Скажите, что она жива! О детской литературе
Детские книги, преимущественно советские – моя слабость. Для детей надо писать так же, как для взрослых, только лучше, сказал (предположительно) Самуил Маршак. Одно время так и обстояло.
«Лучше» - потому что написано обычно бывало исключительно хорошо. Кто читал Гайдара, например, в полной мере ощутил то, что Стивен Кинг назвал «дырой в странице» - когда буковки растворяются перед глазами и ты проваливаешься в описываемый мир - лето в «Судьбе барабанщика», залитая солнцем квартира, крик старьевщика во дворе, время, в которое никто из нас не жил, но которое благодаря тексту повести становится личным опытом, собственным воспоминанием.
И читать их никогда не скучно. Без длиннот и провисаний, без авторского самолюбования и потакания самому себе, они были заполнены ценнейшим содержанием – я говорю сейчас не о торопливой суете фабулы, а о плотности сюжета. Потому и «как для взрослых», что в лучших образцах и детской, и взрослой литературы речь шла о человеке в мире, о том, как этот человек развивается – взрослеет. Не в смысле начинает замечать, какая грудь у Лёли, а в смысле учится сам принимать решения.
Дети и подростки народ, вообще говоря, на чужую беду – в отличие от собственных переживаний - толстокожий, и со-чувствию, со-переживанию, проникновению в чужую шкуру их надо (ну или не надо, существуют разные школы мысли) учить специально, поэтому авторы не стесняются бить по голове. Гайдар, Алексин, Крапивин, Рыбаков, Лиханов, Радий Погодин, все так или иначе заостряют нравственную проблему, доводят ее до предела.
В основном речь шла – о чем? О совести. О верности и предательстве. О честности и лжи. О смелости и трусости. О благородстве и низости. Поэтому контекстом всегда был коллектив класса, пионерский (я не про идеологию сейчас) отряд, походы, совместный труд (да-да), взаимопомощь и взаимная ответственность; вообще – а, понял, какое слово мне нужно: дружба. Та ось, вокруг которой всё вращалось.
Для того, чтобы создать книгу для детей, в центре которой стояла бы нравственная проблематика, в жизни этих детей должна существовать дружба. А для дружбы необходима определенная степень свободы. Друзья – это не коллеги, не соученики. Это те, с кем вместе прогуливаешь уроки, с кем после школы шатаешься по дворам, с кем заодно противостоишь несправедливости, во взаимодействии с кем появляется само поле для конфликта, акта выбора и принятия решения.
Во всех знакомых мне (как лично, так и виртуально) благополучных семьях дети не имеют самой возможности для создания этого поля. Их время расписано полезным и благотворным образом, контакты с опасным миром сведены к поднадзорному минимуму, а с посторонними взрослыми – к нулю. Сегодня у нас приоритет безопасности над опытом. Оно, конечно, прекрасно, что никакого «затопила печку Лена, соскочил огонь с полена» им не грозит ни в противопожарном, ни в социальном смысле. Но старых книг им не понять.
Ох, нет, не потому даже, что они ленивы и нелюбопытны. Хотя поэтому тоже. Учителя сетуют, что Пушкин или Некрасов непонятны в первую очередь лексически. Эти жалобы всегда ввергали меня в оторопь: а мы-то что - динозавры? Ах, дети не понимают, кто такие извозчик и городовой, что вы хотите, двадцать первый век! Позвольте, а мы, значит, в 70-годы только и имели дело с ямщиками да квартальными? Восприятие текста предполагает знакомство с контекстом, и для этого бывает потребно, представьте себе, определенное усилие.
Мы неизбежно отделены от героев книги временем и/или пространством. Разобраться в тонкостях взаимоотношений с пионервожатым или в порядках на ферме тети Салли, усвоить словосочетание «октябрятская звездочка» или слово «бидль», - всё это входит в понятие элементарной культуры чтения. В конце концов, дети сходу овладевают терминологией порталов и эгрегоров в той эскапистской (скверно написанной и еще хуже переведенной) литературе, которую они сейчас читают.
Не, не потому им не понять старых детских книг, и не потому они не сделают усилия к пониманию, что лексика не та и реалии чужды. А потому, что им незнакома вся структура отношений. Мы стремимся оградить их от любых опасностей истинных и мнимых, не относимся к ним как к будущим взрослым, не травмируем их нежную психику нравственными вопросами, для которых в их повседневности не находится точек референции. Я не берусь судить, хорошо это или плохо. Я только вижу, что старых книг они не читают, а новые никуда не годятся.
Я буду счастлив ошибиться и услышать, что для детей сегодня пишутся и издаются книги об их реальной (не загробной и не за-портальной) жизни, в которых вопросы добра и зла трактуются с точки зрения взрослеющего человека, а не в аспекте абстрактного спасения мира.