Папа был веселым. Мы ездили на дачу на велосипеде, я сидела на раме, на примотанной проволокой подушке, и мы пели песни. Особенно любили «Трудно было человеку 10 тысяч лет назад», и во время припева «даль-даль-даль-даль» папа резко ухал в какую-нибудь колею, как на американских горках, а я смеялась. И каждый раз перед припевом сердце заранее сжималось, потому что впереди снова колдобина, и папа точно туда нырнет.

Что бы мы ни обсуждали с Дарьей Олеговной, это всегда эстетно, даже если речь о главном поставщике наших локальных мемчиков – Токареве, человеке, настолько далеком от какого-либо понятия прекрасного, что плоская жопа машибойко кажется ему идеальной. Специально для него Дашин муж даже изобрел политкорректную замену слова дебил – человек со сложными нейронными связями.

В мои далекие детские годы у моей семьи была дача – несколько соток за чертой города в районе завода газовой аппаратуры. Участок-то небольшой, но по объему сельскохозяйственных работ и нещадной эксплуатации женского и детского труда вполне себе сравним с какой-нибудь южноамериканской плантацией. Надо сказать, дача в Астане – это прежде всего огород, а не летняя резиденция неработающих мам с детьми и пенсионеров, как в Московской области, где максимум, что принято сажать – цветочки и зелень. Нэт, астанинские дачи суровы, это пахота от зари до зари под палящим степным солнцем и непрерывная борьба за урожай с тунеядствующей шантрапой, ворующей по ночам плоды твоих адских земледельческих усилий.

Свадебный марш Валерия Медведева, как Фраевские Сказки старого Вильнюса, хочется цитировать чуть больше, чем полностью – дачные диалоги артистической среды 70-х годов напоминают мне нашу эстетную переписку с Дарьей Олеговной:

«Мы больше не будем слушать, что там болтает ваш ум - он неживой, его нет. А вот тело ваше осязаемо, реально и прекрасно. И мы его очень любим» из диалогов с доктором Ви

Ох сколько раз, глядя на эту сцену из Mamma Mia!, я представляла себе нашу встречу с Димитрисом на закате жизни: маленький греческий остров, я такая же безбашенная и почти не постаревшая, он элегантен, как Пирс Броснан с этими его невозможными плечами на фоне моря, и мы друг друга упрекаем, как можно было так глупо разойтись в молодости, хотя были все шансы прожить долгую и счастливую жизнь вместе. На самом деле, шансов не было ̶я̶ ̶н̶е̶ ̶с̶п̶л̶ю̶ ̶с̶ ̶л̶и̶б̶е̶р̶а̶л̶а̶м̶и̶!̶ ̶, но я, как Джейди в Scrubs, склонна мечтать о всяких глупостях.

«Позволь мне тебя узнать», – говорит Джон Камилле, и она открывает ему свое тело, испещренное шрамами от самоистязаний после всего, что с ней приключилось в подростковом возрасте: группового изнасилования, смерти сестры, токсичных отношений с матерью, самоубийства соседки по палате на ее глазах. И эта фраза – квинтэссенция не только сериала Острые предметы, но и всей нашей жизни, потому что на свете нет ничего важнее человеческих отношений, которые невозможны без этого своеобразного контракта – обоюдно позволить себе друг друга узнать. Но узнать не ради праздного любопытства, не для эксперимента, который можно в любой момент прекратить в одностороннем порядке, наплевав на чувства второй стороны, а узнать самого себя, глядя в партнера...

Эпиграф:

Несмотря на постоянную жизнь в уме, я, тем не менее, отлично умею контактировать с телами, хоть и совершенно не представляю, как именно я это делаю. Наверное, из всей массы неосознанных вещей, которые я творю, эта – единственная со знаком плюс. Стоит только моим ладоням прикоснуться к чьему-то телу, оно тут же начинает рассказывать мне свою историю: где болит, где недолюблено, где напряжено. Более того, оно само ведет мои руки и само выбирает способ взаимодействия. Мой ум в эти моменты если и не выключен полностью, то сильно приглушен, и когда я погружена в эту телесную осознанность, я ощущаю абсолютное, невероятное счастье.

О достославная Татьяна свет Васильевна! Смиренно Вас приветствует Евгенья, В недавнем прошлом Ваш щщщенок любимый, А может, и в грядущем, если время, Коварнейшая из причин разлуки, Не выметет из Ваших вспоминаний Ничтожный и убогой образ мой. Аой!