Коммуналка
В темном длинном коридоре воняло кислой капустой и полной безнадёгой.
Он и не подозревал, что где-то в городе сохранились коммуналки, пока не оказался в одной из них.
Теперь пробирался по длинному, едва освещенному коридору.
Степану приходилось втягивать голову в плечи, чтобы не стукнуться лбом в очередной висящий жестяной таз. Одновременно нужно было постоянно лавировать, чтобы не снести какой-нибудь доисторический велосипед и не воткнуть в глаз чьи-то старые лыжи.
Интересно, сколько тайн хранят эти жизнерадостные серые стены? Сколько жестоких соседских войн видели равнодушные коридоры?!
Ладно, если из кастрюли с борщом вытаскиваешь дохлую крысу или еда, начинает внезапно отдавать мочой, стоит на несколько минут отлучиться из кухни, когда готовишь. Обидно, но терпимо. Хуже, когда черпаешь из тарелки ложкой и глотаешь толченое стекло.
А потом, как по волшебству, между соседями устанавливается хрупкое перемирие.
Если мир выпадает на праздник, разной высоты кухонные столы сдвигаются в один длинный и большой. Сервируются разнокалиберной посудой, где изящные хрустальные бокалы расставляются вперемешку с гранеными стаканами, чайными чашками со сколами и отбитыми ручками.
Кто-то тащит в кухню потрепанный телевизор. Сквозь хрип и осуждающие шикивания едва-едва пробиваются новогодние поздравления президента.
Под бой курантов и чокание происходит всеобщее братание, звучат иллюзорные уверения в вечной любви.
Тот, кому прилетело в этот раз, придумывает ответку. Затем претворяет план мести в жизнь.
Такие вот коммунальные развлечения без посторонних глаз.
Иногда посторонние – замордованные врачи травмпункта – принимают пациента, что пришел вправить вывернутую набок челюсть.
Реже приходят усталые люди в форме. Это если в темном коридоре образовался труп в майке-алкоголичке и заточкой в измученной циррозом печени.
Удивительно, что при огромном количестве людей на квадратный метр жилплощади, никто ничего не видел и не знает, с кем этот свежий труп распивал шмурдяк еще двадцать минут назад.
По какой-то молчаливой договоренности жители коммуналок не любят выносить сор из своих комнат и общих кухонь. Они сами разбираются со своими чудовищами.
Только даже чудовища появляются на свет с помощью женщин. Значит, где-то живет и мать того, что забрало его родных.
Выяснить это оказалось несложно. Понадобилось всего несколько хрустящих купюр для блеклой работницы МФЦ с холодными рыбьими глазами.
Теперь у Степана были адрес и ФИО.
Двери в коридоре шли по обе стороны. Железные, дерматиновые, с висячими замками и массивными засовами, с латунными номерками комнат и цифрами, нацарапанными мелом.
Ему нужна была эта – сбитая из нескольких щитов фанеры с оторванным снизу куском.
Степан уже собирался толкнуть ее, как вздрогнул от тяжелых шагов за спиной.
- В кухне, - буркнул по пояс голый толстый мужик, что держал в одной руке бутылку водки, а в другой нёс банку соленых огурцов. – Иди за мной.
Помещение, в которое упирался узкий коридор, казалось намного просторнее. Тут было светлее.
Справа у стены выстроились в ряд три древних газовых плитки. Напротив находилось окно. Дневной свет проникал сюда через мутное стекло. Под потолком болталась включенная сороковаттка без абажура. Посередине кухни стоял старый деревянный стол, c которого давно слезла краска.
Толстый мужик гордо поставил на столешницу бутылку и огурцы, а сам приземлился на колченогую табуретку под одобрительные возгласы уже теплой компании.
За столом сидел еще один мужичок, худощавый и слегка дерганый, с синими наколками на пальцах рук. Были и две дамы, куда ж без них!
К племени красавиц этих представительниц пола, который и для них был когда-то прекрасным, можно было отнести с большим трудом… хотя… Вопрос всего лишь в количестве водки.
Судя по раскрасневшимся лицам женщин и блестящим глазам мужчин, новая бутылка явно была не первой.
Время, едва перевалившее за полдень буднего дня, веселую компанию не смущало. Не иначе, у каждого сидевшего за столом с нехитрой закуской в родственниках имелся минимум один олигарх.
- А…, - Степан попытался начать.
- Вон, - мужик ткнул мясистым коротким пальцем в сторону газовых плит.
На самой крайней плите стояла большая, литров на двадцать эмалированная кастрюля. Рядом с ней – тетка в застиранном выцветшем халате. В каком-то безумном чепчике с завязками-рожками. Из-под чепчика выбивались давно немытые волосы мышиного цвета.
Тетка, щурясь, курила папиросу, лихо зажав ее в левом уголке рта. После двух-трех затяжек помешивала деревянной палкой кипевшее в кастрюле белье.
- Чего нада?! – она смотрела на молодого человека, как на таракана, которого нужно раздавить. Положительных эмоций тётка не вызывала. А вот ощущение, что будет только рада любому скандалу, да.
Может, первое впечатление было обманчивым. Может, перед Степаном стояла хорошая женщина, замордованная нелегкой жизнью.
Может, она не имела ничего общего с тем типом Зины, Вали или Любочки, что швыряет тебе на весы селедку, масло которой разлетается во все стороны. Или садится широкой задницей сразу на всё сиденье в троллейбусе. Или требует полного подчинения окружающих и всегда использует их в своих интересах.
Может, в ее ДНК нет ни молекулы хамства, что взрывается нецензурщиной при малейшей угрозе комфортному существованию такой персоны. Может, она с детства привыкла громко отстаивать справедливость в том виде, в каком ее понимает.
Может быть да, а, может, и нет.
За секунду Степан представил скандал с участием такой женщины. Скандал, в котором она оказывается всегда права, а человек с зачатками интеллигентности чувствует себя побежденным и растоптанным. Только иногда тормоза отказывают и у интеллигентов.
- Скажите, а, - назвал имя и фамилию, – ваш сын?
- Мой. И чё? – тетка сгруппировалась, как пловчиха перед стартом, готовясь нырнуть в потенциальный скандал.
Пружина внутри Степана сжалась до предела и тут же стрельнула, разнеся в клочья совесть, мораль и страх.
- Да ничего, - Степан сделал к ней еще шаг. – Привет вам просил передать.
Резко схватил тетку за волосы на затылке, зажав их вместе с дурацким чепчиком, наклонил над кастрюлей и, обжигаясь, засунул голову женщины в кипяток.
Хозяйка кастрюли с бельем дергалась, пытаясь вырваться.
Левой рукой Степану пришлось прижать ее к себе, согнув пополам. Правой, погрузив руку в кипящую воду почти по локоть, он продолжал давить на голову в кастрюле. Секунд через тридцать, что казались настоящей вечностью, тело под его руками обмякло.
Он не чувствовал боли, вытаскивая руку из кипятка. А вот нехитрый завтрак рвался наружу. Степан склонился над раковиной.
Отдышавшись и вытирая остатки блевотины, Степан услышал на кухне какой-то новый звук.
Он разогнулся и глянул на компанию за столом.
Четверо молча смотрели в его сторону. И хлопали. С каждым разом все сильнее, все быстрее, все громче.
Степан пронесся по коридору, кубарем скатился с лестницы, почти головой открыл массивную дверь подъезда, и бежал все дальше и дальше.
Аплодисменты, переходящие в овации, все еще звучали в его голове.