Сергей Тарасов "Пассажиры"
Рельсы блестели в свете фонарей, как острые лезвия заточек, воткнувшиеся в брюхо ночи. Недавно прошёл холодный весенний дождь, превратив местность в топкую, мягкую трясину, размазав последние сугробы. Лужи отдавали вонью нефти и солидольной смазки. Пить воду из них казалось плохой идеей, но всё-таки Лёнька не удержался, набрал полный рот грязной жижи и тут же выплюнул обратно. Будто говна пожрал.
Сейчас бы перловки, которую так ненавидел в интернате… Жрать хотелось больше, чем ебаться. Живот крутило, стягивало тугим узлом, и этот плотный жгут в утробе толкал на действия. Вчера доели остатки, скормили последние крохи малышам. Голод, настоящий голод затмевал все мысли, словно дрожащее полотно вроде тех кулис в театре, куда их водили классом. Голод и погнал их из подвала на холодную опасную улицу. Где резко стало ни хрена неохота, даже думать стало тяжко: мысли ворочаются в голове ленивыми скользкими угрями, которых и за хвост не ухватишь. Это всё Пассажиры лезут в голову, пидоры. Перед глазами в тумане плавают яблоки и груши, румяная курица из духовки, истекающая сочным жиром, аккуратно нарезанные и блестящие куски сала с зелёным луком, хлебными краюхами и полными апельсинового сока стаканами. Стоит откусить – и станешь Пассажиром.
Но нельзя. В убежище остались девчонки с совсем уж маленькими. За себя не так страшно, а вот они пропадут. Куда трёхлетки денутся?..
Мальцы зашумели за спиной, и он двинул ногой назад, попав кому-то по башке. Сразу раздался обиженный, но приглушённый стон. Жидёнок, кажется. Сил не осталось даже чтоб посмеяться.
Все умолкли. Лёнька продолжал лежать на своём бедовом и худом животе, разглядывая окрестности из-под вагона. Проводя эту, как её, ре-ко-гно-сци-ров-ку, во. Лёнька гордился знанием умных слов, не раз выручавших по жизни. Хотя сейчас бы, правда, променял все прочитанные книжки на пару ложек сечки.
Слева во тьме вырисовывался ещё более тёмный силуэт вагонного депо. Там было мрачно, мокро и совсем не страшно. Темнота – друг молодёжи, особенно в их случае. Справа же ночь лязгала, хрипела, скрипела, сверкала сотнями вспышек в небо. Как у Цоя – ночь стреляет в небо дробью огней… Темноту то и дело рассекали лучи мощных прожекторов, беспорядочно рыщущих по угрюмым облакам. Пассажиры что-то ищут; Лёнька надеялся, что не их, кучку тощих детишек, прячущихся, подобно крысам, в подвале старого железнодорожного здания.
Выждав немного, он пополз вперёд, равномерно двигая локтями и коленями по мокрой гравийной насыпи и пропитанной солидолом земле. По-пластунски, во. Ещё словечко из книжки про войну. Шушера сзади тоже ползла, как он научил, тихонько и стараясь не оттопыривать задницы.
Лёнька дополз до угла рассыпавшегося на куски здания бывшей диспетчерской, высунул вихрастую голову. Метрах в пятидесяти под лампой стоял какой-то мужик. Стоял в неестественной позе, отклячив жопу, растопырив руки перед собой. Просто застыл себе посреди путей, весь мокрый, грязный и угрожающе странный. Прям паук в ожидании глупого ужина в паутине.
- Пассажир, типа… — заворожено прошептал Жидёнок.
- Нет, бля, путевой обходчик. Пацаны, он спит.
- А мне казется, у дяди с головой не в полядке…
Дети ещё пошушукались, пока их старшак, Лёнька Беда, не зашипел, чтобы заткнулись. А сам крепко задумался. Мужика надо как-то устранить либо обойти. Он знал – если Пассажиры застывают вот так, типа в трансе, то они спят. Получается, дядька не страшен. Но он может проснуться в любую минуту или помешать, когда они будут возвращаться обратно той же дорогой.
На поясе у Лёньки висел бритвенно-острый нож в ножнах – якутский, украденный на рынке ещё до того, как весь мир рухнул. Этим ножом он уже прирезал двух Пассажиров, обезумевшую бабку в подземном переходе и тёть Валю, женщину, вырвавшую себе глаза. Глазные яблоки она держала в ладонях и протягивала их Лёньке, смеясь и гримасничая, пока он втыкал лезвие ножа ей в бок. Она хохотала, умирая.
Он встал и быстро, чтобы не думать лишний раз над тем, что делает, пересёк освещённый участок между ними и чужаком. Тот так и стоял, не реагируя на приближающегося подростка. Лёнька вытер вспотевшую от страха ладонь о штанину и заглянул в лицо мужику.
Лица не было. Точнее, оно было когда-то, но теперь расползлось пластилиновыми сгустками, слепленными руками неумелого ребёнка. Одна щека свисала на полметра вниз, подрагивая, как студень; правый глаз уполз на лоб, а левый наоборот спустился к подбородку и был затянут белесой катарактой, что ярко отражалась в фонарном свете. Нос вырос в острый и твёрдый клюв, которым, наверное, можно разбить орех. Вместо рта под клювом торчал толстый розовый хоботок с нежными мембранами, вымазанными то ли соплями, то ли зелёной слизью, свисающей почти до асфальта.
Сука, они с каждым днём всё противнее, подумал Лёнька и ударил ножом прямо в этот хоботок. Сразу брызнула кровь, чернющая, как нефть, кусочек хоботка отвалился, а существо отшатнулось с тоненьким визгом. Пацан скакнул следом, выбросил нож ещё два раза, завершая дело. Полоснул по горлу, воткнул ножик в бочину. Пробивая ткань плаща, дальше лезвие двигалось легко, будто не в человеческом теле из костей и мяса, а в растопленном сливочном масле, практически не встречая сопротивления. Животное и визжало-то просто из какого-то глубоко скрытого инстинкта, на самом деле продолжая спать. Видать, хозяина нет в теле. Сосуд пуст.
Оно упало с лёгким хлопком, и ткань плаща начала оседать. Выкрутилось, сжалось, испустило похожий на пердёж звук. Резко завоняло тухлятиной, настолько отвратно, что даже привыкший ко всему Лёнька с трудом сдержал рвотный рефлекс. Наверное, Пассажир старый, совсем прогнивший изнутри. Под ноги потекла гнойная жижа, что-то лопнуло, и спустя несколько секунд от него осталась только лужа гноя и мокрый плащ. Пацан отошёл, стараясь дышать ртом.
Он подумал, как давно не ел мяса. Сочного мяса. Прожаренного мяса, бифштекса, курицы с хрустящей корочкой. Сглотнул кислую слюну и сунул кинжал в ножны, после чего внезапно загляделся на свою руку.
Рука. Собственная рука показалась такой вкусной. А что если оторвать от неё кусочек, поджарить и съесть? Брр…
Лёнька махнул своим пацанам и начал шустро двигаться в сторону вокзала, откуда и доносились все эти устрашающие звуки. Под ногами хрустели осколки диспетчерской, которую Пассажиры за какой-то надобностью взорвали месяц назад. В другое время хрен бы туда попёрся, но на днях часть Пассажиров уехала, оставив самых слабых и старых, а жрать уж сильно хотелось. Тем более они всей гурьбой по весне собрались валить в лес, так что надо запастись припасами. Здесь точняк ловить нечего.
Когда приключилась вся эта беда, он сидел с пацанами на вокзале, обыгрывал одного весёлого лоха в карты. Уже стянул с него хорошую кожанку (которую до сих пор таскает), нормально так денег и моднявый телефон, думая задним числом, как бы сейчас грамотнее соскочить и свалить к Ксюхе на хату. Пацанчик был мажор и явно занёс бы отцу, а дяденьки-полицейские с вокзала хоть и прикормлены, но долго бугурта хорошего пассажира терпеть не станут. Не надо было карты сдвигать, дура, размышлял Лёня, направляясь якобы за бутылкой пива к стойке привокзального кафе. Из колонок долбил попсовый мотивчик, за окнами гнал пургу сибирский ветер, и вообще всё было как обычно: вокзал, лох, развод лоха в картишки. Залётный чувачок, которому он на прощание сказал с усмешкой «бывай, пассажир». Привычная ситуация. Родной вокзал. Тётя Валя за стойкой. Жёлтые плафоны ламп, от которых помещение всегда чудится грязно-тусклым. Потёртые пластиковые скатерти на столах, обшарканные миллионом ног вокзальные плиты, снующие в суматохе люди. Всё как обычно…
Тогда и появились Они. Настоящие Пассажиры. Наездники. Жокеи.
Большая часть людей на вокзале тогда без шуток обезумела. Лёнька, уже думая соскочить с делюги и оставить разбираться с мажором обученную мелюзгу, весь погруженный в свои мысли, встал и подошёл к тёть Вале, одутловатой и старенькой женщине-продавщице привокзального кафе «Тандем». Она застыла у стойки, будто не узнавая его. Лицо женщины, и так пухлое, надулось, как у старой жабы, и приобрело такой же жабий жёлто-зелёный оттенок. От напряжения высветилась фиолетовая сетка капилляров на носу. Продавщица вращала глазами с расширившимися зрачками, уставилась в потолок, приоткрыв влажный рот, а потом внезапно обратила внимание на местного молодого «стремягу»:
- Чё, тёть Валь? – не понял сбитый с толку Лёня. Тёть Валю он любил и уважал, сколько раз она его выручала, не перечесть. И ни разу не сдавала. Когда Лёня впервые появился на вокзале, она дала ему горячий пирожок с ливером, и вкус этого пирожка он запомнил на всю жизнь. Он его тогда ел за тем самым столиком, где сейчас так красиво развёл лошка с айфоном.
- Вкусный пирожок-то был? – почти закричала тётя Валя, склоняясь ближе к стойке и пуча глаза. Засаленный фартук лоснился в свете ламп. – Пирожок-то понравился?
- Тёть Валь, плохо вам, что ли? – у Лёньки из головы сразу вылетели мысли о сидящем позади за столом лохе, о лежащем в кармане кэше и последнем айфоне. Он смотрел на тёть Валю и видел эти разинутые белки глаз со зрачками, превратившимися в чёрный омут, и думал, что, наверное, это приступ какой, за скорой бежать надо, бля, или как минимум в медпункт, а у него тут дело такое, щепетильное, на сто пятьдесят кусков почти…
А потом мир разлетелся вдребезги.
Тётя Валя, такая милая и улыбчивая тётя Валя, свисала через прилавок, тянула толстые руки, скалясь и пуская струйки слюны. Глазища у неё аж выпучились наружу, как у бесноватой. Сзади раздавались крики. Отскочив и оглянувшись, Лёнька увидел, как сидевший в углу скромный барыга-таджик с парой набитых товаром баулов прыгнул на того лоха айфоновского, а тот визжит как резаный, и из горла у него кровь течёт… И таджик его кусает, реально кусает прям за горло, впился зубами что твой вампир и рвёт зубами по-собачьи, фыркая от льющейся крови. А мелюзга, помощники Лёньки Беды, в ужасе жмутся к спинкам стульев.
В зале ожидания творилось безумие. Люди бегали туда-обратно, сшибая свои сумки, кто-то истошно визжал; около самого входа в кафе полицейский с воплем «вы задержаны!» сбил с ног молодую девчонку лет пятнадцати, снял с плеча короткоствольный АК и принялся колотить прикладом по её затылку. Монотонно так – «бум», бум», бум»… Не обращая внимания на извивающееся под ногами тело. За его спиной благообразная семейная пара, мужчина и женщина пожилого возраста, избивали кого-то ногами, усердно так, явно с большим удовольствием. Переведя взгляд вглубь зала, Лёня увидел растерянную девочку не старше пяти лет, такую маленькую и одетую в розовый комбинезон, стоящую среди мелькающих ног бегающих людей… Спустя несколько секунд девочку заслонило, кто-то накинулся на неё (судя по вскрику «папа» - родитель), и всё пропало в водовороте человеческих тел.
Звонкий голос маневрового диспетчера оповестил станцию: «Скорый поезд номер 42 прибывает на пятый путь к платформе номер 3. Нумерация вагонов с хвоста состава. Прибывших просьба занять свои места!».
Прибывших просьба занять свои места?.. Что это значит?
Лёньку дёрнула за плечо рука тёти Вали. Длинная рука, словно лишившаяся костей и суставов. Он оглянулся и увидел, что женщина вырвала себе глазные яблоки и держит их в окровавленных ладонях, протягивая пацану… Из красных глазниц по щекам струилась кровь, но сбрендившая баба безумно улыбалась. Он попятился назад.
Тёть Валю он тогда зарезал сам, когда она попыталась перелезть через прилавок. Прикончил, вонзая ножик в рыхлый бок, закрытый кофтой и униформой продавца. А таджика, на удивление, убил Жидёнок. Жидёнок и был тем самым лохом. Лох не лох, но пацан духовитый оказался. Схватил вилку со стола и давай тыкать Пассажиру в морду. В итоге и затыкал до смерти, хоть у самого горло порвано. Замотал тряпкой, живой вон до сих пор, одыбал, хоть и болел долго. Плохо таджик кусал. В зале ожидания полная жопа творилась, но их, пиздюков, пока никто не заметил. За тонким стеклом все рвали друг друга на куски, однако в кафе не лезли. В общем, Лёнька додумался пластиковое окно кафе открыть и выпрыгнуть из здания вокзала, а там вообще пиздец, хоть и не такой, как внутри, но тоже страшно. Всё дымится, машины разбитые стоят, и люди бегают с оскаленными мордами, как в фильмах про зомби. Один, привокзальный таксист дядь Саша, к ним побежал, но потом остановился почему-то, воздух понюхал, посмотрел на Лёню так добро и сказал:
- Ладно, живи. Я тебя потом найду, как подрастёшь. Хороший… — облизнул красные губы неестественно длинным языком.
И ускакал в метель, прыгая на негнущихся ногах, что твой кузнечик. А погодка была прям дрянь, дуло так, что с ног сбивает. И там, в порохе чёрного полуночного снега, кто-то матерился, бегал, кричал, выл по-волчьи, и визжали сигналки машин, и мигали всполохи разноцветных огней. Двенадцатый автобус затормозил, развернулся поперёк и, заскользив на обледенелой дороге, рухнул набок, продолжая катиться с горки. От пронзительного скрежета металла о дорогу заболели уши. Водитель выбил окно, но повис безжизненно наружу; неестественно длинные белые руки утянули его обратно в салон. Вдалеке человеческие фигуры мельтешили тёмными силуэтами, но к пацану никто больше не приближался. С гулким грохотом что-то вдали взорвалось, голосисто завыла пожарная сирена, пробиваясь сквозь снежную ночь, как ледокол. Лёнька стоял с разинутым ртом и глядел до рези в глазах туда, в запорошенную снегом тьму. Из отделения Сбербанка, мерцающего зелёным пятном в сумраке, вывалился мужик в дублёнке и унтах и шатаясь побрёл куда-то в ночь, попутно пытаясь собрать вываливающиеся из живота кишки. Вскоре на него накинулись двое охранников с вокзала и начали избивать ногами, рыча и улюлюкая. Что за…
А ребятишки все следом полезли из кафе через окно, вместе с Жидёнком, бледным, горло зажимающим оторванным рукавом от старой дермантиновой куртки, которую ему Лёня дал вместо кожана. Жидёнок-то норм пацан оказался, но тогда Лёнька этого не знал и крикнул, как его увидел:
- А ты чё? Чё те надо, а?! Я тебе фагу и лавэ не отдам, понял!
- Ты чё… Ты посмотри, какой тут телефон… - прохрипел тот и обвёл рукой обезумевший мир.
Лёнька нервно хохотнул. И точно, не до телефона сейчас.
Их пока никто не замечал. Но заметят позже, конечно. На первых порах Пассажиры дрались не только со здоровыми, но и друг с другом. Здоровыми оказывался мало кто, либо дети, либо психи (позже Лёнька встречал пару раз сумасшедших взрослых, сбежавших из дурдомов: они мало чем отличались от Пассажиров). Надо валить в темпе. Лёнька принял решение и…
И сейчас Жидёнок его лучший друг. Он сам дал ему такое прозвище, когда узнал, что Пашка мало того что мажор, так ещё и жид. Но парень реально хороший оказался, даром что не из блатной прикрутки, помогал ему все эти три месяца возиться с малышнёй, так как они оказались самыми старшими. С ним хотя бы есть о чём поговорить, не то что с этой шантрапой малолетней. Жидёнок и книжки читает, и сам пацан храбрый, в любую разведку с ним можно. Тогда они лезли сквозь ночь, шарахаясь от каждой тени, и им навстречу вылетел страшный мужик в шубе и шапке набекрень, с измазанной кровищей мордой. Лёнька сразу вбок нырнул, в сугроб, но Жидёнок с ним сцепился, полетел на скользкую дорогу и начал бороться. Бодался до последнего. Тут уж малой Женька подлетел, затыкал ножиком в спину. Мужик сдох, они пошли дальше, но Лёня сделал выводы. Он вообще лучше всего в этой жизни умел делать выводы, иначе бы не выжил после бегства из интерната и сейчас, после трёх месяцев жизни в мире, который сошёл с ума.
- Ну читал… Типа, знаешь, есть один старый рассказ, фантастика, где пришельцы, которые типа из чистой энергии состоят, вселялись в тела людей. Но такого пиздеца там типа не было, они просто типа отрывались по полной. А ещё у этого, у Кинга, книжка есть, «Мобильник», но там типа все вообще всех убивали, и эта хуйня, ну типа безумие, через телефон передавалась, понял, да? Через сигнал при звонке.
- Ага… Короче, пизда нам, понял.
Тип того, блядь, думал Лёнька Беда, карабкаясь по осколкам бывшей диспетчерской в сторону вокзала, где он три месяца назад впервые убил человека. Типа, блядь, у нас тут постапокалипсис натуральный, без шуток. Хз, как там в остальном мире, но здесь нихера не весело. Пассажиры оккупировали все районы около вокзала, вышки работают на странной частоте: дозвониться по телефону можно, но хрен знает куда, и вместо сигнала вызова раздаётся монотонный голос, вещающий всякий пиздёж вроде «идите сюда, здесь вас ожидает помощь», а там вместо помощи встречают Пассажиры. Уже пара пацанов и девчонок туда ушли, и пропали совсем. Электричество тоже есть, никуда не исчезло. Пассажиры, побуянив первое время, начали частично исполнять функции людей. Они даже на работу ходят, насколько мог понять Лёнька. Вон тот, которого он прирезал только что, был наверняка типа путевой обходчик, не зря пацаны так подумали.
Они, суки, умные, это однозначно. Не зомбари какие-нибудь. Вселяются тебе в башку и руководят тобой, используя твои знания. И к детям почему-то особенный пи-е-тет (очередное умное слово из книжек). Но к детям в башку залезть не могут, хоть и пытаются. Ну я-то ещё ребёнок, наверное, подбадривал себя пятнадцатилетний Лёнька. Меня не заденет.
Перегон примерно на полкилометра длиной. Рельсы и шпалы масляно блестят в свете бьющих оттуда ламп. Свет это смерть. Лёнька старается двигаться в темноте, и наученные горьким опытом ребята вслед за ним припадают к земле, прячутся под остановившимися навсегда вагонами, крадутся под платформой, уже приблизившись к станции.
Лёнька выглянул из-под платформы в самом начале перрона. Трупы Пассажиры давно убрали, и станция ничем не отличается от той, на которой он в своё время мутил всякий криминал. Безлюдно только. Эти пидоры обычно встанут кучкой где-нибудь в одном тёмном помещении, прислонятся друг к другу головой и вот так медитируют типа. Или разобьются поодиночке и уснут, как тот «путевой обходчик». Значит, стоят где-то в здании.
Вскарабкались на перрон и направились вдоль стены, тихо, стараясь не показываться на свету. Дверь медпункта заблокирована изнутри; Лёнька посмотрел внутрь, там было пусто и сумрачно, свет фонарей с перрона выхватывал шкаф, стол и длинную койку с жёстким резиновым матрасом. У стены виднелись шкафы с блестящими мензурками.
- Выхлестни стекло, залезь, возьми спирт, антибиотики и бинты. И вообще чё там полезного будет.
Лёнька вздохнул. Паша перехватил его взгляд, забрал молоток у одиннадцатилетнего Женьки, бывшего в прикрутке у Беды уже года два, и принялся колотить стеклопакет. Тот поддавался с трудом, хрустел, но не бился толком, только вмятины оставались.
Сам вожак направился к вестибюлю, двигаясь в полусогнутом состоянии под окнами. Заглянул украдкой в одно из окошек. В вестибюле тоже никого не было видно, не считая нескольких сгнивших трупов между сиденьями зала ожидания. Лёнька вспомнил, что они оставили окно кафе открытым, когда убегали три месяца назад. Кто-то из ребят уже пробовал забраться туда, но ни один из разведчиков не вернулся. В основном ребята мародёрствовали в избушках частного сектора, в который можно попасть, если спуститься из убежища по железнодорожной насыпи. Но в близлежащих домах давно всё разворовано, а дальше, к трассе, идти ещё опаснее, чем на вокзал. Там постоянно ездят Пассажиры на машинах и даже БТР. Дважды они видели толстый военный вертолёт, а раз с аэропорта вылетел американский Боинг. Значит, Пассажиры и техникой могут управлять…
Пока он так сидел, думая, идти через главную дверь или лучше обогнуть здание вокзала и влезть через окно кафе, к нему подкрался Жидёнок. За ним дрожали остальные пацаны. Лёнька вздрогнул и зашипел с испугу:
- Нахуй пугаешь так?! Чё, мля, глаз на жопу натянуть?
- Да я типа не хотел, братан, — Паша успокаивающе поднял грязные ладони. – Спирт, лекарства вынесли, всё в рюкзаке у Жеки. Там ещё пожарный топор был, тоже взяли, Кисель тащит.
- Порядок. Жека, метнись домой, скажи девкам, что скоро будем. Кисель, давай топор. Здесь зайдём.
- Думаешь? – прошептал Пашка. Его глаза, большие от возбуждения, блестели как два чайных блюдца в мертвенном свете фонарей.
- Чё, очко жим-жим? Не ссы. С той стороны видимость ещё сильней, там же город. А тут не видно нихуя, если только под вагонами никто не прячется. Если какой шухер, сразу валим по одному.
Топор не понадобился, как и другие инструменты. Дверь вестибюля оказалась открыта. На цыпочках они прокрались в еле освещённый зал ожидания. На табло до сих пор горели красные строки с устаревшим расписанием движения поездов. Впрочем, некоторые цифры переключались в случайном порядке, образовывая странные иероглифы недостающими палочками на табло. Лёнька заткнул нос рукавом, присел около одного из трупов и обшарил карманы. Ничего полезного. Дальше, под сиденьем, лежал ещё один трупик, совсем маленький, в потемневшей от засохшей крови розовой курточке-комбинезоне. Беда отвернулся. Удобнее перехватил тяжёлый пожарный топор с рифлёной рукояткой, обвёл помещение внимательным взглядом и облегчённо выдохнул.
Судя по всему, Пассажиры реально ушли. Не все, конечно, так что расслабляться не стоит, но можно и не ссыковать от каждого шороха.
Он спокойно прошёл в кафе, поставил топор у стенки и стащил со спины рюкзак. Всё было так, как они и оставили. Окно открыто. Тёть Валя и таджик-кровосос сгнили, превратившись в две неряшливые и невероятно вонючие груды тряпья и гнилой плоти с торчащими костями. Таджик вспучил перекрестья грудной клетки и был похож на реквизит из театра. Тёть Валя, перевалившись через прилавок, у которого простояла полжизни, вылупила пустые глазницы на Лёньку. У насекомых был, конечно, пир: повсюду ползают тараканы, мухи так и жужжат, даром что всего лишь апрель на дворе и в помещении холодно. Хотя Лёнька давно заметил, что без людей насекомых расплодилось неимоверное количество.
Из окна снаружи виднелась пустынная улица с десятком разбитых автомобилей и упавшим набок двенадцатым автобусом. Лёнька заметил только одного Пассажира вдалеке, который медленно брёл вверх от станции в сторону Железнодорожного микрорайона. Он споткнулся о бордюр, забарахтался, поднимаясь и скребя пальцами об асфальт, и дёргаными судорожными рывками двинулся дальше, в ночь микрорайона. Ноги он переставлял, будто робот какой из старого фильма. У него были длинные, свисающие до коленей обезьяньи лапы.
Лёнька перепрыгнул через прилавок, стараясь не приближаться к трупу женщины, и начал хватать с полок всё, что ещё годно в пищу. Благо, дошираков и роллтонов в кафе всегда хватало. Кинул в рюкзак несколько банок сайры, газировку, супы быстрого приготовления в пакетиках, кофе, чай, конфеты. Открыл холодильник и обрадовался, увидев свет: значит, холодос всё это время работал. В морозилке нашлось несколько перемороженных бройлеров, которые он кинул Паше, котлеты, фарш, потроха для привокзальных собак. Всё пригодится. Овощи и фрукты все, конечно, скисли, но ягоды в морозилке были нормальные, замороженные. Он даже захватил пару бутылок пива и сухарики – отпраздновать удачную вылазку. Догнаться можно и спиртом.
Ещё сыр, пять палок докторской и копчёной колбасы, ветчина, шмат сала, крупы разной несколько пакетов на полках… Прям рай для голодного Поволжья. Лёнька не вытерпел, сорвал плёнку с колбасы, надкусил с рычанием, будто превратившись на минуту в Пассажира. И впрямь – в глазах потемнело, голова закружилась, и он присел на корточки, уперевшись пальцами в спасительный твёрдый пол. Потряс головой, как собака, в попытке отогнать привидевшуюся оторванную человеческую руку. Руку, которую он поедал вместо колбасы.
- Да поплохело чот, — отозвался он, вытирая рукавом потёкшую носом кровь. В голове гулким колоколом отдавался ритм кровообращения. Он набрал полный рот кровавых соплей и схаркнул на пол. Повторил ещё раз – крови стало меньше.
- Пидоры в голову лезут? – сочувственно спросил Жидёнок. – Я тоже чувствую…
- Ты давай не отвлекайся! – разозлившись, рявкнул Лёнька. – Это тебе по жизни пидоры в голову лезут, а у меня всё заебок, понял?!
По залу безмолвно рыскали пацаны. В кафе забежал Кисель, прошипел, кривя и без того кривую морду с жёлтыми зубами:
- Дубинку нашли, фонарик, автомат ментовской…
- Берите. Только палить не вздумай, понял?
- Ага, — Кисель так по-дебильному мотнул головой, что у Лёньки возникло желание сразу отобрать автомат.
- Ну там с киоска сигарет, зажигалок, карты всякие, сникерсы. Фанту. Жвачку, гы, - и выдул, кретин, шар от жвачной резинки. Лицо у Киселя светилось радостью идиота из коррекционного класса.
- Пиздец, — ре-зю-ми-ро-вал Жид.
- Не говори, братан. Давайте на выход, короче, валим отсюда.
Он уже перелез через прилавок, не открывая дверцы, на которой повис труп тёть Вали, когда снаружи внезапно взвыла сирена. Лёнька дико оглянулся: на привокзальной площади мигала сине-красным полицейская машина. Две тёмные фигуры с негнущимися ногами трусили к вокзалу. Один из них двигался как-то вприпрыжку, будто на нескольких конечностях.
Все ломанулись к выходу на перрон, и у двери возникла небольшая толкотня. Лёнька со своим тяжёлым рюкзаком подскочил последним; за спиной хлёстко шваркнуло выстрелом, и Кисель упал вожаку на руки с застывшей улыбкой на лице. Лёнька мгновенно перепачкался чем-то скользким и горячим, хлещущим из дырки на шее Киселя. «Хы-ы-ы» - сказал Кисель и умер. Лёнька уронил его на пол.
- Ты его застрелил, дебил! – в отчаянии закричали сзади.
- Стоять, пацанва! А то убью! – крикнул стрелок-Пассажир и пальнул ещё раз, вышибив окно. Все наконец выскочили наружу и побежали врассыпную, спрыгивая с платформы и рассеиваясь в привокзальной тьме. Малой со смешной кличкой Клитор волочил на спине автомат, смешно ударяющий ему по жопе при каждом шаге.
Лёнька сам не понял, как оказался в конце платформы, сжимая дурацкий рюкзак, из которого сыпались макароны и крупа через дымящуюся дырку. Сзади стреляли, и каждый выстрел отдавался в ушах, как грохот кормушки-робота в городском СИЗО, и также от каждого выстрела очко сжималось в игольное ушко. Пулей чиркнуло об асфальт, на сетчатке глаза застыла ярко-жёлтая искра. Под платформой стоял Жид. Беда кинул ему рюкзак, прыгнул, больно ударившись ладошками о щебень. Только сейчас вдохнул в лёгкие горячий воздух, вспомнив, что надо же вообще-то дышать.
- Стоять, блядиии! – орал Пассажир.
Жид побежал, и Лёнька кинулся следом за ним, забыв собственные инструкции о том, что убегать надо порознь. Пашка петлял как заяц, прыгая через рельсы, ныряя под вагонами, скатываясь по насыпям. Воздух обжигал лёгкие, глядишь, так и простудиться недолго, глупо подумал Лёнька. Он боялся потерять в темноте фигуру друга, а ещё прекрасно слышал двух преследователей позади. Те двигались не так шустро, их вопли становились глуше.
Он ткнулся носом в спину друга и застыл на свободной колее, тяжело, с присвистом, дыша. Тот тоже стоял, уперев руки в колени, и выдыхал облачка пара. Сзади и спереди были пассажирские вагоны с тёмными стёклами, уходившие по рельсам в бесконечность. Краешек луны выглянул из-за прорехи в тучах, чтоб осветить двух испуганных мальчишек на путях железнодорожной станции.
- Чё рюкзак не выкинул? Я свой скинул сразу.
- Дура ты, тут жратвы на две недели для всех, — говорить было тяжко, воздуха не хватало, но в то же время необходимо. Может, это последний разговор в жизни.
- Ты заебал, бля! – внезапно окрысился Жид.
- Да ничё! Сколько меня можно гнобить, сука? А, бля?! – он толкнул Лёньку в грудь, и тот, не ожидая, упал на жопу под весом рюкзака. Который сразу принялся стаскивать со спины, но Жидёнок ему не дал, пнул в живот.
Лёнька скрючился, пытаясь вдохнуть. Вместо искр в глазах мелькнула рука. Оторванная человеческая рука. Рука, которую он грызёт. Вкусное мясо, кожа, которую он сдирает острыми зубами, по-собачьи тряся башкой. Лоскутья мягкой кожи, сползающей с волокнистой сладкой плоти…
- Ты чё, бля, думал, наебал меня тогда на вокзале на бабки и ты теперь типа крутой, да? – орал Жид, потерявший всякий страх. – Чё, сука ебаная, страшно, когда ссышь?
Под вагонами шарили лучи фонариков. Пассажиры, подумал Лёнька, и хотел сказать, что надо бежать, но Жид снова его пнул, теперь уже по голове. Бывший товарищ постоял, потом смачно харкнул на него и принялся стягивать куртку.
Лёнька не сопротивлялся. Образ вкусной руки заслонил действительность. Был только он, рука и неинтересная реальность. Оглянувшись, он увидел сразу две картины: блестящие колёса вагонов и разрушенные дома с разбитыми окнами, словно зрение вдруг раздвоилось. Правым глазом он видел одну картинку, а левым другую. Небо было тёмным и светлым одновременно. Он зарычал, оскалив зубы.
Собаке стало неинтересно, она вновь терзала руку, разгрызая твёрдые кости и пережёвывая, проглатывая куски мяса. Человек сосредоточился на своих ощущениях. Голова гудела от удара по голове, его тошнило. Хотелось спать.
Пашка всё-таки взял рюкзак. Швырнул его под сцепку, сам полез следом и оглянулся, чтоб ухмыльнуться, будто победил в каком-то давнем споре. Лёнька так и лежал, дрожа от холода, не в силах пошевелиться. Раздувшаяся шишка на затылке пульсировала от боли при соприкосновении с холодной мокрой шпалой.
И исчез. С противоположной стороны вылез человек; вернее, нечто похожее на человека. Оно подошло к Лёньке и присело на корточки. У него вместо лица вытянутая акулья пасть с сотней мелких острых зубов. Оно шамкало своей пастью и теребило пистолет, кажущийся маленьким в огромной толстой лапе. Одежда на существе практически полностью расползлась, обнажив бугры мускулов под серой кожей. Единственный глаз, чернильно-тёмный и жестокий, буровил Лёньку.
- Плохой, — проговорило существо, с трудом ворочая огромным розовым языком.
- Не трожь его, Король, — раздался голос справа. Лёнька с трудом повернул голову. Собака видела горящее полуразрушенное здание, из дверей которого выкарабкивалась паукообразная тварь с чёрными мохнатыми лапками. Сам Лёнька видел перекошенную пародию на таксиста дядь Сашу. Вместо рук у него теперь были длинные лапы с острым когтем на каждой, не четыре, а целых шесть, и двигался он сразу на всех шести. Голова осталась прежней – торчала из остатков разорванной куртки, на удивление ухоженная, даже с причёской набок. – Он хороший. Он почти постиг истину.
- Вагон-ресторан, — жуткое подобие паука качнуло непропорционально-маленькой головкой в сторону ближайшего вагона. – Пошли пожрём, пока он не прозреет.
- Пошли, — обрадовался одноглазый урод.
Лёнька послушно поднялся на ноги, испугавшись при мысли, что одна из этих тварей дотронется до него. Голова так же болела, гремя колокольным звоном, и происходящее воспринималось отстранённо, словно с кем-то другим. Собака исчезла. Остался пятнадцатилетний мальчик, запертый в промозглой ночи в компании с двумя чудовищами.
Король услужливо открыл перед ним дверь вагона, практически выдрав её мощным рывком, и уронил железную лесенку. Лёнька вскарабкался по ней, слушая сопение монстра позади. Прошёл в тёмное длинное помещение вагона: здесь не было ни одного трупа, поэтому пахло только протухшей едой. Он сел за первый столик, сложил руки, как послушный школьник. Мимо к минибару вагона-ресторана вперевалку прошагал Король, под тяжестью которого скрипел пол. Дядя Саша, цепляясь когтями лап за сиденья, карабкался в проходе. Ему явно было неудобно.
Сморщившись от омерзения, Лёнька взял его под одну из мохнатых лап и помог расположиться напротив себя. Дядя Саша срыгнул на столик белую массу и сразу слизал невероятно длинным языком, не забыв извиниться.
Король вернулся с ящиком пива. Надорвал упаковку, сорвал с трёх бутылок пробки и поставил на столик. Прогудел недовольно:
Лёнька взял бутылку и глотнул несколько раз. Так, может, и умирать будет не страшно, пьяным. За толстым стеклом вагона по шпалам проползла неимоверно длинная змея, анаконда с лапками, похожая на сороконожку. Расцветка шкуры у анаконды была цвета хаки. Другой Пассажир, огромный и худой, с ногами-ходулями, легко перешагнул соседний вагон и заглянул к ним в окошко. Его круглое белое лицо помаячило немного и пропало. Высокий костлявый силуэт на миг заслонил просвечивающий сквозь тучи краешек Луны. Лёнька ущипнул себя за запястье. Пацана не покидало ощущение, что он во сне.
Дядь Саша почесал нос когтем и сказал задумчиво:
- Мы меняемся. Мы все меняемся…
- А зачем вы здесь? – с вызовом сказал Лёня и вновь присосался к бутылке, стараясь вылакать побольше. Швырнул её на пол и потянулся за второй. Дядь Саша поморщился:
- Ну зачем так, молодой человек? Даже мы стараемся поддерживать в вашем мире какой-то порядок.
- Конечно, первый контакт получился так себе… Многие из нас испугались. А кто-то хотел развлечься. А уж что делаете вы… Тому нет никаких оправданий. Вы уничтожили всё.
- Конечно. О, ты не знаешь? Ну ничего, скоро ты постигнешь истину. Увидишь, как движется Луч. Ты почти взрослый.
Король пробурчал что-то, подвинул паучье тельце дядь Саши и сел рядом. Под его толстой задницей хлипкое сиденье захрустело, но не сломалось. Король громко дышал, упёршись своим глазом без зрачка во тьму. Он разом вылил в глотку всю бутылку пива и громко рыгнул. Из пасти капала слюна; вообще в обществе этих двух персонажей Лёнька ощущал себя максимально странно. Оцепенение не желало спадать, он словно смотрел на себя со стороны, зависнув над макушкой, и фокус взгляда был такой же.
- Надо идти. Или убить его и идти! – сказал Король. – Он тупой!
- Не торопись. Мальчик уже почти готов… Ну же, Лёня, ты же видел что-то? Посмотри третьим глазом!
- Всё ты понимаешь, - паук недовольно наморщил лоб гармошкой. – Не дурак же ты! Книжки же читал? Ну неужели ты не понимаешь, что материя не имеет значения? По-настоящему материален только разум. И он, разум, и есть разменная монета в этой игре! Разум никуда не пропадает, ты пойми. Вот вы нас называете Пассажирами, Наездниками, да? А думаешь, ваши-то умы куда деваются? Разум неизменная константа, молодой человек! Сегодня я вместо дядь Саши, а дядь Саша где? Честный обмен, понимаешь? Закон сохранения энергии, в школе не проходил? Во Вселенной ничто никуда не исчезает! Никакие мы не Наездники, не Жокеи и не Кучеры… Прозвище «Пассажиры» немного подходит по значению, кстати… Где ты, Лёня?
«Я здесь», — хотел ответить Лёня, но понял, что значение «здесь» расплывчато. «Здесь» существовало сразу в двух измерениях. Он зарычал по-собачьи, затряс головой и чуть не завыл, увидев освободившуюся от туч Луну на улице. Горящие дома заволокли дымом ясное солнечное небо, и сидящий рядом паук, с человеческой головой и без головы, шептал ему на ухо одновременно в двух мирах. Он, хоть и паук, тоже был собакой.
Король кинул в зубастый рот бутылку пива и разжевал её, как конфету. Собака откусила острыми зубами пальцы от руки, сомкнула пасть несколько раз, превращая мясо с костями в кашицу, которую можно проглотить, переварить, превратить в удобную для пищеварения жижу. Собака стояла под горячим солнцем в мире, мало напоминающем мир, где она была только что. В том мире всё было иначе. Собака и называла себя собакой только потому, что в прежнем мире было удобно так говорить (там говорят вибрациями изо рта). Она не собака. И рука не рука. И паук не паук. А в горящих зданиях с разбитыми стёклами никогда не жили люди.
Два солнца яростно светили с зелёного неба, обжигая скалы. От гари на улице, которая на самом деле была узким ущельем с множеством пещер, ничего невозможно разглядеть, но у собаки нет глаз; когда так ярко, они не нужны. Мир собаки – вечная темнота, освещённая методом эхолокации. У собаки десять конечностей, и передвигается она подобно осьминогу на суше, цепляясь за специальные выступы в камнях. Собака лижет выступающую на камне соль, собака плачет, потому что ей пришлось съесть другую собаку. Ей больно; вокруг одна разруха от проклятых людей. Собака побежала вдоль ущелья, встретилась с другой собакой и сошлась с ней в страстном поцелуе. Позже они спустились в глубокую прохладную нору и занялись там спариванием, чтобы породить ещё двадцать разумных собак, что будут жить в мире с двумя солнцами. Нужно родить больше собак, потому что на этот раз Луч соединил их с безумным миром, который уничтожил мир двух солнц полностью. Они называют себя «людьми», в ужасе думала собака, засыпая рядом с партнёром. Мы оставили им хоть что-то, но они уничтожили нас полностью. Я – один из последних.
Они думают, что я – собака, пожирающая человеческую плоть. Но я тоже жертва. Я хочу найти их детей, чтобы объяснить, рассказать. Луч жесток. Но Луч не тронет детей.
Лёнька вывалился из вагона, выблёвывая из себя жуткое понимание. Он смотрел на собственные руки, неестественно удлинившиеся, ставшие практически резиновыми. Всё стало чужим. Рядом стояли Король и дядь Саша.
- Увидел Луч? – грустно спросил паук, с которым они спаривались в другом мире, чтобы родить детей. – Никому он не нравится, но он есть. Теперь ты и там, и здесь. Теперь ты везде. Теперь и ты – Пассажир.
- Я… Мне нужно идти. Я должен объяснить им. Я знаю, где они, - Лёнька Беда поднялся на негнущиеся ноги и посмотрел в темноту, туда, где в убежище скрываются остальные. Вагоны это скалы, а их внутренность – пещеры. И комнаты тоже пещеры. Пещеры с испуганными детьми.
- Иди. Скажи им, что они хорошие, — паук облизнул лицо длинным языком, а Король с лязгом захлопнул дверь вагона.