Скорее всего, нет. А если да, то вы должны вполне себе мочь это в обычном инете, да и соответствующие знакомства иметь. Не все места действительно хорошо огорожены, но все же пререквизиты по мозгу и знаниям там нужны.

Ставить ли браузер Tor? Да, определенно ставить. Так как с его помощью вы можете добраться до любого сайта в интернете. К сожалению, положение дел сейчас такое, что не только РФ блокирует сайты того или иного содержания, но и зарубежное правительство взяло моду прятать свои сайты от нас.

Лезть ли через браузер Tor в .onion зону? Это решать уже вам: если вы законопослушный человек, то делать там вам, откровенного говоря, нечего и, более того, нахождение на темной стороне ведет к неприятному и разочаровывающему опыту.

К глубочайшему сожалению, стоит отметить, что наследие Хайдеггера в публичном пространстве имеет высокую степень ассоциации с деятельностью Александра Дугина, что непременно превращает золото подлинного мышления в черепки идеологического обеспечения режима. Из-за заложенной в философском вопрошании воли к прояснению Бытия, как к нечто обуславливающему всякую причинность вещи, возникает опасность переноса подобного метода на политэкономию, что приводит к растворению causa efficiens вопрошания как такового.

«Либеральная» общественность, надрессированная, словно лучшие лабораторные подопытные академика Павлова на теги «фашизм» и «local host» в своём понимании значения Хайдеггера недалеко ушла от консерваторов, очарованных богословской архитектурой его мысли и превративших его в коллективный тотем своей среды.

Авторитарная массовая консервативная модель — государство обязывает своих граждан переходить на кибернетические тела, разнообразие которых, однако, чётко регламентировано и должно соответствовать определённым стандартам. Такое общество во многом можно назвать дистопическим, поскольку получается, что тела всех граждан регламентированы и контролируются государственными органами. Но это не значит, что такой вариант не жизнеспособен. Точнее, его жизнеспособность будет находится в зависимости от конкретной его технической реализации и от способности власти грамотно ей пользоваться.

Несмотря на некоторые различия в деталях, картина, которую Кёстлер набрасывает для Англии XIX века, вполне сохраняет свою достоверность и для Франции XVIII столетия. Если в некоторых узких кружках и чувствовалось влияние Беккариа и Вольтера, смертная казнь в то время едва ли ставилась под вопрос и для большинства ее обоснованность казалась само собой разумеющейся. Ж.-Ж. Руссо допускает, что жизнь гражданина — лишь «условный дар» государства. Монтескье утверждает: смертная казнь «вытекает из природы вещей, почерпается из разума, из истоков добра и зла». Для Дидро, «поскольку жизнь — величайшее из благ, каждый согласен, чтобы общество имело права лишить этого блага того, кто его лишил бы других». В следующем столетии Бенжамен Констан, испытавший сильное влияние английского либерализма, воспринимает ту самую аргументацию, которая позволила британским властям сохранить за высшей мерой наказания столь обширное поприще и на столь долгий срок:

Я предпочел бы, — пишет он в Комментарии к Филанжьери, — нескольких презренных палачей, нежели толпу тюремщиков, жандармов, ищеек; я предпочел бы, чтобы немногие презренные агенты превратились в окруженные ужасом публики машины смерти, нежели чтобы повсюду мы видели людей, за нищенскую плату низведенных до положения собак с человеческим пониманием...

199//200

Как мы можем наблюдать, теория о предпочтительности палача полиции не удержалась по ту сторону Ла Манша. Но вернемся к дореволюционной эпохе. Смертная казнь не только опиралась на практически всеобщее согласие ее необходимости, но и в применении своем давала повод для всех злоупотреблений, которые Артур Кёстлер разоблачает в своей собственной стране. Здесь не имеет смысла возвращаться к описанию толп, окружавших виселицы. Приведем только следующие знаменитые слова: когда Дамьена казнили расплавленным свинцом, кипящим маслом и четвертованием, один из членов академии приложил немало усилий, чтобы пробиться сквозь толпу и попасть в первый ряд. Мастер заплечных дел заметил его и сказал: «Пропустите его, это ж любитель».

У смертной казни, кроме таких «любителей», были еще и адвокаты, каких, к счастью, сейчас она уже не имеет. Таков знаменитый Серван, заместитель прокурора в парламенте Гренобля. Небесполезно процитировать произнесенную им в 1766 году речь об отправлении уголовного правосудия:

Воздвигайте эшафоты, возжигайте костры, влеките виновного на площадь среди публики, созывайте народ громкими криками: вы услышите его плески в ответ на возглашение вашего приговора, как на возглашение мира и свободы; вы увидите, как он течет на сии ужасающие позорища, власно на торжественное празднество законов; вместо оных пустых сожалений, оной бездельной жалости, вы узрите, как торжествует сия радость и сия мужественная нечувствительность, каковую внушают вкус к миру и отвращение к злодеяниям, и каждый, видя в виновном своего личного неприятеля, вместо того чтобы обвинять казнящего за отмщение жесточайшее, не узрит здесь ничего, разве токмо справедливость закона. Все будет сими устрашающими картинами и спасительными мыслями исполнено, и каждый распро-

200//201

странит оные в недрах собственного семейства; и здесь длинная повесть, с жарким пылом рассказанная и с равным вниманием выслушанная, раскроет детям, кои вокруг рассказчика собрались, и запечатлеет в их юной памяти образ преступления и возмездия, любовь к законам и к отечеству, уважение и доверенность к властям. Сельские обыватели, также свидетели сих примеров, посеют семена оных вокруг своих хижин, вкоренив в грубых душах их обитателей любовь к добродетели.

Безусловно, для таких образчиков красноречия комментарии не нужны. Тем не менее мы не можем удержаться от того, чтобы процитировать одно исполненное здравого смысла толкование, которое в 1827 году приводит некто Дюкпесьо, пересказывая Беккариа в своем произведении, посвященном смертной казни:

Чтобы смертная казнь была действенной, нужно, чтобы экзекуции повторялись с не слишком значительным промежутком; но чтобы промежуток между экзекуциями не был слишком значительным, необходимо, чтобы нарушения законов были достаточно частыми; таким образом, пресловутая действенность высшей меры наказания основывается на частоте совершаемых преступлений, которую она призвана предотвратить.

Несмотря на усилия защитников смертной казни, она была впервые значительно ограничена как раз в первые годы революции. Ограничено поле применения — Кодекс 1791 года сводит к тридцати двум количество преступлений, наказываемых смертью, в то время как прежнее законодательство предусматривало сто пятнадцать таких случаев. Было также введено и ограничение другого рода, оставившее лишь один способ осуществления казни.

Вплоть до упразднения Людовиком XVI в 1780 году пытки на предварительном следствии — упразд-

201//202

нения, которое он подкрепил ордонансом в 1788 г., — уголовная процедура оставалась точно такой, как она была утверждена ордонансом 1670 г., о котором можно сказать, что он изначально санкционировал анахроничную и ретроградную практику. Но ведь и Людовик XVI, отменяя пытку, делал это не без колебаний:

Мы весьма далеки от того, чтобы с великой легкостью решиться отменить законы древние и утвержденные долгим опытом. Нашей мудрости надлежит не оказывать легких возможностей для введения во все области нового права, подрывавшего бы основы и могущего постепенно привести к опасным новшествам...

Таким образом, дабы нисколько не подрывать основы, король только отменяет пытку. Напротив, смертная казнь непоколебимо сохраняет свои позиции.

Существовало четыре способа ее осуществления: обезглавливанием, повешением, колесованием и сожжением на костре1. Церемониал, сопровождавший осуждение, — как правило, приговоренных казнили в самый день вынесения приговора — был столь сложен, что у обреченного, если сентенция выносилась в полдень, не было никаких шансов быть казненным до ночи или до утра следующего дня. Все время между вынесением приговора и казнью было заполнено многочисленными и сложными формальностями, останавливаться на которых, несомненно, не имеет смысла.

Что касается способов казни, они определялись судьями в зависимости от совершенного преступления и личности преступника.

Обезглавливание, осуществляемое мечом, — часто его завершали топориком — было предназначе-

202//203

но для знати, по крайней мере когда приговор не лишал благородного преступника его привилегий. Виселица была оставлена для простолюдинов, если они не заслуживали ни колеса, ни костра. То есть по большей части она карала преступления против собственности. Кроме того, это был самый распространенный способ наказания для женщин, которых не подвергали колесованию, чтобы не оскорблять скромность зрителей. Вот описание казни на виселице, приведенное Анселем (Crimes et Cha-timents аи XVIIIе siecle):

Закрепив на шее жертв три веревки, то есть две тортузы — веревки толщиной в мизинец, и жет, названный так потому, что его назначение — сбросить преступника с лестницы, палач первый поднимается задом и с помощью веревок помогает подняться осужденному. Затем тем же порядком поднимается исповедник и, пока он увещевает жертву, палач закрепляет тортузы на перекладине виселицы; и пока исповедник начинает спускаться, палач ударом колена при помощи жета заставляет жертву оттолкнуться от лестницы, и та повисает в воздухе, а скользящие узлы тортуз сдавливают ей шею. Затем палач, держась руками за столбы виселицы, поднимается над связанными руками жертвы и ударами колена в желудок и толчками завершает казнь. Есть парламенты, предусматривающие, что палач, оставляя более длинные тортузы, взбирается на плечи жертвы и ударами пяток в желудок, заставив ее повернуться четыре раза, заканчивает казнь проворнее.

Добавим, что у женщин, как правило, лицо было покрыто вуалью и что в тот момент, когда исповедник спускался с лестницы, толпа, собранная для участия в зрелище, запевала Salve Regina. Палач дожидался конца гимна и после этого отталкивал жертву от лестницы.

В одной из статей, входящих в цикл этого осеннего обострения от Чёрных тетрадей, утверждается, что «Хайдеггер — член партии, ответственной за убийство миллионов русских», поэтому «программа по его обелению ужасна». Также утверждалось, что «за маской философии Хайдеггера скрывается расистский дискурс», что «Хайдеггер оставался гитлеровцем до смерти» и «менял своих любовниц каждые шесть месяцев». Лучшей рекламы для юных бестий, согласитесь, было бы тяжело придумать.

Совершенно по тем же причинам, подобное мышление не способно на подлинное вопрошание Бытия, потому что в нарушение принципа о невозможности представления Бытия через что-либо, оно всегда будет надёжно защищено от Бытия идеей.

Подобная идея становится референтом высшего блага, краеугольным камнем метафизических конструкций, и, несмотря на изначальную чистоту помыслов, могильщиком философского вопрошания.

Когда вы однажды встретите на улице (не в смысле AR или VR) полноценного вида пони в образе как из мира MLP:FiM, это наверняка будет робот. Или кто-то с транспонированным сознанием в теле робота. И едва ли этот кто-то будет несчастен, скорее уж наоборот. Подумайте над этим.

Если в собственном мире пони не нужен кибернетический переход, то в нашей реальности это практически единственный возможный путь. Пони слишком далеко ушли от биологического прототипа, чтобы их образ можно было воссоздать в биологическом смысле. Мы ведь помним, что пони уже не пони. То же самое касается и людей. Как ни странно, мы тоже чертовски далеки от нашего биологического прототипа, и рано или поздно это приведёт нас к существенному преображению.

Демократическая массовая прогрессивная модель — люди массово переходят на кибернетические тела самого разнообразного профиля. От киберфей и киберпони, до тел-космолётов и ОБЧР. Где-то городское пространство перестраивается под это разнообразие, возникает зонирование того или иного рода. Возможно, происходит спонтанная космическая экспансия. Здесь особенно ярко должна проявить себя корпоративная суть такого процесса. Это будет всё ускоряющаяся гонка технологических гигантов, и всякое может и будет случаться на её пути.

Безусловно, вопрос о сущности техники есть богословское вопрошание, что сообщает нам об активной работе регистра воображения, делая ответ на этот вопрос принадлежащим поэзии, а не науке, что во всех других случаях было бы неприемлемым

Будущее? Не всегда человечество волновало будущее. В античности до этого никому не было никакого дела, в эпоху христианства будущее было чётко определено эсхатологическим мышлением Второго пришествия или Апокалипсиса. И только с наступлением эпохи Просвещения и началом того, что позднее стали называть Научно-техническим прогрессом, то есть с появлением Науки, появилось и воображение будущего. Всё это так и закончилось бы невинными книжками Жюля Верна и «Утопией» Томаса Мора, если бы не те, кто захотел воплотить будущее в настоящем. В XX веке о будущем воображали конструктивисты и футуристы, что было впоследствии воплощено в таких неоднозначных проектах, как тоталитарный Советский Союз и национал-социалистический Третий рейх (что до сих пор вызывает тревогу и чувство вины у большинства представителей западной цивилизации). Но желание будущего не отпускало. А наука продолжала развиваться и ставить перед человечеством вопросы, на которые невозможно было бы ответить в рамках традиционного общества, которое будущее не планирует. Через полвека панки сказали «хватит»: «No future! Будущего нет!» Но уже киберпанки воображение будущего опять возродили, взяв за основу всё ту же силу технического прогресса, но уже из другой идеологии, установив флаг на территории дистопии, анархии и войны всех против всех. А киберфеминистки это воображение пытались переосмыслить в рамках пластичности гендера, виртуальной утопии и создания необычных новых интерфейсов сцепления с животными и машинами.

Их при Сталине всех расстреляли, ну и Троцкого ледорубом потом. Первый состав правительства сама же советская власть всех шпионами называла.

Дистопия киберпанка не знает коллективного блага — она знает только личные интересы и средства их достижения. Борцы за всеобщее счастье это либо лицемеры на мелком прайсе, либо хозяева жизни, оформляющие своё господство через трансформацию социальных матриц. Если ты ни тот ни другой, то проект твоего будущего должен быть беспощадным и мрачным, потому что только такой проект подготовит тебя ко встрече с пустыней реального.

Ебаный пиздец, почему меня всегда будят рано утром, ебаный рот, вот че за хуйня. Надо всех палками перепиздить к хуям. Твари ебаные, сука!!! Хочу растить цветочки!