Я календарь переверну – и снова третье сентября

Папа был веселым. Мы ездили на дачу на велосипеде, я сидела на раме, на примотанной проволокой подушке, и мы пели песни. Особенно любили «Трудно было человеку 10 тысяч лет назад», и во время припева «даль-даль-даль-даль» папа резко ухал в какую-нибудь колею, как на американских горках, а я смеялась. И каждый раз перед припевом сердце заранее сжималось, потому что впереди снова колдобина, и папа точно туда нырнет.

Я рисовала ему картинки с петухами и муравья Ферду в красном шарфике в белый горошек, а он носил их в дипломате. После поминок на 40 день его коллега отдал мне этот дипломат – старенький и сильно потертый, он давно стоял в углу на работе, папа ходил с новым, а старый все не решался выбросить. Я открыла его, и меня накрыло тем же запахом, который с детства ассоциировался с папой – документами, пропитанными табачным дымом его сигарет, кожей, немножко полынью. Папа очень любил полынь, на даче первым делом сплетал себе из нее венок и надевал на голову или вешал на грудь. Куст полыни был священен, маме строго было запрещено его ликвидировать. И часто срывал горстью горькие цветы и носил их потом среди бумаг. Папа ушел, а запах остался – наверное, я по-настоящему осознала, что его больше нет, только когда открыла дипломат.

Помню, как он учил меня говорить время на часах – я упорно на вопрос «Сколько времени» кричала «Большая стрелка на 3 маленькая на 2». Папа сделал картонные часы и долго двигал стрелки, объясняя мне, как правильно. Когда мама в мае рассказала, что он заболел, я не могла предположить, что времени ему осталось 3 месяца. Он даже ушел в своем веселом стиле – 3-го сентября, когда весь рунет обменивается мемчиками про Шуфутинского. Его папа, кстати, не любил. Зато на каждом семейном застолье включал на полную катушку Высоцкого. И в серванте у нас долго стояла его черно-белая фотография с Мариной Влади. А я слушала Иванушек и терпеть не могла эти хриплые надрывы про охоту на волков.

Дети сильных родителей часто вырастают инфантильными, все им кажется – недолюбили, недодали, дали не то, любили не так. Папа растил нас сильными, потому что знал по себе – опираться нужно только на то, что внутри. Я усвоила физическую сторону и совсем ничего не поняла про нематериальную. Дралась с мальчишками, лазила по деревьям и помогала папе весной таскать тяжеленные доски из погреба в гараже для просушки. А папа всегда повторял: ты внучка компешразведки! Стремно быть девчонкой, когда в затылок дышат такие предки – прадед прошел русско-японскую, даже георгиевские кресты имел, дед попал в окружение под Сталинградом и выжил, папа строил БАМ и сам город Целиноград, который теперь столица Казахстана. Моего геройства хватило только на филфак МГУ.

Папа знал все, даже мою способность руками считывать телесное состояние – «сосредоточь энергию на кончиках пальцев». Мне тогда казалось, это просто шутка, какая-то пародия на Кашпировского, а сейчас понимаю – он тоже чувствовал, хоть и не находил, возможно, рационального объяснения. Он вообще был очень рациональным человеком, мой папа.

И добрым. Жил нараспашку, любил баню и рыбалку, мог на даче сломать ползабора, чтобы из железного столбика, раскаленного летней жарой, вытащить птенцов синицы, которая по птичьей своей дурости свила там гнездо. Коту нашему Борьке угрожал – ух, сколько я котов зарезал! Борька относился скептически, но на рожон не лез, уважал.

Папа был как Джералд о'Хара из Унесенных ветром, и я ассоциировала себя со Скарлетт не потому, что была или хотела быть как она, а потому что папы у нас были похожие.

Михаил Васильевич Самоделков (28.09.1951 – 03.09.2017).

Я календарь переверну – и снова третье сентября.