За первоистоком сущего (продолжение)
С кем мы воевали в 1812 году?
(выступление на конференции историков)
Уважаемые участники конференции! Позвольте мне после докладов столь именитых ученых поставить странный вопрос: а с кем мы, собственно, воевали, и кто к нам, собственно, пришел в 1812 году? Император Наполеон и его «великая армия» - всего лишь исторические маски, за которыми скрывается что-то непонятное, неопределенное, таинственное, ужасное, безобразное. Попытаемся «его» определить, попытаемся дать «ему» истинное имя. Для этого просто заглянем в душу обычного французского солдата. Бездна ада разверзнется перед нами!
В результате Великой революции во Франции произошел слом и распад социальной конструкции. Был убит король – наместник Бога на земле. Казнь короля означала казнь Бога, убийство Бога и затмение Образа Божьего в сердцах и душах людей. Из богопослушных и богобоязненных христиан они превратились в безликую массу, в бесчеловечную толпу, в кровожадную и падкую до зрелищ чернь, которой стало вдруг «все дозволено». Начался сатанинский шабаш, закружилась, завертелась бесовская вакханалия.
Уже не человек в библейском смысле слова, но лишенные духовного измерения социальные индивиды оскверняли святыни, надругались над символами, грабили церкви, разрывали на куски неугодных, резали, насиловали, топили, вешали, топтали ногами небеса. Самые дерзкие, самые безумные идеи получали право на существование и шанс на воплощение. Освобождение от аристократии есть освобождение от ценностей аристократии: долга, чести, совести, верности, благородства, самопожертвования служения Духу.
В стране восторжествовала идея «естественного человека», которым управляет не Бог, но «естественные законы природы». Они вне морали, вне добра и зла, они обезличены и бездушны. «Естественные законы природы» познает «естественный разум», разум Гольбаха, Гельвеция и Ламетри, создающий науку, создающий социальные нормы, демифологизирующий бытие. «Естественный разум» теперь король и Бог. Ему теперь строят храмы, на него теперь молятся. Но и он не остался в долгу, он нашел, чем отблагодарить верных своих рабов. Гильотина – его выдумка, его изобретение.
«Естественный разум» порождает новое мировоззрение – гремучая смесь атеизма, скептицизма, эгоизма, имморализма, садизма. Маркиз де Сад здесь - не случайное явление. Его теория обозначила темное дно этого мировоззрения. Источником власти теперь становится «суверенный народ», высшей ценностью – «общественное благо», высшей целью – «естественное состояние». «Естественное состояние» как «естественный рай». Из «христианского мира», из «христианского космоса» Франция срывается во времена «Античности», вернее, «Призрачной Античности», «Сумеречной Античности».
Если Бога нет, если Бог убит, то чем мог Наполеон связать, объединить, сплотить этих отцеубийц (ибо Бог – это отец), насильников, развратников, богохульников, каинов, содомитов, чудовищ? Только суррогатом античных ценностей: героическим пафосом Ареса, головокружительной музыкой побед, обещанием земного бессмертия, обещанием земной славы и величия, соблазном великих приключений и авантюр.
В основе метафизики Античности была идея судьбы, идея неумолимого и беспощадного рока. Кем считал себя Наполеон по отношению к этому Абсолюту? Его человеческим воплощением, его медиумом, где воля человекобога совпадает с волей неотвратимого хода событий. Наполеон увлекает потерявшую Образ Божий чернь дарами сатаны: «все царства земные отдам тебе, если поклонишься мне».
Именно из вышесказанного становятся понятными слова Наполеона из его обращения к Великой армии, написанные (о странное совпадение для нас) 22 июня 1812 года: «Россия увлечена роком. Судьба ее должна свершиться. Не думает ли она, что мы переродились? Или мы более уже не солдаты Аустерлица? Она постановляет нас между бесчестием и войной. Выбор не может быть сомнителен. Идем же вперед, перейдем Неман, внесем войну в ее пределы».
Единственная цель
Не в том ли заключается единственная цель христианства, чтобы человек, не потеряв себя, оставаясь самим собой, уже в этой жизни вошел в глубину Божественного, вступил в вечный Совет, в вечную Беседу Ипостасей Святой Троицы.
Берклианец
Я потерял тебя глупо, случайно, бессмысленно и думал, что никогда больше c тобой не встречусь, никогда к тебе не прикоснусь. Мы отдыхали на Кавказе. Ты увлекалась горным слаломом. Холодная снежная лавина поглотила тебя в тот самый момент, когда ты неслась на лыжах по извилистой трассе гигантского спуска. Словно смеясь надо мной, бездушное горное эхо на тысячу голосов размножило мой отчаянный крик. Ты исчезла, ты дематериализовалась, ты превратилась в ничто.
Мне вернул тебя, пять лет спустя, один забытый всеми религиозный мыслитель, над которым смеялись современники, с которым боролись потомки, которого до сих пор стыдятся многочисленные собратья по ремеслу, мечтая, во что бы то ни стало, любыми средствами опровергнуть опасный ход размышлений, безумную логику, отменяющую здравый смысл. То был знаменитый миссионер и богослов, создатель философии «субъективного идеализма» Джордж Беркли.
По мысли Беркли, мир есть целостная, взаимосвязанная система зрительных, слуховых, обонятельных и осязательных ощущений, вложенная в наши души Богом, построенная по Его законам, функционирующая в соответствии с Его непостижимыми целями и задачами. Мы живем в этом стройном, гармоничном универсуме ощущений и не подозреваем того, что за ними ничего нет, есть только наши души, видящие один и тот же сон, грезящие в одном и том же смысловом и событийном потоке. Уход из этого сна другого человека - не исчезновение, не смерть, а всего лишь прекращение его ощущаемости, недоступность его существования нашим органам чувств. Уход из этой жизни – всего лишь изменение в потоке воспринимаемых образов.
Милая, нежная, любимая, родная, дорогая, неповторимая моя Полина! Я знаю, что ты есть, я знаю, что ты существуешь и будешь существовать всегда. Но не в этом мире зыбких, хрупких, мимолетных сновидений, не в этом мире призрачных образов, виртуальных миражей, а в непостижимых мыслях Творца, в Его бесконечных смыслах и замыслах, единственно реальных и истинных. И там, в сокровенном пространстве Божественного, твое бытие абсолютно, твое бытие незыблемо. Когда-нибудь я найду тебя в бездонных глубинах Святого Духа. Наши души вновь соединятся, наши души сольются в одно целое и обретут вечность.
Неосуществимая мечта
Неосуществимая мечта философии: творить из самой себя свой предмет познания. Тогда у нее все под контролем, тогда она сама себе хозяйка, тогда она – царь и бог. Однако постоянно мешает внешний мир или то, что присутствует в имманентном разуме как образ внешнего мира.
Три субъекта мысли
Сегодня, сидя в трамвае, задумался вот над чем: кто мыслит? кто думает? кто размышляет? На первый взгляд, размышляет наше Я, и тогда мы попадаем в универсум Декарта. Однако, если хорошенько подумать, то можно предположить и иной вариант: мыслит сама мысль. Ведь, что такое мое Я? Мысль в потоке других мыслей. Здесь мы оказываемся в мире Гегеля. Казалось бы, тема исчерпана. Но пока я шел от остановки до дома, мне удалось придумать третий вариант. И не просто придумать! У меня получилось небольшое стихотворение.
Не в том ли тайна мирозданья,
Что твоя мысль, твое сознанье
Одновременно и ему
Дают с высот взглянуть во тьму?
Не только ты здесь размышляешь
И в сердце сам себе стреляешь,
Все бытие, весь небосвод
Твоими думами живет.
Утешение философией
- Прочитал, наконец-то, вчера Боэция. Его бессмертный труд: «Утешение философией». Серьезная вещь! Не находишь?
- Очень показательная для Запада и судьбоносная.
- Да, как введение в философию.
- Или как утешение разумом мира сего.
- Снова ты за свое!
- Понимаешь, на Востоке христианского мира человек мог утешиться лишь Духом Святым, посланным Христом. Вспомни Утешителя из Евангелия от Иоанна!
А вот на Западе – философией. Ни в этом ли разница между нашими цивилизациями?
- Но разве философия не открывает истину?
- Нет, ибо истина Сама Себя открыла в воплощении Божественного Логоса.
- Но разве философия не спасает от мрака и неведения?
- Если бы философия спасала, то Христос пришел бы не с Нагорной проповедью, а с каким-то учением, как Платон или Аристотель.
- Тогда скажи мне, почему цивилизация апостола Андрея оказалась верной Христу, а цивилизация апостола Петра отреклась от Христа?
- Вспомни, как отрекся от Христа сам Петр. Опекаемая им цивилизация просто повторяет его духовный опыт.
- Если так, то я думаю рано или поздно она вернется ко Христу!
- И будет искать утешение во Христе!
Столкновение
Если Запад вырос из истории, вернее, из Средиземноморского проекта истории, то Россия выросла из праистории, вернее, из евразийского проекта праистории. В нашей конфронтации с Западом, таким образом, столкнулись история и праистория. Афины и Рим против Аркаима, Асгарда и Арконы.
Запретные темы психоанализа
Фрейд: Наконец-то мы остались одни и можно теперь спокойно разобраться в самых сложных вопросах нашей теории.
Юнг: Странно мне это слышать от Вас. Ваша теория в каждом своем звене доказана, проверена и отработана.
Фрейд: И тем не менее один вопрос есть. Он мучит меня, он не дает мне покоя ни днем, ни ночью.
Юнг: Что за вопрос? Любопытно узнать!
Фрейд: Мне трудно его сформулировать. И все же попытаюсь. В процессе работы с душевнобольными у меня довольно часто встречались странные случаи. Об этом в своих книгах, конечно же, я не пишу.
Юнг: Что за случаи?
Фрейд: Когда бред больного невозможно вывести из самого больного: из его жизни, из его биографии, из его интеллектуальных возможностей.
Юнг: Не понимаю.
Фрейд: Все Вы прекрасно понимаете! Думаю, что часто сами сталкивались с этим явлением. Однако, если хотите, я уточню. Больной в бреду говорит то, что не смог бы вообразить на основе своего сознания и своего бессознательного. Некоторые мысли настолько глубоки, что серьезному философу, пожалуй, их было бы нелегко придумать.
Юнг: Да, действительно, я знаком с этим феноменом. Он частенько повторяется в моей практике. Последний раз на прошлой неделе. Маленькая девочка лет пяти-шести заявила мне, что у бытия не может быть причины, ибо причина бытия уже должна быть, то есть уже быть бытием.
Фрейд: Ну и как Вы себе объясняете это?
Юнг: Что если человек рождается с психикой, в которой уже присутствуют некие образы, некие фигуры мысли, некие тропинки и ходы мышления. Возможно, созданные в древности, в доисторические времена. И вот эта коллективная мудрость или память рода передается по наследству.
Фрейд: Знаешь, сначала я тоже именно так и подумал. Но в таком случае они бы действовали постоянно. Сознание больного постоянно бы их актуализировало. Однако нет, каждый такой случай выстреливает в ограниченном промежутке времени и исчезает бесследно. Больной к нему больше не возвращается, забывает про него, как будто его и не было.
Юнг: Да, верно, и у меня именно так. Когда я, спустя некоторое время, повторил девочке ее фразу, она не поняла, о чем речь, вообще никак на нее не среагировала.
Фрейд: У меня еще хуже. Пациент предсказал мне, что я приду домой в грязных штанах. Это так и случилось. Какой-то нищий из толпы толкнул меня в спину. Я оказался в грязной луже. Здесь, как Вы видите, все обошлось без ваших архетипов, но случай для меня как для ученого еще более ужасный.
Юнг: Совпадение?
Фрейд: Совпадение, если бы это было один раз.
Юнг: А было еще раз?
Фрейд: И с тем же самым пациентом!
Юнг: Ну а у Вас какое объяснение?
Фрейд: У меня нет объяснений. Вернее, с научной точки зрения этим фактам невозможно найти объяснение.
Юнг: А с какой точки зрения возможно?
Фрейд: Вот у меня маленькая книга. Позвольте я зачитаю из нее Вам несколько строк.
Юнг: Пожалуйста!
Фрейд: Ибо Иисус сказал ему: выйди, дух нечистый, из сего человека. И спросил его: как тебе имя? И он сказал в ответ: легион имя мне, потому что нас много…
Индоевропейский центр
То, что праславяне являлись индоевропейским центром, доказывается простым фактом: в результате расселения индоевропейцев они оказались в центре. На севере – литовские племена, на западе – кельты и германцы, на юго-западе – греки и римляне, на юге – скифы и сарматы, на востоке – индийцы и иранцы. Получается: праславяне – индоевропейское ядро, все остальные – индоевропейская периферия. Но допустим, это случайность, допустим, центр вывернулся наизнанку и оказался на окраине. Например, на севере – литовцы. Тогда бы в результате такого завихрения место в основании заняли разные этносы, разные народы. Вместо монолитной целостности здесь был бы разноязыкий конгломерат. Однако мы видим другое: один народ, один этнос находится в центре, занимает самую большую территорию (от Волги до Одера). И все-таки это ничего не значащее, голословное утверждение. Где серьезные лингвистические, археологические и исторические аргументы?
А они есть! Возьмем работы гениального советского лингвиста О. Н. Трубачева. Ученый убедительно доказал, что праславяне - не только индоевропейский центр в этническом смысле, но и, что прародина индоевропейцев совпадает с прародиной славян. Трубачев приводит удивительный исторический факт: этносы, покидающие свое исконное «месторазвитие», уносят с собой в коллективной памяти и названия основных гидронимов, даже то, как эти гидронимы были расположены по отношению друг к другу. Так, карта причерноморских названий рек неожиданно возникает в Северной Индии, на восточной окраине Великого Арийского Простора. Но самым потрясающим открытием Трубачева является обнаружение в Причерноморье этнонимов и топонимов на «рокс-рос», существующих еще с синдо-меотских времен. Значит, руссы или россы были автохтонами, они от самого индоевропейского начала существовали здесь. Поэтому сказания, записанные Геродотом у скифов, мы можем отнести и к россам. Но допустим, и О.Н. Трубачев ошибается, выдает желаемое за действительное. Любую концепцию происхождения индоевропейцев можно с легкостью опрокинуть другой концепцией, ибо предмет исследования слишком удален по времени и слишком размыты его эмпирические составляющие.
Тогда остается единственная возможность доказательства. Следует рассмотреть сам язык. Не его лингвистические особенности, не его связи и соотношения с другими языками (все это уже делалось лингвистами много раз), но метафизическую силу языка, его способность открывать глубину бытия, приближая нас к тайне мира. Если праславянский в основе индоевропейского, то должен быть ближе всего и к истине. Конечно, с тех времен многое изменилось, однако корни остались, а именно корни задают метафизику. Я решил провести эксперимент с русским языком как прямым наследником праславянского. Я решил дерзновенно предложить ему высказаться на самые фундаментальные темы. Себя взял в качестве медиума, а моего друга, всегда оппонирующего мне, воспринимающего мою концепцию в штыки, в качестве беспристрастного судьи. Были определены следующие жесткие условия. В течение часа я должен написать шесть четверостиший, пытаясь схватить саму сущность сущности, саму идею идей. Друг же должен решить: получилось у меня или нет, вернее, получилось у языка или нет. Если нет: вся концепция рушится.
Итак, я начал рифмовать, играть словами, смыслами, образами. Времени у меня для серьезных размышлений не было. И в этом вся суть эксперимента, ибо должен был писать не я, а сам язык. Долго не мог сосредоточиться. Поток мыслей бросал меня то в одну, то в другую сторону. Помогла обычная черная нитка, распустившаяся на рукаве рубашки моего друга. Поймав этот образ, я вытянул все четверостишие.
Случайностью не объяснить
Причинно-следственную нить,
На тонком кончике которой
Ведем мы с бездной разговоры.
Второе стихотворение возникло из ярких впечатлений вчерашней прогулки по лесу. Там были и родник, и трава, и листва, и корни. Если с первым я вышел за рамки отведенного времени, то со вторым это время отыграл. Удалось даже сделать небольшой запас на будущее.
Я понял, для чего возник
В лесу, в густой траве, родник:
Вода питает корни слов
И стебли тонкие миров.
Третье четверостишие проскочило без усилий, без напряга, без борьбы. Я даже не осознал, о чем оно, и в чем его смысл. Какой-то бред вдруг сам себя организовал в нечто целостное и единое.
Если все во мне и все со мной,
Почему я спорю с тишиной?
Надо просто снять с вещей границы
И увидишь их живые лица.
Вот с четвертым пришлось основательно потрудиться, но не так, как с первым. Здесь я полностью контролировал творческий процесс от первого слова до последнего и даже позволил себе немного покуражиться.
На основе знания не понять,
Каково незнаемое нами,
Можно ли его схватить, объять
Смыслами, словами, именами.
На пятом четверостишии у меня вдруг возник идейный ступор: какая-то пустота и душевный мрак. Не знал, за что схватиться. Помогло полено, лежащее у камина: черная кора, а под ней белая древесина. И однако времени уже практически не было!
Мир предметов только верхний слой
За остывшей твердою корой
Бесконечность кружевных соцветий,
Лепестки веков, тысячелетий.
На шестом четверостишии пришлось схитрить. Я использовал уже давно написанный стих, но не знакомый моему другу. Записывая его, однако, я все-таки успел кое-что заменить и заострил мысль.
Ослепление в том, что мы не знаем,
Кто стоит за нашим бытием,
В том, что тайну жизни облачаем
В формулы пустых, бездушных схем.
Друг скомандовал: «Время»! Я быстро отложил лист со стихами. Он взял его. Внимательно посмотрел. Сосчитал четверостишия. Вернул мне. Громко произнес: «Читай»! Я прочитал медленно, уверенно, спокойно каждый стих, делая между ними длинные паузы. На последнем в моем сердце возникло чувство стыда. Это был обман. Мне следовало признаться. Но очень хотелось доказать свою правоту. Друг внимательно выслушал меня, немного поразмышлял, повертел исписанный лист и в конце концов согласился с истинностью моей исторической концепции. Казалось бы, чего мне еще надо! Однако сомнения нахлынули на меня с новой силой: «Не язык приближает нас к истине! Не язык открывает истину! Истина сама решает, где, когда и какому языку открыться! Выбор здесь зависит только от нее и не может быть обусловлен извне. Любой язык народов земли, пусть даже самый простой и лишенный философских понятий, может стать средством ее выражения. Язык простых пастухов, может быть, даже будет более приспособлен для Откровения Трансцендентного, чем язык искушенных в мудрости философов и богословов».
Протестантский проект
Вопреки всему протестантскому проекту сошлемся на слова отца православной веры Афанасия Великого, который говорил, что понять смысл Святого Писания способен не каждый, способен лишь тот, кто в своей жизни сам достиг святости в духовном делании смирения и соблюдения Христовых заповедей.
Несостоявшийся диалог
Что бы мог сказать простой русский священник XV века католическому теологу, если бы с ним встретился, если бы посчитал для себя необходимым с ним поговорить? Наверное, следующее: «Когда вы с помощью невоцерквленного разума, с помощью искусства внешней философии пытаетесь дойти до Бога, вами совершенно не замечается вторая сторона, то есть Бог, который, быть может, не желает этого, считает вас духовно не достойными. Живой предмет познания намеренно уйдет от познания, оставит вас ни с чем, вернее, с вашими хитрыми познавательными изобретениями, которые вы незаметно поставите на место Бога».
Хайдеггер и Мефистофель
Мы крайне редко отваживаемсяПодойти вплотную к самому краюБездны Мышления.Мартин Хайдеггер
- Всегда поражался тому, как беззаветно ты предан великому делу философии, как остро ты чувствуешь судьбу европейского мышления.
- Я не философ, я всего лишь религиозный мыслитель.
- Нет! Не обманывай себя, пожалуйста! Ты – последний из философов, как последний из пророков! Ты – воплощение самой философии, как воплощение христианского логоса! Именно тебе я предназначил самое сокровенное, что у меня есть, то, что стоит по ту сторону мышления, то есть является самим истоком мышления.
- Зачем это мне – простому христианскому теологу?
- Разве теолог не стремится познать Бога в своем мышлении? Мышление Бога в самом себе?
- Стремится!
- А я предлагаю тебе окунуться в нечто большее, чем Бог. Я предлагаю тебе, как сказал бы Шеллинг, с помощью мысли проникнуть в само основание Бога.
- Что же является основанием Бога, как не Сам Бог?
- Вспомни Майстера Экхарта. Бог у него произошел из Бездны Божества. Я же предлагаю с помощью мысли заглянуть еще глубже.
- Что же может быть глубже Божества?
- Само Бытие!
- Бытие?
- Основанием Бога является Бытие Бога, а это не одно и то же. Бог всего лишь сущее среди других сущих. Бытие Бога – это то, что позволяет Богу быть Богом.
- Это запредельная для человеческого мышления цель! Разве может смертный претендовать на такое?
- Нет, не может! Человеку это не дано! Чтобы осуществить такое, человек должен перестать быть человеком, человек должен стать сверхчеловеком, то есть богом.
- Если я соглашусь, то, что конкретно надо будет сделать?
- О-о, предстоит удивительное странствие мысли! Необходимо уйти к началу метафизики, необходимо найти там величайшую ошибку, величайшую подмену, совершенную великими эллинскими мудрецами. Необходимо увидеть сокровенный свет за непроходимым лесом философских понятий и категорий, необходимо придумать новый язык, новую поэзию для адекватного выражения увиденного.
- Странно, я именно это и хотел сделать в теологии, я хотел вернуться мыслью во времена первых христианских общин, я хотел слиться с их эсхатологическим чувством, с их ощущением тайны и выразить ее с помощью новых образов, нового языка.
- Разве можно сравнить философию с наивной верой простых рыбарей и мытарей? Нет! Твое призвание более судьбоносно. Оставь свою веру простым смертным. Твой гений в мышлении. Не в мышлении человека, не в человеческом мышлении, но в мышлении, освобожденном от всякого носителя мышления, в мышлении, которое само для себя носитель и основание. Отрекись от этой примитивной и упрощенной схемы: человек и Бог. Тогда тебе откроется Бытие: Бытие-Апейрон, Бытие-Фюсис, Бытие-Бездна. Войди в Великую Игру Бытия. Стань самой Бездной!
- Я готов!
Маг и волшебник
Все лето работал в Крыму на раскопках древних могил. Далекая скифская эпоха. Одно из погребений обнаружил сам. Это был молодой мужчина воин, погибший от стрелы в каком-то сражении. На шее золотая цепочка с женским кольцом. Возможно, кольцо это принадлежало его любимой девушки. Возможно, она была убита вторгшимися в Крым завоевателями. Значит воин мстил за свою девушку.
Вечером в палатке мне долго не спалось. В сознании вертелись разные мысли, разные вопросы. Зачем он родился? Зачем ему была дана эта короткая жизнь? Что он видел в жизни? Что он успел понял? Случайно появился на свет – случайно соскользнул в бездну. И сколько таких было в истории? Они словно прошли мимо нее, история их не заметила. Что такое вообще история, если она не замечает нас – простых людей? А вот Христос пришел именно к простым людям и обещал им вечность.
Мне стало жалко моего мертвеца. Мне захотелось каким-то чудесным образом продлить ему жизнь, мне захотелось хотя бы на мгновение воскресить его из тьмы небытия. Но я не волшебник и не маг. Я всего лишь ученый археолог. Или все-таки волшебник, как и все мы!? Ведь есть у нас удивительное средство, с помощью которого можно возвращать людей из глубины прошлого. Да! Верно! Это язык, а в нем - искусство богов поэзия. Я достал из кармана телефон, открыл в нем черновик и совершил акт воскресения.
Возьми в ладони горсть земли:
Когда-то эта кучка праха
Искала нежности, любви
В пространстве ужаса и страха.
Искала смыслы бытия,
Как истинный мудрец, мыслитель.
И вот теперь ладонь твоя –
Ее последняя обитель.
Мертвая вечность
Батюшка наш в монастыре в виде послушания дал мне «серьезное», как он сказал, дело: оценить с православной точки зрения «феноменологию» Эдмунда Гуссерля. Вновь отозвалось гулким эхом мое философское прошлое. Уж лучше бы ухаживать за больными или восстанавливать разрушенный в годы советской власти храм. Попытался отказаться: не хотелось тратить время на суету сует, совершенно чуждую спасению души. Однако батюшка настоял. Пришлось на целый месяц поселиться в монастырской библиотеке и заново прочитать всего Гуссерля. Вот, что у меня в итоге получилось.
«С православной точки зрения мир сотворен Богом для человека. Человека же Бог создал по Своему Образу и Подобию для Себя, для беседы с Собой, для возделывания Божественного сада небесных смыслов. И человек не просто возделывал смыслы, он их в соавторстве с Богом и создавал.
В результате грехопадения человек подчинился не только стихиям мира сего, он подчинился сотворенным смыслам и истинам, то есть миру Платоновых идей, с которым имеет дело философия. Человек провалился в себя, в собственную душу, в собственное сознание и посчитал, что кроме сознания ничего нет, а если что-то и есть, то оно сознанию не доступно.
В основу своей феноменологии немецкий философ Эдмунд Гуссерль положил следующую мысль: мое сознание является абсолютным бытием, ибо только оно абсолютно достоверно, по отношению к нему все остальное – не более чем коррелят. Здесь положение Декарта о самодостоверности нашего Я причудливо соединилось с утверждением Гегеля о первичности сознания ко всему, что мыслится сознанием. Тень Фихте висела над Гегелем, и он в борьбе с ней сохраняет внешний мир, считая его спящим состоянием Абсолютной Идеи. А вот Гуссерль утверждает о возможности сознания без мира, создание нуждается в вещах, в то время как вещи нуждаются в нашем сознании. Даже если представить, что внешний мир исчез, сознание просто зафиксировало бы это в акте познания и благополучно существовало бы дальше. Доказать отсутствие мира невозможно, как невозможно доказать и обратное. Гуссерль предлагает просто вынести его за скобки и уйти в абсолютно достоверное. Правда, есть еще человек, с его неразрешимыми вопросами, с его мучительными переживаниями. Гуссерль и его выносит за скобки, как «психологическое». Остается чистое сознание, не замутненное человеком и миром, для которого не имеет смысла истинное и ложное, реальное и иллюзорное, возможное и действительное. Для которого не имеет смысла прошлое, настоящее и будущее. Оно пребывает в вечности – в мертвой вечности, безбожной вечности. Оно само для себя Бог и мир. Здесь нет ничего общего с «духовным деланием», с идеей «внутреннего человека», с православной «теологемой сердца» как органа боговедения. Любой человек, независимо от его духовной жизни, от его духовного уровня, может совершить в себе «акты вынесения за скобки», достичь «трансцендентальных сфер» и пребывать в «мертвой вечности».
Таким образом, в очередной раз в европейской философской мысли повторился один и тот же сценарий самообожествления: «будете как боги». Правда, без человека, но с его гносеологической мумией».