Рассказы Алексея Иванова
Из сборника «За первоистоком сущего»
За первоистоком сущего
За первоистоком сущего – это не обязательно где-то далеко, за пределами мира, за пределами пространства и времени. Это, может быть, совсем близко, совсем рядом: в наших мыслях, в наших вопросах, в нашей надежде, в нашем отчаянье, в нашей тоске. Ибо есть нечто в нас, дающее Божественному быть Божественным.
Сократ в Дельфах
Мы открываем истину, или Истина открывается нам? Важно понять, что это разные духовные события, что между этими двумя путями познания нет ничего общего. Неутомимый скиталец афинских улиц Сократ однажды в беседе со своими друзьями произнес потрясающую мысль: «я знаю, что ничего не знаю». Бессмысленная фраза случайно слетела с его уст. Она всех поразила и обезоружила, ибо заключала в себе парадокс. Если я знаю, что ничего не знаю, то мое знание тождественно незнанию, и все-таки это знание. В дальнейшем Сократ частенько прибегал к своему открытию, вызывая тот же самый эффект даже у самых искушенных в философии мужей.
Не удержался Сократ и в дельфийском храме Аполлона. Его голос был похож на плеск морской волны, разбивающейся о скалы. Эхо многократно повторило каждое слово из торжественной речи философа. Но горделивый бог, окаменевший в своем бессмертии, остался равнодушен к человеческой мудрости. Возможно, он знал нечто большее, вернее… совсем иное. Старая, лысая, слепая, согнувшаяся под тяжестью лет жрица предложила Сократу пойти дальше в глубину непостижимого и перевернуть мысль в своей душе. На старуху уже давно никто не обращал внимания, она блуждала, как призрак, вокруг храма, смущая паломников безумным бормотанием или диким смехом. Однако не таким был славный сын Софрониска и Фенареты.
Солнечный луч, пронзив облака, принес спасительное тепло первым весенним всходам. Белые, как снег, голуби, захлопав крыльями, оторвались от холодных плит, поднялись в небеса и совершили магический круг над черным провалом ущелья.
Сократ не сразу понял, что ему предлагают сделать, когда же догадался, миг для философа превратился в вечность. «Я не знаю, что знаю все» - медленно, почти шепотом промолвил мудрейший из людей и застыл в изумлении.
Провалиться во тьму
Аристотель с трудом переносил собственные сны, ибо они не подчинялись двум главным принципам познания, на основе которых он строил истинную философию. Это принцип тождества: любая вещь является сама собой, тождественна себе, равна собственному содержанию; невозможно ничего мыслить, если не мыслить каждый раз что-нибудь одно. И принцип
противоречия: невозможно, чтобы одно и то же в одно и то же время было и не было присуще одному и тому же в одном и том же отношении. Сны отказывались соответствовать этим принципам, вели себя, с философской точки зрения, нелогично, нагло, примитивно. Например, ему часто снился отец, но сквозь милое сердцу, родное лицо мог вдруг проявиться назидательный взгляд Платона, или, еще хуже, ехидная улыбка Диогена. А бывало, Платон и Диоген превращались в одного человека, с легкостью разрушающего его непротиворечивую систему. Прожитые события в царстве снов не соблюдали хронологической последовательности, перетекали одно в другое по собственному усмотрению, совершались не там и не так, как это происходило на самом деле. Мертвые вдруг оживали, живые умирали, незнакомые становились знакомыми, знакомые незнакомыми, враги превращались в добрых друзей, друзья в коварных врагов. Можно было, конечно, от этого беспорядка отмахнуться, сказать, что все увиденное во сне нереально, иллюзорно, собственно, так он и писал в своих философских трудах, так говорил своим ученикам. Однако оставалось тяжелое чувство философской неудовлетворенности от подобного объяснения. Каждый раз после очередного ночного сумасшествия приходилось долго настраиваться перед тем, как углубиться в ту или иную философскую проблему. А ведь сны могли действовать и в течение дня, непослушная память продолжала сохранять впечатления от приснившегося, заставляла возвращаться к ужасным образам вновь и вновь, невольно совершать нелепые, безумные попытки толкования.
Устав вести борьбу со своими снами, испытав от душевного хаоса мыслимые и немыслимые муки, Аристотель обратился к верному человеку, молодому поэту Эпихарму. Тот договорился с посвященной в мистерии одного восточного бога знахаркой Уранией, лечившей душевные недуги. Была организована тайная встреча. Аристотель дал согласие скорее из любопытства, чем в надежде на то, что что-то можно изменить.
Под покровом безлунной ночи, в маленьком доме с зажженными факелами встретились великий философ и великая жрица. Лицо Аристотеля скрывала театральная маска трагического актера. Никто не должен был знать, что к Урании пришел столь именитый гость.
- Приветствую тебя, заклинательница темных стихий космоса!
- Здравствуй, Аристотель, самый ученейший из смертных!
- Я пришел к тебе по одному очень важному делу.
- Уж не собираешься ли ты поведать мне основы своей философии?
- Моя философия существует независимо от меня, каждый волен, полагаясь на свой разум, обратиться к ней или не замечать ее.
- Последнее становится все тяжелее сделать!
- Это доказывает только то, что она близка к истине!
- Хвалю тебя за скромность, ведь ты мог бы сказать, что она и есть – истина!
- Пусть это скажут другие!
- Скажут, Аристотель, поверь моему чутью! И очень часто будут повторять!
- Мне приятно это слышать, Урания, однако, я здесь перед тобой, совсем по другой причине.
- Внимательно слушаю тебя, о ожившая маска печали! Готова помочь тебе, если только это в моих силах!
- Говорят, ты умеешь лечить ночные кошмары.
- Да, умею! И очень преуспела в этом богоугодном искусстве!
- В таком случае, освободи меня от снов!
- От снов? Я не ослышалась? Надеюсь, ты понимаешь, что это не одно и то же!
- Понимаю! Но если тебе подвластны кошмары, тебе подвластны и сны!
- Дорогой Аристотель, путь от частного к общему рискованнее, чем путь от общего к частному, ибо в большей степени это путь потерь, чем обретений.
- Что же я могу потерять на этом пути?
- Самое дорогое, самое важное, что у тебя есть – свою душу!
- Душу? Ты говоришь «душу»? Вспоминаю наши беседы с Платоном, чем больше мы спорили, тем дальше становились друг от друга.
- Ты, видимо, считаешь, что души нет?
- Есть или нет, не все ли равно! Забери себе душу, оставь мне разум! Оставь мне познавательную способность! Оставь мне возможность понимать на основе моих принципов!
- Видишь ли, сны – это грезы души, чтобы избавиться от них, надо заморозить их носителя.
- Думаю, что я не потеряю в весе после твоих магических заклинаний, о великая жрица!
- В весе и росте не потеряешь, потеряешь способность чувствовать боль космоса, потеряешь способность чувствовать страдания мира.
- Это как раз то, что мне мешает понимать!
- Тогда приготовься, Аристотель! Слушай меня и во всем повинуйся мне!
Философ пришел к себе домой под утро. Догорали последние звезды, нежно розовела восточная сторона небосвода. Пели петухи и лаяли собаки. Внутреннее ощущение пустоты совпадало с ощущеньем абсолютной ясности того, как существует мир, и почему мир существует. Аристотель не стал ничего писать, не стал ни о чем думать, он просто возлег на приготовленное рабыней мягкое ложе и провалился во тьму.
Отказ
Иисус из Назарета предложил мне оставить мать и отца, жену и детей и последовать за ним. Мы сидели на перевернутых лодках у Геннисаретского озера. Ярко светило солнце, тихо летели облака, надрывно кричали чайки, волны бились о берег. Иисус был в окружении странных возбужденных людей, слепо верящих в то, что он Мессия. Рядом с ним постоянно находились нищие, бродяги, проходимцы, душевнобольные, одержимые. Голос учителя магически завораживал нас нежной мелодичностью, искренностью и чистотой. Он обещал нам Царствие Небесное, если мы будем соблюдать его заповеди, если мы возлюбим друг друга и простим друг друга, если мы
поверим в то, что он – истинный Сын Божий. Я видел несколько чудес, совершенных Иисусом. На моих глазах он излечил хромого старика. На моих глазах женщина, долгое время страдающая проказой, прикоснулась к краю его одежды и исцелилась. На моих глазах юноша, в детстве потерявший зрение, вновь стал видеть. Однако колдовство это не вдохновило мою душу, я отказался следовать за новоявленным пророком, ибо выбрал для себя нечто иное, нечто удивительное.
Совсем недавно один приезжий афинянин познакомил меня с эллинской мудростью. Я купил у него бесценные свитки с трудами Гераклита, Парменида, Протагора, Анаксагора, Платона и Аристотеля. Я погрузился в чтение великих философов, я проникся любовью к философии, она стала моей единственной отрадой, моим единственным утешением в жизни. Читая философов, я постиг, как с помощью небесных законов управляет космосом Божественный Демиург, как гармонично соединил он в одно целое свет и тьму, жизнь и смерть, истину и ложь, добро и зло, прекрасное и безобразное, так чтобы бытие пребывало в полноте и совершенстве. Я постиг, кто такие мы, откуда мы пришли в этот мир, как нам следует жить в нем, что ждет нас после смерти. Я пережил блаженство познания в его всеединстве, в его бесконечности, в его божественности, в его бесчеловечности. Я осознал в себе запредельность и слился с запредельностью. Мне смешны теперь страдания и муки людей, мне смешны их ничтожные желания, цели и заботы. В безумном упоении мудростью я обрел и потерял себя, я стал одновременно богом и чудовищем, неотвратимостью и случайностью, формой форм и бесформенностью бесформенности. Время во мне исчерпало свои глубины, вечность во мне смыла узкие границы слов. Маски и роли в театре жизни померкли, моя душа растворилась в Сверхбытии.
Денница
Он же сказал им: Я видел сатану, спадшего с неба, как молнию.
Евангелие от Луки (10; 18)
В добродетели достижение совершенства невозможно,
Всякое добро по природе своей не имеет предела.
Григорий Нисский
Богослов из Каппадокии Григорий Нисский в тихие вечерние часы перед молитвой часто размышлял о причинах падения первого ангела. Его совершенно не удовлетворяло установившееся среди христиан мнение, что Денница был низвергнут в бездну из-за таких обычных человеческих грехов, как зависть и гордость. «Самый первый ангел, - размышлял Григорий, - ближе других ангелов находился к Богу, а значит, он должен был быть добрее и мудрее их, уступая в этом только Всевышнему. Откуда здесь взяться простым человеческим порокам? Как могли появиться гордость и зависть в этом самом
чистом, самом светоносном, самом прекрасном существе, вечно созерцающем истину божью, вечно ощущающем на себе божественную любовь, божественную заботу?» Богослов понимал, что необходимо искать что-то другое, что-то более существенное и глубокое.
Однажды, любуясь рубиновыми лучами заката, Григорий пришел к потрясающей мысли. У него закружилась голова. Холодные капельки пота потекли по широкому лбу, по поседевшим вискам. «Денницу могло соблазнить бесконечное совершенство Творца, вернее, необузданное желание достичь этого совершенства! Вместо спокойной работы над собой, вместо постепенного улучшения своей тварной природы, вместо совершенствования ее в трудном пути восхождения, первый среди ангелов возжелал сразу же достичь бесконечности… и спалил свои духовные крылья. У него не получилось: его сердце не смогло объять необъятное, его душа не вынесла бездонных глубин Божественного. Он понял, что тварное существо не способно вместить всю полноту божественных благ и разочаровался в своем существовании. Он понял, что конечное никогда не достигнет бесконечного, и обвинил Бога в том, что этот мир был создан с изначальной невозможностью достижения бесконечности для сотворенных душ. Денница возжелал Ничто, возлюбил Ничто, решил в Ничто найти избавление от страданий бытия. Силой и мощью своей красоты, своей мудрости он увлек во тьму кромешную других ангелов. Небесная природа их почернела и исказилась. Печальные и злые, во всем сомневающиеся, все презирающие скитаются они в безбожной безблагодатной вечности, не находя ни смерти, ни успокоения».
Григорий подошел к бьющему в пещере роднику, зачерпнул ковшом воду, сделал несколько жадных глотков. Он был вполне удовлетворен найденной причиной падения, но он не хотел говорить об этом другим людям, ибо боялся внести соблазн в их слабые мятущиеся души. Для себя же богослов твердо решил, что в своих обращениях к Богу будет молиться не только за грешных людей, но и за падших ангелов.
Богослов и юродивый
Богослов: Многие великие богословы, брат мой, справедливо считали, что Бог постижим лишь в своих энергиях, в своих делах, в том, в чем Он Сам Себя открыл, Сам Себя явил миру, и непостижим в своей сущности, в своей природе. Только там – Тайна тайн и Глубина глубин, никто из людей не способен заглянуть в эту Бездну.
Юродивый: Все правильно, все так и есть! Но однажды, когда солнце обожгло своим пламенем горизонт, и полоска света расплавила тонкую поверхность моря, мне пришла в голову потрясающая мысль. Я ею восхищаюсь, я ею наслаждаюсь, я ее боюсь. Вот эта мысль: «Образ Божий, на основе которого сотворен человек, перестал бы быть Образом Божьим, если бы не отражал и Божественной Непостижимости. А значит, святая святых Бога находится в наших душах, достаточно лишь туда заглянуть».
Полет ласточки
Когда великий теолог Средневековья Фома Аквинский отбирал источники для составления доказательств бытия Божия, к нему явился ангел в образе нищего, бродячего студента и вступил с ним в разговор.
Узкие окна. Мрачные, темные стены. На одной из них искусно вырезанное из дерева распятие Христа. Фома сидит за столом, на столе книги, свитки и рукописи, напротив него – «гость», пришедший из далекой северной страны изучать теологию. Беседа длится уже давно, но только сейчас она вышла на серьезную тему и обрела особую остроту.
- Учитель, зачем вы это делаете? Разве можно при помощи конечного человеческого разума доказать существованье Бесконечного Божественного Существа?
- Можно, брат мой, ведь разум и дан нам Бесконечным Божественным Существом!
- Дан для жизни в мире, чтобы мы не заблудились, странствуя путями земной юдоли!
- Мы и не заблудимся, если будем иметь под рукой несколько надежных доказательств бытия Бога.
- Доказательств присутствия идеи Бога в нашем разуме, но не самого Бога!
- Разве это не одно и то же?
- Вы же знаете, учитель, что это разные вещи!
- Идея Бога, брат мой, свидетельствует о Боге!
- Идея Бога, учитель, чаще всего подменяет Бога, выдает себя за Бога, создает у нас ложную уверенность в том, что Бог всегда в нашем распоряжении!
- Я для того и пытаюсь собрать все доказательства воедино, отшлифовать их при помощи разума, чтобы каждый добрый христианин чувствовал и знал, что Бог есть, что Он помогает ему, что Он не оставит верующего.
- Не только добрый христианин, о учитель, но и любой смертный, еретик или грешник, при помощи ваших доказательств будет с легкостью уличной торговки, бегающей по рынку, восходить к Богу и возвращаться к нам с уверенностью в своей правоте.
- Что же, по-твоему, надо человеку, если не ясное и очевидное доказательство того, что Бог есть?
- Свободный подвиг веры, как у первых христиан. Доказательства же лишают человека этой возможности.
- Почему ты так считаешь?
- Потому что невозможно верить в доказанного Бога. Потому что доказанный Бог, связанный нашими понятиями, облаченный в наши идеи, перестает быть Богом, превращается в мертвый, безжизненный идол.
Ангельский доктор задумался. Отложил свою рукопись. Вышел из-за стола. Подошел к окну. За окном ласточки врывались в небесную, предгрозовую синь и вновь устремлялись к земле. «Вот так и наши души, поднимаются к Богу и срываются с божественных высот во тьму кромешную»
– произнес он в своем сердце. Когда Фома повернулся к своему собеседнику, его уже не было. Может быть, он вышел, не желая более мешать учителю. Может быть, покинул этот мир, посчитав свою миссию здесь выполненной.
Христос и кесарь Август
Третий Рим летом тонет в зелени бесконечных садов и огородов. Над колышущимся от ветра зеленым морем поднимаются ввысь разноцветные шатры теремов, золотые купола церквей. В сапфировом небе славят Богородицу легкокрылые голуби. Сквозь широкий простор плывут к святой Сергиевой обители жемчужные россыпи облаков. Розовый шар роняет за горизонт огненные перья жар-птицы.
На подворье к митрополиту Макарию воины привели столетнего старца. Его нашли в лесном скиту за Волгой в полумертвом состоянии и привезли в Москву. Это был последний из нестяжателей, великий подвижник, ученик Нила Сорского. Макарий захотел с ним встретиться и серьезно поговорить. Старец поразил митрополита своим видом: высохший до костей, черный от загара, седой, слепой, он словно сошел с византийской иконы или пришел с того света и принес в этот грешный мир какую-то важную весть. Было в нем что-то от древнего библейского патриарха. Макарий завел гостя в свой терем, помог ему сесть на скамейку. Он не знал с чего начать разговор, но разговор сам себя сотворил, сам себя воплотил в мире, используя сердца и души двух иноков.
- Как тебя зовут, божий человек? Кто ты? В какого Бога веруешь? – обратился Макарий к старцу, сжав в руке от волнения золотой крест.
- Я – Игнатий, верный ученик афонских учителей, верую в Господа нашего Исуса Христа, жду уже давно встречи с Ним, но что-то непонятное и таинственное не дает мне умереть, намеренно удерживает меня в этом мире.
- Что именно? – с робостью в голосе спросил Макарий.
- Того не ведаю, это трудно выразить. – Игнатий поставил черный посох к стене, провел сухой ладонью по глубоким морщинам лица. - Возможно, предстоящий разговор с тобой, владыка.
- Какой я тебе владыка? – возмутился митрополит. - Зови меня рабом божьим Макарием!
- Скажи мне, владыка, где я?
- Разве ты не знаешь? – Макарий посмотрел на старца с удивлением.
- Не знаю! – глаза Игнатия выразили ангельскую невинность.
- Ты на Святой Руси, в единственном православном царстве на земле, управляемом благословенным царем Иоанном Васильевичем.
- Какой он – наш царь? – Как-то по-детски спросил старец.
- Христолюбивый, богопослушный, богобоязненный, строгий, справедливый, милосердный, мудрый, полный смирения и кротости…
- Полный смирения и кротости? – прервал собеседника Игнатий. - Но я слышал, что свой род он желает вести от кесаря Августа и считает всех христиан своими холопами.
Наступила минута гробового молчания, предсмертной тишины. Митрополит не знал, что ответить. Он был удивлен и напуган. Старец смотрел слепыми глазами в вечность. Над его головой сияли, светились, искрились солнечные зайчики.
- Есть такое сказание, – молвил с трудом Макарий, - сказание о князьях владимирских. Неизвестно, правда это или ложь. Событие сокрылось во мгле времен.
- Ты вот сомневаешься, владыка, однако позволил себе убедить государя в этой мысли. В душе его ты сотворил жуткого, страшного, безумного демона.
- Кто тебе сообщил об этом?
- Ангел Божий!
- Что он тебе сказал?
- Сказал, что в сердце государя князь мира сего ведет беспощадную борьбу со Христом.
- Разве кесарь Август сатана?
- Исток его власти в геенне огненной! Эта власть когда-то распяла на кресте Спасителя, эта власть уничтожала христиан, мучила их и терзала.
Макарий встал, вышел из-за стола, прошелся по палате, остановился у окна, посмотрел в небо. Темная туча показалась на Западе. Огненные молнии разрывали пространство. Макарий подошел к старцу, сел рядом с ним, взял его за руку. Голос митрополита дрожал от страха.
- О божий странник, я все сейчас тебе объясню. Мальчик остался в восемь лет сиротой, он воспитывался без отца и матери, на его плечи должна была лечь страшная ноша – ответственность за весь православный мир, за все православные народы. Надо было его чем-то укрепить и вдохновить, надо было чем-то обуздать его страсти и дисциплинировать волю.
- Почему же не Христом? Почему римским цезарем?
- Христос в душе государя был всегда. Я попытался соединить с Ним власть земную, власть царскую.
- Их не соединить, Макарий, ибо власть небесная основана на любви, власть земная - на страхе, ибо власть небесная освобождает, власть земная подчиняет и порабощает, ибо власть небесная в каждом видит Бога, власть земная в каждом видит презренного раба. Вспомни слова Христа: первые из вас да будут последними.
- Все правильно, я знаю эти слова, но ты забываешь, божий человек, что мы живем в конце времен. Близится великая битва добра со злом, Христа с Антихристом. Вечерние страны уже давно озаряют дьявольские молнии. Все произойдет, все случится в 7077 году от сотворения мира. Отсюда наша жестокость к врагам, отсюда наша суровость к изменникам. Цель Святой Руси - подготовить на земле место для небесного воинства. Цель православного царя - собрать верных и избранных под небесные стяги архангела Михаила.
- Царь знает об этом?
- Да, божий человек! Я постоянно с ним об этом беседую.
- Откуда такие точные сведения? – спросил старец и впервые посмотрел в глаза митрополиту.
- Об этом вещали многие духовидцы. Об этом сейчас говорит весь христианский мир.
- Это всего лишь люди! Но даже ангелы небесные не ведают дня Страшного суда, дня второго пришествия.
- Разве не должны мы быть готовыми к этому каждый день, каждую минуту своей жизни?
- Должны! Но мы не имеем права назначать сроки, устанавливать даты. Сроки и даты назначает Отец наш Небесный.
- Разве три семерки не намек, не указание свыше?
- В цифры играет с вами сатана!
- Зачем?
- Представь, если вы ошибетесь! Представь, каково будет разочарование у христиан! От великого напряжения души устанут, от великого ожидания сердца истомятся. Что скажут они себе в 7078 году? «Судный день не наступил, значит, Бог отвернулся от нас, значит, Бога нет, поэтому можно обманывать, лицемерить, убивать, насиловать, мучить, воровать, искать сиюминутного, суетного счастья в этом мире». Начнется великая смута и уничтожит наше царство!
- Что же нам делать, божий человек! – спросил со слезами Макарий и встал перед старцем на колени.
- Поторопись, владыка, объяснить царю его заблуждения, в которые он впал по твоей вине.
- Это невозможно! Его душа соединилась с царским титулом, с шапкой Мономаха! Он над всеми нами! Он первый после Христа и Богородицы!
- Я помогу тебе молитвой. Бог услышит меня! Бог нам поможет!
- Помоги мне, божий человек! Все, что пожелаешь, сделаю для тебя!
- Я желаю лишь одного, владыка: верни меня в мой дремучий лес, в мой скит. Там ко мне являлись святые! Там ко мне снисходили ангелы! Там я слышал голос Всевышнего!
- Возвращайся! Да будет тебе по воле твоей!
Страшный суд
Страшный суд необходим для божьего всепрощения, ибо сами себя за свои преступления в истории мы никогда не простим. На страшном суде Бог избавит нас от беспощадного собственного суда над собой.
Неизвестная мысль Паскаля
Один из самых скромных религиозных мыслителей Блез Паскаль часто обращался к трудам своего именитого современника – Рене Декарта. Многое в декартовской философии ему не нравилось, со многим он был не согласен, кое-что его вообще раздражало. В пылу воображаемой полемики, которую Паскаль вел в своей душе, часто, очень часто ускользало от него то главное, то принципиальное, что являлось источником разногласий, что порождало
неприязнь и возмущение. Однако сегодня, когда через открытое окно в комнату залетела красивая бабочка, он вдруг увидел эту основную мысль, это первое звено в споре, и впервые за долгие годы болезни ему стало легче. Паскаль попытался изложить свое открытие на чистом и невинном полотне бумажного листа.
«У господина Декарта получается, что любой человек, независимо от его духовного уровня, независимо от его жизни, от пережитых в ней терзаний и бед, применив определенный познавательный метод, может достичь истины. Стоит лишь обратиться к логике разума, определить шаги в заданном направлении, расставить правильно посылки, подняться по ступенькам к самоочевидному – и вы у цели. Однако к истине не приходят дедуктивным путем, ибо истина – это не мысль об истине, не идея истины, не понятие истины, а живой Бог Библии, Бог Авраама, Исаака и Якова, творческим актом своей воли создавший бездны Вселенной, подаривший нам возможность созерцать их и трепетать перед ними».
Написав эти строки, Паскаль отложил перо и вышел в сад. Шелестели яблони, дрожали цветы, над ними кружились шмели и пчелы. Сердце мыслителя ощутило миг гармонии и единства с сущим. Он больше не спорил с Декартом. Более того, он был благодарен ему, его философии, ибо в борьбе с ней пришел к собственному пониманию сути, убедился в истинности своей веры.