Все уравновешивается
Понедельник — маленькая смерть. Медленная лента спускает человеческую шеренгу вниз. Люди исчезают в тумане суеты, ничего и никого, не замечая перед собой. Они сталкиваются напряженными лбами, пробуждаются на мгновение, глупо извиняются и снова продолжают слепой путь.
Признаки древности заплетены в современное течение жизни. Перекупщики, разводилы, торговцы. Иссохшая бабка вертит в руках лимоны. Обычная картина Харьковского метрополитена. Подземные тропики.
Я всматриваюсь в кривые уголки ртов, в волнистые морщины, в стреляющие туда-сюда глазки. Лица пританцовывают, сливаются в одно единое отражение. Мне спокойно, я смело ныряю в толпу и становлюсь одним целым вместе с ними.
Все, как всегда. Это мой ежедневный ритуал. Я сажусь в кабину поезда. Дмитрий Боров уходит на задний план, теперь восемь часов он будет недоступен. Есть только машинист электропоезда метро.
На время я отдаю всего себя - этому длинному туннелю. Моя жизнь измеряется полученной зарплатой, отсчетом времени до выходного дня, а потом забвение до утра понедельника. Секрет в смирении. Уехать в Тибет, ходить на митинги, практиковать вегетарианство, всегда быть против — это все только усугубляет и без того абсурдное место человека в мире. Я принял правила игры и храню молчание, ставшее уже привычкой. Теперь-то существует хоть какой-то смысл. Многотонная машина гладко идет под моим управлением. Пенится тьма, мелькают желтые глаза фонарей. Остановка — люди выходят. Затем загружается новая пачка. Осторожно, двери закрываются.
Это случилось со мной впервые за много лет работы. Как знамение конца рабочего дня. Жирная точка. Вовсе в нем не было страха. Я отчетливо это видел в его ровной осанке, взгляде и чуть улыбающемся рте. Он не шевелился до того момента, пока кусок металла тупо не ударил в плоть. Это было его право на жизнь и его право на смерть. Безвольно я стал палачом. Нарекать меня таким званием, парнишка явно права не имел. Что же, люди эгоистичны. Была в этом и хорошая новость. Меня отпустили пораньше и дали еще один выходной. “Выпей чего-нибудь”, — сказал мне начальник смены.
Солнце катилось к закату, и последний лучик поигрывал на моем теле. Я перекладывал его из руки в руку, наслаждаясь этой уходящей красотой. Это успокаивало. Я не чувствовал раскаяния или сожаления. Но и не скажу, что это вовсе меня не волновало. Все же, сегодня я забрал жизнь. Горьковатый вкус смерти застыл у меня на губах. От него подташнивало. Интересно, если и вправду ад существует, уготовано ли мне там место? Может есть шанс подать апелляцию в божественный суд? Что же, когда-нибудь я это точно узнаю.
Было глупостью пытаться набрать ее. В ответ только гудки. К этому я уже давно привык. Она тоже. Мы чужие люди, которые живут под одной крышей. Типичная история. Есть в этом и своя выгода, но больше щемящей неловкости. Изредка в нас просыпается эхо прошлого. Мы занимаемся сексом. Неловким и стыдным. Как два тяжелых бесчувственных камня. Также бесчувственно потом мы засыпаем по разные стороны, хоть и в одной кровати. Мы привыкли, поэтому рядом. Мы боимся одиночества, поэтому готовы терпеть. Все хорошо, так живут многие. Чем же мы хуже других?
Я поймал проезжающую шашку такси.
- Вам куда? — устало и без особого интереса спросил водитель.
Я и не знал куда. Глупо ответил ему:
Он понимающе кивнул и добавил:
- Чтобы забыться, нужно хорошо напиться. Формула проста, брат.
Он выплюнул меня возле местного паба “Добрый Друг”. Внутри было много разукрашенных людей. Странные костюмы и гримасы. Только позже я вспомнил, что сегодня 31 октября — “Хэллоуин”. Место не самое подходящие для моего состояния. Но я уже был здесь и тут наливали. Я заказал чистой водки.
Не помню точно сколько я выпил. Видимо много. Безмятежность укутала меня. Я знал, что это временно. Позже придется расплачиваться. Но, что будет потом, меня не интересовало. Все поплыло в моих глазах. Я спросил у бармена что-то невразумительное и совсем дурацкое. Слова сами вырвались из меня. Когда он повернулся, я застыл в ужасе. На меня смотрело то самое холодное лицо парнишки, которого сегодня я сбил. И вот я снова нахожусь в кабине поезда. Несусь сквозь темноту, а он все также твердо и самоотверженно стоит на месте, чуть улыбаясь мне навстречу. Ужас быстро сменился смирением. Это всего лишь еще один фантом прошлого. Иногда перед сном его лицо будет всплывать в моей памяти. Возможно, он будет ходить по комнате, дергать шторы, вкрадчиво на меня глядеть. В таком случае я бы предпочел сбить юную, красивую девушку. Я бы наслаждался ее покалеченным телом, гладил волосы и дул на ранки.
Я очутился в самом центре волнующихся тел. Играл неровный бит. Я падал и уже видел заляпанный пол. Но, меня подхватили чьи-то руки. Прохладные — они пахли сандалом. “Внизу ничего интересного”, — проронила она. А я пошатнулся и тупо уставился. Тридцатипятилетний понурый мудак глядит на молоденького ангела. “Не дала упасть, а куда еще ниже падать?”, — мелькало в пьяной голове. И я всмотрелся в ее лицо. Верней сказать, это она всматривалась в меня. Сквозное прошло, а я тому и рад. Такой у нее взгляд, совсем как у Алисочки, жены моей. Лет десять назад. Она тоже так смотрела, дырявила и оставляла внутри что-то свое, родное такое. Потом это пропало. Остатки памяти ворошились где-то в уголку. И за долгое время, наконец, я снова этот взгляд встречаю. По-идиотски, наиграно, даже сам себе не веря, становлюсь на колени. Растрогало меня, и непроизвольно я зарыдал. Руками тянусь к ней, а она в испуг. Правильно все, и хорошо, что выгнали меня. Нечего людей стыдить и кайф обламывать.
Отец живет неподалеку. Свет горел в его одиноком окне. Значит еще не спит.
Фоном работал телевизор, создавал видимость чьего-то присутствия. Мы прошли на кухню.
- Сегодня жмур был. Под поезд прыгнул, — сказал я.
- Выпить надо, - ответил отец.
Видно было — старик не на своем месте будто. Встревоженный чем-то. Пьет больше обычного, не закусывает. Молчит совсем. Он у меня бывалый, стойкий мужичок. А тут расклеивается на глазах. Когда половину мы выпили, из груди у него с трудом и надрывисто выходит:
- Дата сегодня такая, сынок, - глотает в себя эту фразу и замолкает.
Таким еще я его не видел. Сижу молчу, не тороплю. Пусть соберется.
Через время думаю, может заснул? Он сидит с глазами закрытыми, и сопит тяжко. Потом всем телом напрягается и говорит:
- Да пора бы. Чего тебе в неведении жить что ли? И мне уже скоро на покой может, к матери твоей. Ведь и она сказать хотела, но не успела, а я не решался. Мать сильней меня была. Выстрадала за свою жизнь, человечней была.
Отец кулаки мнет, стул под ним ходит. Мы молчим еще какое-то время. Наконец, он решается.
- Ты зла не держи, мы как лучше хотели, а оно вот как. Может еще хуже получилось. Мы ведь долго ребенка хотели тогда, и пытались долго.
Он резко замолчал. Слова подбирал.
- Времена хуевые были, сам знаешь. Все начиналось катиться к чертям. Мы перекупами занимались с матерью твоей. Не с теми связались людьми. Слова за слова, один отморозок угрожать стал. Мне по голове тогда дали, товар весь украли. Да и черт бы с ним. Матери досталось. Изнасиловал ее тот ублюдок.
Старик потянулся за сигаретой. Руки его не слушались. Я помог закурить.
- Сказали нам врачи, что если аборт, то шанса забеременеть уже не будет. Предлагали все тест сделать, чтобы узнать от кого ребенок. Но я отказался, и мать твоя тоже. Ты мой сын, родной сын. И мать всегда так тоже считала, и нисколько в этом мы не сомневались.
Отцу стало легче. Для меня же и вовсе ничего не изменилось. Я был рад, что вся недосказанность, наконец останется в этой маленькой кухоньки, между гранеными стаканами и липкими тарелками. Мы крепко с ним обнялись, впервые за много-много лет. Я уложил его спать, и он провалился в глубокий и чистый сон.
Светает. Люди снова выходят на улицу. Снова заводят машины. Снова привычные лица жителей лабиринтов. Кто-то входит в церковь. Кто-то выходит из паба, просидев там до самого утра. Дергает за ручку малыш чужую тетку. Он обознался и начинает реветь. Дед играет в классики. На него косо глядят. Человек приручил собаку и ведет ее на поводке. Собака нагадила, и теперь человек убирает за ней. Собака приручила человека. Город проснулся. Проснулась и она. Я снимаю трубку. Слышу голос Алисы.
Она говорит, что беременна, но не знает от кого. Последний год она гуляла. Конечно, я об этом знал. Алиса говорит, что мы можем сделать тест. Я ничего не отвечаю, лишь думаю, что все уравновешивается.