Достаточное основание
"И нам сочувствие дается, как нам дается благодать", и назад, к первым двум строкам, которые напрашиваются при ответе на вопрос чеклиста «если бы вы могли изменить ход истории один раз». С «не дано предугадать» как раз всё понятно: не дано. Но зачем-то ведь Тютчев продолжил эту нехитрую мысль.
В литературе и кино тема изменения прошлого трактуется с незапамятных времен, тут и классический Брэдбери с грянувшим громом, и оппонирующий ему Шекли с тремя смертями Бена Бакстера, и симпатичный «Назад в будущее», и посредственный «Эффект бабочки», список как отсюда до Антарктиды мелким шрифтом.
Упростим пример предельно: если бы вы могли убить Гитлера. Классика.
Майкл Крайтон (Michael Crichton), автор «Парка Юрского периода», «Штамма Андромеда», «Сферы» и многих других хороших вещей, в своих сочинениях много сил положил на популярное изложение теории хаоса: почему нельзя толком предсказать ничего, кроме траектории сферического коня в вакууме. Даже для такой простой вещи, как бильярдный шар.
на самом деле оказывается, что достоверно предсказать поведение шара можно только на несколько секунд, (...) Потому что практически сразу же на поведение шара начинают оказывать воздействие очень малые случайности – неровности на его поверхности, мелкие включения в шерстяном покрытии стола… И очень скоро эти случайные мелочи разрушают все ваши самые точные расчеты. Вот так и получается, что даже очень простая система бильярдных шаров на столе ведет себя практически непредсказуемо.
История — совсем уж не бильярдный шар, и возражения против гипотетического убийства Гитлера варьируются в диапазоне от «все равно ничего не изменишь, ход истории не зависит от отдельной личности» до «ничего нельзя менять, может выйти еще хуже».
Возражения? Против убийства Гитлера? Это что вообще я сейчас сказал?
В романе Стивена Кинга «Мертвая зона» герой в попытке понять, имеет ли он право сегодня предпринять попытку изменить известное ему ужасное будущее, задает людям этот самый вопрос: что, если бы вы могли поехать в машине времени в 1932 год и убить Гитлера. От двоих людей, старого и молодого, он получает два решительных «да».
Это еще почему? А как же «не дано предугадать»?
А «нам сочувствие дается, как нам дается благодать».
Наступает момент, когда ничего рассчитать, учесть, предсказать нельзя. И можно опереться только на внутреннее ощущение того, что есть правильно.
Думать следует не столько о том, что ты должен сделать, сколько о том, чем ты должен быть. (Мейстер Экхарт, средневековый мистик).
Тогда всё понимание, выращенное внутри посредством опыта (внутреннего и практического), то самое «со-чувствие» создаст целостность, позволяющую принимать решение в условиях, где калькуляция невозможна. Назовите как хотите, — чувство долга, дао, интуиция, «моральный закон внутри нас и звездное небо над нами»: совесть, последний наш судья там, где нет оснований для рационального суждения.
Совсем юный мальчик находит причину непосредственно в со-чувствии:
all those millions of people he ended up killing would haunt me to my grave. Все те миллионы людей, которых он убил, преследовали бы меня до самой могилы.
Другой — старик, оставивший свою юность в мясорубке первой мировой войны и потерявший сына во второй — опирается на свой опыт, который дает ему право и силу принять решение.
I'd seat this in his black, lying, murderer's heart (...) But first I would coat the blade with rat poison. Воткнул бы этот нож прямо в черное, лживое сердце убийцы. Но сначала смазал бы лезвие крысиным ядом.
В итоге герой «Мертвой зоны» делает то, что ощущает внутри себя как должное, понятия не имея, чем это «отзовется». В длинном, скучном и совершенно невдохновенном (безблагодатном) позднем романе 11/22/63 Кинг нудно доказывает, что нет, менять прошлое нельзя, ибо. Но 11/22/63 роман плохой, а «Мертвая зона» — хороший, и в этом факте мерещится мне некая высшая справедливость.