Исправился
Стою посреди парка. Ветер хулиганит, голые деревья. Постыдились бы что ли. Отвратительное время года. Ну почему не может быть всегда лето? Впрочем, и это бы приелось. Монотонность дает ответ на все. Мне бы только край солнца. Все просто, рожден на севере, Мурманск - такой город. Уехал рано, года три-четыре было, но все равно кровь студит и иногда чувствую запах рыбы невольно. Это уже вроде как данность, внутри находится. Поэтому не выношу холодов, хлестких ветров и селедку под шубой. Особенно, когда носами шмыгают. Ну что за симфония? Лихорадочная и сухой кашель. В мокром больше живости, он как бульканье утопающего или кипение супа. В нем больше поэзии.
Не знаю, то ли от нехватки витаминов, то ли от перемены погоды, на меня всегда наваливается свинцовое, заколоченное состояние. Хотелось бы просто упасть. Можно в грязь лицом, и не двигаться. Вообще я оптимист, хоть иногда мне грустно, и сосет под ложечкой. Тогда особенно приятно бывает обнять горячую батарею, чтобы до ожога.
Бывает заснешь так по могильному, глубоко. Даже если пятку пощекочут, не заметишь. Не хочется иной раз просыпаться. Меркнет живое на фоне темноты. И не хочется и не нужно. Вот и сейчас я также клюю носом. В полудреме на улице. Сервантес прав был все же на этот счет.
Пришел я заранее, и вот теперь просто стою, будто декорация. Это моя проблема, я всегда прихожу заранее. Полчаса минимум. Обычно свойственно человеку беспокойному, хожу-брожу. Иногда заглядываю в окна, это еще у меня с детства. Наблюдать нравится, так появляется ощущение, что немного чужой жизнью пожить можешь. Ощущения одно из доказательств, что мир существует. Я голодный до них.
Меня хлебом не корми, а дай импульс, такой чтобы взбудоражил. Когда сердце колотится сильно, так что покалывает, и будто готовое выпрыгнуть. Или ладони потеют по-собачьи.
Если бы я был ближе к центру, непременно прогулялся. Там много интересных личностей. Знаю я там одного парня, как он себя зовет - человек чайка. Его можно узнать по характерным выкрикам. Не стесняется он и поднимать с пола кусочки обважанков (местный бублик), клевать их на птичий манер. В Кракове часто можно их найти, втоптанные но съедобные, похожие на ватную плоть. Говорят учитель музыки вообще, а это так хобби. Что же, чужие интересы я уважаю. Еще один, фигурой своей на сломанный стул походит. Прозвал его человек “перекати-поле”. Лицо у него полу-крысиное, ноги колесом. Бывало, пару раз за день встречу в разных уголках города. Будто преследует. Бубнит под нос, не разберешь. Всегда улыбается, отчего и сторонятся люди. Без причины человеку улыбаться не свойственно. Волосы - любая позавидует. Длинные, хоть и сальные. В машинах почти все лысенькие, головы трут, как заработать наверное думают.
Еще можно в костел зайти. Есть свои плюсы в этом. Дом Божий, высказаться можно всегда. Выслушать - выслушают, но не факт, что ответят. Мне вот пока не отвечали, очередь может. Клиентов много. Лавочки есть и иногда играет музыка. Подремать самое то. В детском хоре мальчики до пубертата c высокими такими голосками. Но как только за черту, как только голос ломается, так на выход сразу. Есть в этом что-то. Иногда можно найти мелочь. Мелочь - но приятно, всегда пахнет потным железом, лучше в рот не класть.
Тут, где я стою сейчас не так интересно Это спальный район. Почему они так называются, не пойму. Спален вроде нет. Картонные дома, кошатники с хитрыми мордами. Мамаши с колясками прогуливаются по слякоти. Картина одна и та же. Еще и машин много. Колеса вытесняют людей. Я за прогресс, но всегда чувствую себя небезопасно в их окружении. Поэтому и отошел подальше. Сегодня день моего смирения. Часы показывают восемь, мне пора.
На входе повисла маргаритка. Она подобна пластиковому солнцу. Положить бы на нее голову и дождаться палача. Ведь только утро, а людей полно. Супермаркеты похожи на водопой. Люди также стоят на головах, притираются, лениво толкаются. Не проснулись еще. Можно увидеть, как сияют черные рты. Растягиваются и свист выходит, как среди скал. Там где чайки и ветрено. Касаюсь кого-то, случайно. Чувствую чужое тепло, и даже как-то противно и не по себе. Безжизненные электронные звуки касс. От мужичка укатилась луковица. Куриные грудки на развес и шарканье ног. Заяц на упаковке “Nesquik”, а в животе урчит. Не позавтракал.
Меня маленькая встречает, ну правда! Прям миниатюрная женщина. Посадить бы ее в спичечный коробок, принести домой. На барахолке можно клетку купить, знаю не жадных евреев. Понедельник-четверг работают. Если неприхотливая, можно и в железную коробочку от чая. Плюс держать человека - можно поговорить. Минус - непостоянство. Голос у нее низкий, ниже плинтуса где-то. Курит наверное. Ах да, точно курит. Меня обдает амбре, примерно так пахнет отец. Еще так пахнет не проветренная комната во время болезни. Спрашивает: “Пан Макс”? Меня смешит это всегда, их “Пан” или “Пани”. Представляю всегда себя очень важным, чиновника типо. Очень разважничался, спину сразу выровнял. Хрустнула. Вспоминаю, что на испанском “пан” - хлебом будет и представляю себя изделием хлебобулочным. От всех этих водоворотов словесных, улыбочку тяну. Свисает.
Подсобка. Коробки нераспакованные с товаром. Овсяные хлопья на тарелке засохшие, c чайным налетом кружка, цвет ржавчины. Звук электричества, по венам-проводам, где-то там за стеной. Концентрация и тревога. Подсчет часов до конца дня рабочего. Подсовывает бумаги с пробным периодом. Кровью подписывать не нужно, уже хорошо. Расписываюсь даже не читая, как пользовательское соглашение. Уверен заранее, что надолго не хватит батарейки во мне. У меня с работой всегда так, не задерживаюсь. Вроде, Сартр говорил, что человек обречен на свободу и от этой свободы ему некуда деться. Ему бы советовал устроиться на работу.
«Мы, – пишет Сартр, – обречены быть свободными, и наша свобода, возможно, является единственным, от чего мы не в состоянии отказаться», говорит он и смотрит одним глазом в открытое окно, другим на то, как какой-то тип обнимает Симон де Бовуар. (отношения свободные) Обреченность на свободу где же моя? Вслух говорю. У меня комнатка 12 квадратных метров с громким холодильником, плесень черная, шкафа нет, лестница постоянно скрипит и опасно стоит. Раз молоденькую привел, так прокатилась с нее. Синяки показывала потом, хоть ножками полюбовался. Голые, пахли конфетами. Миниатюрная смотрит на меня вопрошающе. Думает наверное, что я личность творческая или интеллигент какой, раз вслух разговариваю, на иностранном еще. Курточку выдает ярко зеленую. Цвет отвратный, зеленки и болезни. Мать за вымазанные штаны ругала, тоже зеленые.
Завидую белкам. Сартру стоило писать о них. Весной, когда чавкает перегной, и холодное солнце постепенно начинает сил набираться, недурно и прогуляться. Вокруг все еще будто в сомнамбуле бродит, но уже ожившее. Преддверие в воздухе застывает. Белки из жилищ вылазят, и с ветки на ветку прыгают. Легко и грациозно. Зрелище завораживает. Жаль, что нам людям, степень свободы такая недоступна. К примеру, хотел бы жить в дупле. Я не прихотливый, сгодилось бы. Через пару дней, люди появятся, важные очень. Ну и начнется, что дупло принадлежит такому-то, или что король Казимир III еще в 13 веке по указанию специальному дуб этот сажал. Права не имею, так что ноги в руки, и вообще воздухом нашим не дышите. Если умирать собрались - справку тоже предъявите. Про белок я вспомнил, оттого что в подсобку женщина зашла (соотечественница) и громко в телефон кричала, что на днях муж ее белочку поймал. Надеюсь хоть отпустил потом ее.
Как расставлять товар, меня учит дефектная девушка. У нее горб большой, еще и заикается. Не могу никак разобрать, что она говорит. Слова скачут, наслаиваются друг на друга. Получается какая-то чепуха, еще и иностранный язык, которым в идеале не владею. Меня все клонит в сон, и я бы не против, прилечь на горб, был бы подушкой. Может, если прислонить ухо, в нем будет песня моря, ракушке подобно. Следовал бы за ней, на самый край жизни. Чтобы отвлечься, в голове умножаю свои человеко-часы. Икнул даже, 1920 в год выходит. Открываю пошире карман. Ныряйте руки. Очень жадные они, а мне не жалко вовсе. Отдаю крупицы времени, рабочий - проститутка.
Что же солидная сумма. Время рабочее так медленно идет. Будто остановилось. Ничего не получается, все валится из рук. Я уронил горошек и банку с молоком, разлил воду. Красивое иностранное слово “мерчандайзер”. На деле складываешь в ряд рулоны бумаги туалетной и моющие средства. Всматриваюсь в щель, между товарами для дома. Теплый свет, подальше уносит. Больше не тут, застыл на месте. Резкий голос металлический с просьбой подойти к кассе выдергивает. Свет превращается в лужицу, стекает, как после душа. Меня встречают: забитые тележки, непропорциональные фигуры, оттягивание рукавов, столкновения, женщина с рыбьей головой, перерезанное горло и шампиньоны в целлофановом пакете, совиные глаза охранника, тисканье под юбкой и куриная печень.
Черная лента бесконечно растягивается. Снизу педаль жать надо. На ней сахар рассыпали, и муку видимо тоже. Похоже на путь млечный. Я видел такой однажды, когда на севере жил. В тот день еще отец с рейса вернулся, и в мешке привез новый “Lego”. Одно из первых воспоминаний.
Столько рук ко мне никогда не тянулось. Кто протягивает деньги, кто карточки. Цикличный писк аппарата. Ваша сдача. На ощупь деньги, как грязное белье, запах перхоти. Вымыться бы. По рукам легко определить род деятельности, возраст и даже характер. В лицо не смотрю, в глаза тем более. Они тоже предпочитают тупиться куда-то в сторону, позевывать. Как прилипнут в одну точку, так и не выдернешь. Столкновение взглядов - лобовой удар. У этого обгрызенные ногти, запекшаяся кровь, заусеницы. Нервный, работает в ночные, может вахтовой. Длинные пальцы - музыкант или душитель женщин. Мясистые, похожи на лесные пеньки - работает где-то в государственных органах или бандит. Нет указательного, явно парень палец в рот не клади, укротитель львов в цирке или коммунальный служащий. Желтый ноготь - курит, пчеловод, художник, мечтатель. С белыми косточками в пляске - кукловод или психиатр.
Так бы все и было медленно, болотно. Те же фразы и ответы. Сливались голоса в один тритон. Может пройти час, пять или несколько лет. Время быстро теряется в не проветренных помещениях, картонных коробках, документации, утилизации, в длинных чеках, приходе и уходе, обязанностях и катышках на свитере. Потом появляется второй подбородок, в нем можно хранить свои мечтания и амбиции, чтобы не выпирали сильно. Складочки говорят о мудрости прожитых лет под однородными потолками и белым противным светом, от которого позавидовать кроту можно. Постучаться в стену, послушать, что делают соседи. Только это и остается. Совсем одиноко, а как только появится кто-то - гонишь в шею и как тебя понять после этого?
Когда она схватилась за живот с криками, что рожает, я очнулся. Крупная куропатка. Конечно, столпились зеваки, интересно. Племенной инстинкт, костра не хватает и бубна. Невтерпеж, давай вопить, что вот-вот рожать будет, и завывает как сирена при бомбежке. А во мне страх рождения, всегда это пугало. Быть рожденным в супермаркете, не отходя от кассы, прилечь на полку, пока не купят. Вначале, может и ничего, в бессознательном детстве. Когда с утра на ковер смотришь настенный чтобы зимой теплей было, и можно углядеть в его рисунках свое будущее цвета топленой сгущенки. Представить себя птеродактилем к примеру и поверить в это, отправиться на раскопки древностей. Либо выпить уксус и не поморщиться. Прыгнуть с третьего этажа и только поцарапаться. Обсосать крестик на ниточки. Использовать ветки ивы, как канат. И времени много, его бесконечно, и девать его некуда, и растрачиваешь его не жалея. Потом, как отрубает, не с тобой происходило. На пьяный сон похоже, или наркоз при аппендиците. Дни текут, приходит зубная боль, волосы, как листья осыпаются, голоса все глуше, морщинки - запекшийся хлеб, хватает судорога по утрам, запах изо рта и противно тянет сквозняк, носки в дырках и не вяжет больше их мать. И зачем спрашивается были все эти кисельные мечтания?
“Скорую вызывайте”, слышу. Я ведь и номера не знаю, несерьезный я человек, случись что – мне крышка. Все развивается слишком стремительно, и вот роженицу уже кладут на стол, где продукты собирают. Она ноги расставлять, и выпячивать все. Даже пар оттуда идет. Лезет мужик со словами, что он врач. Я не уверен в этом, уж слишком у него дубленка не врачевская и ногти грязные. Какие-то бабушки умиляются, молодость вспоминают, когда также лежали. Внутри меня все сжимается, будто в тиски взяли. Она стонет, как заведенная машина. Пыхтит, красная вся. Когда появляется, что-то похожее на слоновую кость, я даю деру. Страх сильней. Какие-то слова летят в меня, почти догоняют, но я уклоняюсь.
Выбежал. Липнут тени, боязно. Воздух для меня - вода. Утопаю в нем и совсем не могу дышать, разнервничался. Обратно я не вернусь больше, бежать как можно дальше. Вижу, недалеко велосипед припаркован. Ничем не прикреплен. Ростовка маленькая, подростковая. Срабатывает импульс, ему легко поддаюсь. И как удивительно, меня обнимает скука. Чувствую ее касание, предметы свою реальность теряют. Два этих чувства рука об руку идут. Они к краже склоняют. Что-то детское во мне сыграло, вернулся на много лет назад. У мамы с кошелька воровал пару раз, и часы у друга тоже. Очень уж хотелось мне вовремя всегда, в мои то семь лет быть. Потом еще были шалости, шоколадки прикарманил, и настольный вентилятор прятал в пакете с клубникой, вынося из супермаркета. Потом исправился, и вот снова. Почему же я поддаюсь импульсу? Встряхивает он, развеивает скуку. Для меня как рулетка, гляди чего выйдет из этого. Вот и сейчас сердце бешено колотится.
Качу велосипед, трясется подо мной. Старая кляча, ржавая и громкая. Падают капли дождя леденящие. Улочки центра узкие переполнены, вывалились. Зазывалы, попрошайки, туристы, однорукие, дьяволицы, огненный перегар “Соплицы”, немецкое “ЙА ЙА”, запах кебаба, сборы денег детям. Суматоха, магазин плюшевых медведей “Bukowski”, наезжаю кому-то на ногу, чуть не сбивают с седла. Снова митинг возле памятника Мицкевича. “Страйк кобет”, на плакатах оранжевая молния. Скандируют хором: “Мое тело - мой выбор, даешь легализацию абортов”. Кому аборт, кому родиться среди кукурузных хлопьев и молока 3,2 % жирности. Многообразие выбора воодушевляет. Может и существует свобода?
Приятно колеса под асфальтом шуршат, успокаивает. Разлетаются брызги, через усталый свет фонарей преломляются. Дальше выезжаю на брусчатку, аттракцион начинается. Зуб на зуб не попадает. В потоке машин, тяжелого металла, своими двумя педали давлю и превосходство чувствую. Мигалки, свет бьет в глаза, вой сирены. Остановили, серьезные, укомплектованные, наручники висят. Один тонкий, другой толстый, инь и ян мира правопорядка. Все думаю - исход один, и воображаю себе уже, как буду заходить в “хату”, и может если будет тюремная библиотека, прочитаю много умных книг и выйду профессором химии или нравоучительным. Руки поднимаю, на манер голливудских фильмов и уже в мокрый асфальт ложиться готов. Но тут тонкий небрежно бросает в мою сторону, ни я ли сбежал из магазина? Признаюсь и вроде тревога отступает. Они только что оттуда, по зеленой куртке опознали меня, на всю спину маргаритка изображена на ней. Ах, точно, забыл снять. Но я верну, обязательно верну, так им и говорю. Они уезжают. Сбежать с работы не преступление, а ведь многие боятся. И велосипед верну. Я ведь исправился, помните? Но пока, покатаюсь немного. Уж больно приятен мне звук колес, хоть и холодный дождь лупит.