Второй астронавт умер шесть недель назад, но я здесь не один (часть 1 из 3)
Нас здесь было всего двое. Бен умер очень тихо. Меня известили пронзительные сигналы тревогои мигающие огни. Вырвали из объятий сна зловещей какофонией. Я еще не успел вылезти из спальника, а смарт-часы уже разрывались от полудюжины сообщений об отказе систем.
Астронавт 1 – Потерян сигнал: пульсометр
Астронавт 1 – Потерян сигнал: датчик проводимости кожи
Астронавт 1 – Потерян сигнал: монитор VO2
Я не осознавал, что происходило, пока не начал трясти бесчувственного Бена. Белки его глаз закатились. Кровь скопилась в ушах, словно красное желе. Вязкая. Красная капля болталась мерзким наростом в невесомости. Меня затошнило от одного взгляда на это. Позже в штаб-квартире сказали, что Бен умер от аневризмы. Один случай на миллион. Странная смерть на низкой околоземной орбите.
И что теперь? Мысль пришла, когда паника улеглась и я, наконец, осознал реальность происходящего.
Штаб-квартира прислала мне редко используемый и редко обсуждаемый документ, в котором описывался протокол действий. Тела представляют особую угрозу в условиях микрогравитации. Порядок нарушается. Твердое вещество превращается в жидкость. Жидкость – в газ. Первое, что мне нужно было сделать, это поместить тело Бена туда, где очень холодно и нет кислорода. Где он не представлял бы опасности ни для себя, ни для меня. В место изолированное, но из которого легко было бы его извлечь. Вывод был очевиден. Я знал, что они предложат, еще до того, как добрался до этой части буклета. Все произошло так быстро… Бен был еще теплым, когда я укладывал его в специальную сумку, рассчитанную на то, чтобы выдерживать космический вакуум. Я все ждал, что он запротестует, складывая в сумку непослушные конечности и выгибая опухшие суставы. И так шаг за шагом. Одна молния за другой. Мне пришлось не раз напоминать себе, что он уже не пожалуется на неосторожность. Момент казался почти интимным, хотя, конечно им не был. Для близости нужны двое людей. К тому моменту Бен был просто мясом.
Выход в открытый космос сам по себе был чем-то особенным. Мешок, в который было упаковано тело Бена, раздулся в вакууме, и я инстинктивно почувствовал желание исправить то, что натворил. Он же прямо там, но – человек! А человек и космос не должны так тесно соприкасаться… Притрагиваясь к пакету, я все еще чувствовал его под тонким, как бумага, материалом. Сгиб локтя. Кончик носа. К тому времени, когда я добрался до места назначения, его тело уже казалось хрупким. Прикрепить его к станции было технически просто. Оставить висеть там – почти физически невозможно.
После такого не возвращаются. День спустя я начал собирать его вещи. Это был какой-то катарсис, успокоивший меня. Я рассортировал его вещи с некоторой отстраненностью. Большинство оказались общими, неинтересными. Фотографии, на которых он со своей собакой. Экземпляр книги Майкла Ши. Сертификат с отличием от НАСА, который он получил всего в десять лет. Во время нашей первой встречи он рассказал мне, что открыл комету. Через телескоп на заднем дворе… НАСА разрешило ему дать ей название и все такое. Именно так он понял, что хочет стать астронавтом. Описал это как призвание. Бен был таким. Настоящий бойскаут. В жизни у него не было никаких недостатков.
Можно подумать, что, учитывая наше прошлое, мы должны были быть друзьями. Двое мужчин отобранных на основе подробного психологического анализа. Вместе мы смоделировали несколько миссий на Марс. Две на земле. Одну в космосе. Все они были строго засекречены. Следующей по плану была официальная экспедиция на Марс, после чего весь проект сделали бы достоянием общественности. Но если хочешь, чтобы два человека работали вместе, только вдвоем, в изоляции, почти целый год, главное – не найти двух парней, которые стали бы лучшими друзьями. Главное – найти людей, которые не будут раздражать друг друга. Ни ненависть, ни любовь. Найти двоих, каждый из которых может жить сам по себе, но не возражает против общества второго. За время, проведенное вместе, мы с Беном успели познакомиться, но особо не сблизились. Не стали названными братьями, лучшими друзьями, ничего такого. Мы так хорошо работали именно потому, что в нашей дружбе не было ничего сложного. Никаких ставок. Не из-за чего было спорить. Для меня Бен был хорошим парнем, но и только. Я полагал, что он был простым человеком. Никаких темных секретов. Никаких серьезных проблем, о которых стоило бы говорить.
Он был приклеен скотчем к внутренней панели компьютера на рабочем месте Бена. Он хотел спрятать его среди своих вещей, буквально на виду, в месте, откуда легко было бы достать тетрадь. Потрепанные листы и пожелтевшие страницы делали дневник похожим на какой-то древний артефакт. Последнее, что я ожидал найти на космической станции. Из-за кожанной обложки я чуть было не принял его за какую-то личную библию, что-то вроде потрепанного фолианта, прямиком из рук ошалевшего проповедника, выкрикивающего проклятия в адрес дьявола, но внутри все было написано от руки и совершенно не напоминало священное писание.
Каракули. Формы. Фразы повторялись и разбивались на части. Некоторые из них были записаны даже в двоичном коде. Это было похоже на разгул фантазии ребенка или бред сумасшедшего. Я подумал, что он, возможно, делал упражнения на осознанность: бессмысленные каракули, помогали Бену собраться с мыслями в стрессовые моменты. Но это не объясняло, почему он прятал дневник и почему цифры и рисунки казались странно упорядоченными. Я не знаю, как это точно описать. Единственное, что я понимал: эта книжонка была крайне важна для него. Каждый грамм веса в челноке учитывается. Если ты что-то берешь с собой, это не будет каким-то случайным хламом, подхваченным с полки в последнюю минуту. Бену пришлось бы опустошить дневник. Я предполагаю, не без оснований, что он держал содержание в секрете. Один взгляд на эти каракули, и НАСА отправило бы его на психологическую экспертизу еще до конца дня. Но размер и вес тетради нужно было как-то зарегистрировать и учесть. Она не могла попасть на сюда случайно, вот, что я хочу сказать. Я изучал дневник больше часа, пытаясь понять, что это. Перелистывал страницу за страницей, вглядывался в ряды цифр, странные фракталы, что-то похожее на нечто среднее между глазом и рисунком атома из учебника. Учитывая то, как развивались его писательские и художественные способности на протяжении всей книги, я начал подозревать, что он с детства что-то постоянно дописывал, что только прибавляло ситуации загадочности.
Я думал, что никогда не проникну в суть книги, пока, прочитав примерно три четверти, не наткнулся на еще одну страницу, заполненную бесконечными рядами цифр. Только на этот раз одна из строк была подчеркнута, а рядом неровно и сердито нацарапано одно-единственное слово. Единственный кусочек английского или любого другого человеческого языка на всех этих страницах. Единственное, что написано так, что может иметь смысл для живого человека. Само это слово заставило меня замереть на месте. У меня кровь застыла в жилах.
Подозрение, которое посетило меня, было сродни безумию. Борясь с настойчивым желанием проверить данные с биомонитора Бена, я называл себя сумасшедшим за то, что просто допустил эту мысль… Но полдюжины разных компьютеров подтверждали все. Точное время смерти Бена – 17 марта 2018 года, 04:26 часов и 36 секунды.
Думаю, после этого я не шевелился добрых пятнадцать минут. Просто смотрел на данные, пока мозг пытался переварить гигантское, невозможное осознание.
Конечно, я пытался найти этому рациональное объяснение. Любой бы так поступил. Я придумал полдюжины причин, по которым он мог бы написать то, что написал. Ни одна из них не была утешительной, хотя, по крайней мере, вписывалась в более рациональное мировоззрение. Возьмем, к примеру, идею о том, что Бен покончил с собой именно в этот момент, чтобы исполнить какое-то пророчество, которое записал за несколько дней или даже часов до того. Было ли это хорошо? Что это значило для меня? Не обращайте внимания на проблемы логистики (например какой яд можно было использовать здесь, на станции?). Давайте просто предположим, что он так и сделал. Остается вопрос, почему? И я не смог найти подходящего ответа. Конечно, я тщательно прошелся по этой дневнику в поисках еще каких-нибудь подсказок. Лучше бы я этого не делал. В конце концов я нашел еще одно слово, на этот раз ближе к самому концу. Еще одна дата и временная метка, до которых оставалось шесть недель, и еще одно слово, с болью накорябанное на бумаге неуклюжей рукой.
Я прикусываю губу и глубоко вздыхаю. Потом попробую снова.
– А как же целостность станции?
– Никаких признаков каких-либо неполадок, согласно внешним камерам не установлено.
– Я слышу, как что-то стучит по корпусу.
– Вот почему мне нужно пойти и посмотреть.
С компьютером трудно спорить. Его не поразишь убийственным взглядом. Штаб-квартира могла бы легко организовать видеосвязь., но они выбрали дистанцироваться. Чтобы было проще сказать "нет".
– Одиночный выход в открытый космос невероятно опасен. – Ответ приходит почти мгновенно. – Микрофоны в корпусе станции не сообщают ни о чем, вызывающем беспокойство. Обычный космический мусор. Ничего, что подтверждало бы сообщения о стуке извне. В разрешении на выход в открытый космос отказано.
Я больше ничего не отвечаю, закрываю окно диалога и задаюсь вопросом, до конца ли они честны. Стук, доносившийся и затихавший в течение последних нескольких дней, был безошибочно различим даже среди всех этих жужжащих машин и моторов. На космических станциях шумно. Нам даже выдали затычки для ушей, чтобы справиться с этим. Но что бы ни стучало снаружи, оно почему-то звучало громче. Или, возможно, учитывая обстоятельства, я просто чувствителен к мысли о чем-то, о чем угодно, бьющемся там в черноте космоса. Нельзя отрицать, что стук раздражает меня. Один из тех звуков, которые невозможно игнорировать, как, например, звук капающей воды в ванне в 3 часа ночи.
Тук-тук. Тук-тук-тук. Тук. Тук-тук. Тук.
Никакого ритма на первый взгляд, но в этом, как будто, что-то есть. Скрытое. Зашифрованное. Какой-то смысл или причина. Закономерность, которую мозг фиксирует и от которой не может избавиться.
Как могли микрофоны это пропустить?
Спать становится все труднее. Временами мне кажется, что станция вся станция сдает. Материалы здесь то замерзают в лед, то нагреваются до адского жара – нет атмосферы, нет теплопроводности. Под солнечными лучами все нагревается, а с ними уходит и тепло. Обычное дело для всего, что находится в космосе. Но это не мешает мне задуматься о том, что станция – всего лишь куча металла, хрупкая куча металла, а не неприступная крепость. Она может развалиться. Сломаться. Треснуть. Согнуться и растянуться. Это как смотреть на крыло самолета во время турбулентности – напоминает, что ты лишь мартышка внутри модной игрушки. Могла сломаться и порвать. Сгибаться и растягиваться.
А что, если что-то оторвется? Что-то. О, ха-ха! Я строго придерживался этого мнения поначалу, спрашивая себя, что будет, если какая-нибудь антенна, ремешок или кусочек металла отвалится и начнет биться о корпус? Будет плохо. Но, конечно, на самом деле я думаю о другом. Хотя в штаб-квартиру писал именно об этом. Снова и снова. Но на самом деле у меня в голове блуждает мысль, что, возможно, Бен каким-то образом вырвался на свободу. И, конечно, это не так уж глупо, не так ли? Специально сконструированный мешок, в котором он находится, – тот, что отводит все газы, образующиеся при разложении, сохраняя при этом целостность тела, – совершенно новый. Знаете, сколько раз его проверяли? Ни одного. Ни разу. Бен был первым. Так что, конечно, молния может расшататься. То, что это технология космического века, не означает, что она сложная. А Бен привязан снаружи, как рождественская елка к семейному седану.
Может быть один из ремней порвался, и теперь он то и дело ударяется о борт. Забудем, что снаружи нет ничего, что могло бы спровоцировать это. Нет воздуха. Ни ветерка. Если бы он высвободился из мешка, то просто уплыл бы немного дальше. Но что-то издает этот звук, и я почти постоянно думаю, что это он.
Единственная проблема в том, что у меня есть камеры. Много. И все они, каждый раз, показывают одно и то же. Мешок, почти не изменившийся с тех пор, как я в последний раз видел его лично, крепко привязан к корпусу станции. Это должно меня успокоить. Должно, но не успокаивает. Что-то там снаружи, постукивает по корпусу. А потом пропадает. А потом снова… Никакой закономерности. Никаких причин. Никакой корреляции. Стук приходит и уходит, по-видимому, выбирая время так, что доставить побольше беспокойства.
Заснуть трудно по многим причинам. Достаточно сильный стук – да. Но не только. В последнее время мои ночные кошмары нашли новый сценарий. Чернота. Холод. И я заключен в удушающую пленку. Снова пронизывающий холод. Непрекращающаяся агония, яростная борьба за освобождение – вот что скрывает черная пустота кошмара. Как и все очень страшные сны, эти окрашивают мои мысли на весь остаток дня, и с каждым разом мне становится все труднее избавиться от этого ощущения. Я старался терпеть. Есть слона по частям. Взять мое душевное смятение, положить его в коробку, написать на крышке “расстроен" и сидеть, раскачиваясь взад-вперед в ожидании спасения. И это лишь один из вариантов. Хороший. Но одно маленькое слово останавливает меня на пути к тому, чтобы затаиться, сдаться и игнорировать собственное безумие.
Из штаб-квартиры пришло сообщение с датой отправки шаттла. Я довольно долго размышлял, не было ли это просто каким-то большим экспериментом. Все эти совпадения. Масштаб. Они отправили сообщение с тремя восклицательными знаками в теме письма. Как будто офицеру связи на другой стороне не терпелось сообщить хорошие новости. В кои-то веки они проявили профессионализм. В конце концов, организовали шаттл, чтобы забрать меня после того, как высадили нескольких ребят на МКС. Мне повезло, что это произошло так скоро. Гений логистики позволил нам с Беном вернуться обратно, не привлекая особого внимания. Они сказали, что я должен быть им очень благодарен.
Но я просто ошеломлен. Дата четко совпадает с той второй из дневника Бена. Учитывая время в пути, я войду в атмосферу Земли точно в то время, когда наступит предсказанный момент. Я готов к тому, что случится ошибка, грелка окажется не на месте, двигатель сработает не вовремя... Что-нибудь, что угодно, пойдет не так, и я брошусь навстречу смерти в горящей металлической трубе…
Если это не Бен там выстукивает, я хочу это знать. Мне нужно знать. Я рациональный человек. Скептик. Я не верю, что природа может породить человека, способного предсказать свою смерть с точностью до секунды. Я также не верю, что этот человек вообще может предсказать мое поведение. Но я всего лишь животное. Я сделан из мяса. Уязвимый. Оголенный нерв в мире острых скал. И я не люблю рисковать. Это слово. Самосожжение. Оно неслучайно. Это не случайность. На орбите, наверху, в пустоте, заполненной чистым кислородом, пожар был постоянной угрозой. Цифры Бена не выходят у меня из головы. Я должен убедиться, что все в порядке. Убедиться, что нет ошибок и проблем. Если я отказываюсь принимать его это предсказание, кто знает, быть может удасться воспрять духом? Что мог сделать Бен, столкнувшись с аневризмой? Ничего! Кроме как сдаться. Пожар. Несчастный случай. Такого рода вещей можно избежать. Главное, чтобы все было в рабочем состоянии. Главное, чтобы все было там, где должно быть.
Что они знают в штаб-квартире? У них лишь камеры и удаленные операторы. Этого недостаточно. В этой консервной банке нет никого, кроме меня. Зачем вообще отправлять людей в космос, если не доверяешь их инстинктам и суждениям?
Мне нужно узнать, что издает этот звук.
Телеграм-канал, группа ВК чтобы не пропустить новые посты
Хотите получать эксклюзивы? Тогда вам сюда =)
Перевела Юлия Березина специально для Midnight Penguin.
Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.