Сезон 1 Серия 5 (Добро пожаловать в голову автора)

Ориентируйтесь на людей вроде Бена Шапиро в дебатах вне зависимости от ваших взглядов, весьма важны его навыки. Так или иначе демократия - это замедленный фашизм, ведь примерно треть американских избирателей считает, что марксистский лозунг: "От каждого по способностям, каждому по потребностям" можно найти в Конституции. Они читают Лавкрафта и потом голосуют. Добро пожаловать в ад. Падение продолжается. Поражение Народа - это наше поражение. И удар надо воспринимать как удар. Бессмысленно ворчать: "мы же говорили..." Жизнь - в том числе и политическая жизнь, и даже политическая жизнь в первую очередь, - это война. Сражение проиграно, война нет. Все впереди. Мировая сволочь просто так не сдастся и попробует утащить с собой в бездну все человечество. Но и мы просто так руки не опустим. Сейчас видно, что Сопротивление с необходимостью должно быть глобальным. Ведь враг глобален.

Старые партии фактически уничтожены. Нет ни правых, ни левых. Есть Народ и Элиты, европейцы и глобальная финансовая олигархия. Это всегда немного абсурдно, но сегодня это абсолютно абсурдно. Война - это Бог. Национализм становится врагом цивилизации каждый раз, когда считает, что Шекспир был великим потому, что был англичанином, а не что Англия великая потому, что породила Шекспира. Настало время вынести мусор.

Трудящийся пиздец и охуевающий Ленин, сраный ты мудак, ты либо долбоеб, либо бесчестный пидорас. Это полный пиздец. то такой бред. Это оправдание геноцида блядь.

В 1876 г. французский художник Тони Робер-Флёри написал картину “Доктор Филипп Пинель освобождает от оков психически больных в больнице Сальпетриер в 1795 году”. В центре композиции молодая женщина, с которой снимают оковы – это одна из пациенток парижской больницы, где людей с психическими отклонениями держали в клетках, на цепях, как диких зверей.

К 1780 гг. совершился сдвиг парадигмы восприятия психических болезней. О безумии больше не пишут с такой уверенностью, как писал в начале XVIII в. нидерландский профессор медицины Герман Бургаве. Не отрываясь от традиции Гиппократа и Галена он рассуждал о дисбалансе жидкостей в организме больного человека и видел причину безумия в сухости мозга. Соответственно: “Лучшее лечение безумия – бросить пациента в море и держать его под водой как можно дольше” (Herman Boerhaave “Boerhaave’s aphorisms: concerning the knowledge and cure of diseases”, 1735 P. 324).

Локк считал, что психическая болезнь возникает тогда, когда в процессе преобразования чувственного опыта в идеи происходит какой-то сбой. Правильная организация мыслей (ассоциаций) сменяется хаосом, из-за чего человек производит ложные суждения и испытывает “непропорциональные эмоции”. Быть может, исходной точкой, primum movens развития болезни является нечто происходящее на уровне физиологии, но суть болезни – дефект в производстве и комбинировании идей.

Это катастрофа, ведь человек, по Локку, есть “интеллектуальное существо”. Правда, все иногда ошибаются в рассуждениях, следовательно, все в некоторой степени бывают безумными. Не бывает резкого перехода от разумности к безумию. Кроме того, Локк делает важное уточнение, объясняя то, как разум совершает ошибки. Полностью лишены способности разумно мыслить только люди с врожденным слабоумием (“идиоты”). Безумцы все же обладают этой способностью, их разум не аннигилирован болезнью, они не опустились на “нулевой уровень природы”. Болезнь воздействует на функциональность разума, но не наносит ему настолько грандиозный ущерб, что больного человека следует отчислить из класса разумных существ. Это важная этическая предпосылка моральной терапии.

Показателен тот факт, что Ритрит, основанный в 1796 г. Тьюком в Йорке, изначально был религиозным учреждением. Поводом для его создания стала смерть в больнице Йорка вдовы, принадлежавшей так называемому Обществу друзей. Члены Религиозного общества друзей более известны как квакеры. Британских квакеров беспокоило то, что их единоверцы, оказавшись в типичном бедламе того времени, не только становились жертвами жестокости или пренебрежения со стороны персонала, но попадали в духовно чуждый коллектив, в окружение людей, отрицавших их веру и жизненные принципы.

Поначалу в Ритрит принимали только квакеров. В первые два года существования Ритрита максимум пациентов – восемь человек. Все называли друг друга, по квакерской традиции, друзьями.

Религиозные убеждения не позволяли квакерам согласиться с тем, что безумие безвозвратно превращает человека в тварь бессловесную. Квакеры учат о Внутреннем Свете, присутствующем в каждом человеке. Если в человеке с разрушенной психикой есть Свет, то человека нельзя давить и унижать, потому что оскорбляется живущий в нем божественный Свет.

Если потерян разум, человек все равно остается человеком, потому что он не потерял способность чувствовать. Например, чувствовать доброту, которую по отношению к нему проявляют окружающие. С такой антропологической позицией квакеры мало чем отличались от христиан средневековья, тоже отрицавших то, что душевная болезнь означает деградацию до уровня животного.

Учение о Внутреннем Свете повышало ценность субъективного религиозного опыта. Вместе с этим увеличивался риск выхода за пределы культурной нормы. Где граница между психическим расстройством и пророческой экзальтацией? Критики указывали на поведение некоторых квакеров (больных людей) и утверждали, что они так странно себя ведут, потому что все квакеры в сговоре с дьяволом. В 1660 г. была издана своеобразная книга-путеводитель по девиантному поведению квакеров – “История фанатиков с описанием их безумных выходок, нелепых поступков и жестов, способных поразить любого благоразумного христианина”.

Причудливость манер некоторых квакеров приводила к тому, что их время от времени принудительно госпитализировали. Реакция общины, как показала история, была очень эффективной. Во-первых, квакеры стали с особенной бдительностью следить за своим поведением, чтобы не дать ни малейшего повода считать их фанатиками, сговорившимися с дьяволом. Во-вторых, был создан Ритрит, корпоративная клиника, заведение для своих, потому что своим у чужих было некомфортно.

В XVIII в. рационалисты критиковали квакеров не за экстравагантное поведение, а за концепцию Внутреннего света. Свифт в “Сказке о бочке” (1704 г.) подбирает для характеристики квакеров жутковатую метафору “гнилое дерево”: “Свойство гнилого дерева – светиться в темноте; во-вторых, оно полно червей” (The Works of D. Jonathan Swift, Volume 9, 1752. P. 26). “Два главных качества фанатичного проповедника: Внутренний Свет и голова, наполненная опарышами” (ibid).

Когда Локк дал формулу религиозного иррационализма, он имел в виду квакеров: “Это откровение, потому что они верят в него, они верят в него, потому что это откровение”. Совсем как в еврейском анекдоте: “Наш раввин каждый день беседует с Богом. – Откуда ты знаешь? – Он сам говорил. – А если он врет? – Как может врать человек, который каждый день беседует с Богом?”

Но у иррационализма есть другая сторона. Недостаток ratio религиозная община компенсировала душевной теплотой, созданием благоприятного эмоционального климата.

Наступил момент, когда врачи официально признали свое бессилие, и тогда помощью безумцам занялись не-врачи. Ведь гуманное обращение не требует специальной квалификации. Чтобы относиться к человеку, как к человеку, а не как к зверю, не нужно иметь медицинское образование.

В то же время медики не хотели терять статус профессионалов с правами, которых нет у не-медиков. Врачи ссылались на некую экспертную компетентность, которая есть только у них. Противники моральной терапии, а также врачи, сопротивлявшиеся внешнему, юридическому контролю над больницами, заявляли: речь идет о болезни тела, а значит, решать болен ли человек, правильно ли его лечат, надо ли его выписывать, может только врач. Но в реальности о природе безумия тогда никто не мог сказать ничего определенного, а приравнять его к телесным болезням можно было лишь умозрительно, отталкиваясь от философских спекуляций. Для защиты престижа медицинской экспертизы применялся дуалистический аргумент – душе нужен орган, и этот орган – мозг. Болеет мозг, и если на мозге при вскрытии нет признаков болезни, то это только потому что наука пока не может их увидеть. Такой ход мысли в начале XIX в. помог сохранить душевнобольных на территории медицины, предотвратив их безвозвратное переселение в идиллические пансионаты вроде квакерского Ритрита. Помогло христианско-картезианское деление человека на две половинки. Хотя, казалось бы, дуализм может только мешать биологической психиатрии.

В Ритрите пытались практиковать признанные в то время медицинские средства. Эффекта не было и от них отказались. Моральная терапия, быть может, стала первым примером использования стратегии доказательной медицины в психиатрии. Авторитетные доктора говорили, что лечить надо так, как лечил Томас Монро в Бедламе: сеанс кровопускания, потом рвотное семь дней подряд, потом слабительное. Зимой этот цикл прерывался, так как в помещениях больницы становилось очень холодно. Первый врач Ритрита Томас Фоулер на практике понял, что рекомендуемое авторитетами лечение не дает ничего, кроме истощения организма.

Пинель тоже отказался от кровопусканий, которые назначались абсолютно всем, и стал использовать статистику для оценки качества лечения (процент выздоровлений, процент рецидивов). Он всерьез озаботился ятрогенными болезнями в психиатрии, а также ввел термин “полифармация”, которая, по его мнению, представляет большую опасность.

Но главное, это то, что моральная терапия развенчала царствовавший в бедламах страх, считавшийся первостепенным лечебным фактором. На деле страхом в лучшем случае можно было остудить манию, но против меланхолии страх был бессилен. В Ритрите показали, как надо лечить меланхолию, и успех поразил современников. Ритрит стал образцом для всего мира и многим новым больницам давали такое же название – Ритрит (retreat – место для уединения, убежище).

Для антипсихиатрического движения Фуко – идеальный пророк. Современная антипсихиатрия стоит в одном ряду с вич-диссидентством: и те, и другие доказывают, что институализированная медицина устроена так, что болезни выдумываются в угоду злобным закулисным силам. Фуко говорит то же самое, но, не из чисто антипсихиатрических соображений, а следуя левому призыву выискивать в реальности признаки порабощения народных масс.

Фуко обращает внимание на то, что сумасшествие алиенизируется по тому же шаблону, что и венерические заболевания. “Полтора столетия венерики будут обитать бок о бок с умалишенными, в одних и тех же стенах; и соседство это оставит на безумных неизгладимое клеймо, которое для современного сознания станет знаком их смутного родства и обеспечит им один и тот же удел и место в одной и той же карательной системе. /…/ Безумие поселяется по соседству с грехом, и, быть может, именно поэтому неразумие на века породнится с виной: в наши дни душевнобольной ощущает это родство как свою личную участь, а врач открывает его как естественнонаучную истину”.

Связь греха и болезни – это общее место аскетики, это вписано в геном христианской культуры (и, быть может, не только христианской). Если “неразумие роднится с виной”, то пациент понимает происходящее с ним как последствие его морального выбора. Вся традиция психодинамической терапии коренится в этой древней интуиции, связывающей страдание с моральной ошибкой.

Следующая страница в истории психиатрии открывается тогда, когда к началу XIX века оформляется тренд в сторону медикализации безумия. Это хорошо отражается на условиях жизни больных людей и способствует укреплению статуса психиатрии. Но, предупреждает Фуко, безоговорочно хвалить моральную терапию за гуманизацию нравов никак нельзя. Пинель, Тьюк и их единомышленники построили светлую, ажурную, но весьма устойчивую систему подчинения и репрессий. Пациенты парижских больниц, которых, согласно мифу, Пинель выводил из камер-одиночек на белый свет, не были жертвами репрессий. Их просто не считали людьми и исключали из социума. Социальные технологии усложнились и начались невидимые репрессии. Душевнобольные, возвращенные в сообщество людей, по-прежнему остаются рабами чужой воли. Они больше не хищники, они – одомашненные животные.

Вместе со статусом человеческого существа пациенты обретают то, чего лишены животные. “Проблематика безумия, – пишет Фуко, – сместилась в направлении вменяемого субъекта и обращаемых к нему вопросов”. Обращаться с человеком по-человечески означает не только отказ от грубости. Человеческое общение подразумевает отношения ответственных субъектов, и теперь пациент, фактически выведенный из подземелья, символически вводится в пространство этики.

Поведение зверя объясняется природой зверя. Человек, поднятый с “нулевого уровня природы”, возвращается в культуру. Но какова эта культура? Нет ли в этой культуре имманентных механизмов подавления, скрытых цепей, сковывающих не тело, а личность? Если ставить вопрос таким образом, то понятно, почему гуманизаторский прорыв моральной терапии вызывает подозрение у левых социальных философов типа Фуко. Если физическая терапия (безнадежное чередование рвотного и слабительного) имела дело с “невинным детерминизмом”, то моральная терапия взялась за лечение “провинившейся свободы”. Педагогической (читай репрессивной) психиатрии нужно было отделить телесность от субъекта, чтобы взвалить на субъект вину. Сразу повысилась востребованность концепции души.

Фуко обвиняет моральную терапию в утончении техники насилия:

“Лечебница эпохи позитивизма, заслуга создания которой приписывается Пинелю, – это не пространство свободы, где наблюдают больных, ставят им диагноз и проводят терапию; это пространство правосудия, где человека обвиняют, судят и выносят ему приговор и где освобождение достигается лишь через перенос судебного процесса в глубины собственной психологии, т. е. через раскаяние. В лечебнице безумие будет наказано – пусть даже вне лечебницы оно становится невинным. Отныне безумие надолго, во всяком случае до наших дней, заточено в тюрьму морали”.

Получается, что отнюдь не только картезианский дуализм лежит в основе двойственности психиатрии, до наших дней не определившейся с тем, что она лечит:  тело или душу, мозг или сознание. У этой проблемы могут быть не только философские, но и социологические истоки, а именно – потребность “практики карательных мер”. Сначала властным инстанциям понадобилась точка приложения “карательных мер”, потом, как ответ на эту потребность, появилось представление о субъекте, который виноват в своей болезни. Эта “виноватость” не лечится кровопусканием, рвотным и слабительным. С виноватым человеком можно работать только морально. Потому что это человек, а не зверь, сказал бы Пинель. Потому что только человеку можно внушить вину за свое страдание, сказал бы Фуко. И Пинель, между прочим, это понимал, называя главным профилактическим средством против меланхолии следование законам морали.

Если понятие вины получает такой вес в концепции психопатологии, то почему бы не помещать больных в тюрьму как преступников? Показательно, как Фуко формулирует этот вопрос:

“Следует ли в таком случае обращаться с безумными так же, как с прочими заключенными, поместив их в тюремную структуру, или же с ними надо обходиться как с одинокими больными, создав вокруг них своего рода квазисемью? Как мы увидим, Тьюк и Пинель сделали и то и другое, задав архетип современной психиатрической лечебницы”.

Спорно то, что современная больница (в XXI веке) соответствует такому описанию, и так же спорно, что во времена Фуко, в 1960-70 гг. больница была тюрьмой/квазисемьей. Тьюк называл Ритрит семьей. Интересно то, что для Фуко, как для левого радикала, семья стоит в одном ряду с тюрьмой. В соответствии с Манифестом коммунистической партии Маркса (1872 г.), семья понимается им как буржуазный институт, несущий на себе проклятье капиталистической эксплуатации. Предположу, что гомосексуал Фуко видел в традиционной семье (мужчина+женщина+дети) репрессивный институт и карательную практику. С такой точки зрения, никакой гуманизации Пинель не совершал. Перемещение человека из тюрьмы в семью – это не освобождение, а смена формата подавления.

Ритрит удаляет от городского шума, приобщает к ритмам природы, очищает ум от загрязненности культурой. Квакеры делали то, что делают многие современные программы “реабилитации” – они откатывали социальную программу человека к состоянию бэкапа, туда, где нет культурных осложнений и искусственности, а есть только чистота семьи и экологически безупречная среда обитания (по принципу, чье авторство приписывают художнику Поленову: “Лучшие лекарства – чистый воздух, холодная вода, пила и топор”). Для Фуко это дурной руссоизм, подозрительный проект, иницируемый в буржуазном обществе в интересах безопасности буржуазии.