О концепции "украденной победы"

Пишет otshelnik_1

В начале XX века произошел тектонический разлом русской Истории, связанный с разрушением религиозного сознания.
А к весне 1917 года народ был уже без царя в голове…
«Без царя в голове, без родины в сердце» - говаривал у нас один преподаватель на военной кафедре.

Современному человеку не просто понять человека Традиционного общества. Мы судим по себе, зачастую даже не пытаясь посмотреть на тот мир глазами наших предков.
Удивительно, но даже серьезные историки далеко не всегда стремятся учитывать особенности социальной психологии людей конкретной эпохи. Историю социума невозможно понять, если рассматривать только историю событий, не учитывая историю мироощущений.
Нам, например, непросто вместить, что для человека Традиционного общества понятия «Монарх» и «Отечество» были практически тождественны. Нет Монарха – нет и Отечества. Ослабление религиозного чувства, приводившее к эрозии чувств монархических, соответствующим образом снижало и патриотизм народа.

Мы ведь по себе судим. Мы представители русской нации, сформировавшейся в советское время, у нас есть национальное самосознание. У нас великая история за плечами. Мы ее знаем, ибо строгие учителя в общенациональной школе (это вам не церковно-приходская!) годами вколачивали в нас мысль о национальном единстве не только с современниками, но со всеми ушедшими поколениями, начиная с эпохи первобытных стоянок и заканчивая последним съездом КПСС. Вколачивали в нас мысль о нашей ответственности перед ними. И классовый подход для большинства людей не мог быть камнем преткновения.
Накануне ВОВ новая общность со своей идентичностью еще не была до конца сформирована. А потому причудливым образом сохранились и частично использовались рудименты традиционного общества. Например, персонификация Отечества в лице Главы государства («За Родину, за Сталина!»), или, например, восприятие Главы государства в качестве Отца народа.
Культ личности Сталина нужен был не Сталину и не элите, а, прежде всего, народу. Позднее в этом уже не было никакой надобности. Последующие правители прекрасно понимали, что культ их личностей народу, уже окончательно оформившемуся в нацию, и даром не нужен.

Вспомнились давнишние кадры – смерть какого-то ближневосточного монарха. Массовая трагедия, стенания и плач. Рыдающие женщины, плачущие мужчины. Массовое и искреннее горе. Вспомнились документальные кадры от 5 марта 1953 года. Опрокинутые лица людей, слезы, рыдания. Горе массовое и искреннее.
Мы так уже не сможем. Хорошо это или плохо, не важно. Важно понимать, что мы так уже не сможем.

А вот до революции в сознании большей части населения империи Отечество и Царь были соединены почти неразрывно, и скрепляла их Вера.
Ну… Пока еще скрепляла… Можно сказать…
О том, насколько слабо на тот момент «скрепляла», говорит тот факт, что после отречения рыдающих монархистов особо не было видно. Не было видно их и после екатеринбургской трагедии.
Тем не менее, общины и отдельные подданные ощущали свое единство в основном через Монарха. Нет Монарха, нет, считай, и Отечества.
Национального самосознания у большей части населения не было. Но до тех пор, пока была жива вера, до тех пор, пока религиозное сознание поддерживало жизнь общества, слова офицера о «великой истории великой России», произнесенные перед солдатским строем, находили отклик в душах солдат. Но самого понимания «величия истории» отдельно от веры у них не было и в помине, да и быть не могло, ибо истории этой они толком не знали. Не было у них и представления о геополитике, ибо не знали они толком ни истории, ни географии. Так что солдату, утратившему веру, бесполезно было рассказывать про какие-то там проливы…

«Эх, Вадим Петрович! Беззаветную отвагу, любовь к царю, отечеству - это господа выдумали, а мы долбили по солдатской словесности... Отвернетесь, а, мы, мужики смеемся».

Россия вступила в войну тогда, когда разрушение традиционного мироощущения, связанное с утратой религиозного сознания, у большей части народа вошло в заключительную фазу. О какой монархии можно говорить в расцерковленном обществе? Нет Царя – нет и Отечества. Нет, вообще, никакой иерархии.
Надо признать, элита изначально так и не смогла объяснить народу цели войны. Строго говоря, в традиционном обществе это особо и не нужно – за Веру, Царя и Отечество! Но в 1914 году общество было уже не совсем традиционным. А дальнейшее разрушение традиционного мироощущения, вообще, привело к окончательной утрате смыслов в воюющей армии.
Смогла бы Россия дотянуть до победного конца на остатках традиционной общественной закваски?
Бог весть.

Впрочем, какой смысл размышлять об этом, если заговорщики-февралисты собственноручно подвели черту под историей Традиционной России.
Росчерк карандаша на листе бумаги решил дело…
При этом секуляризация русского общества уже достигла критического уровня. В результате монархическая форма бытия оказалась исторически полностью исчерпанной (потому и не рыдал никто). А ведь никаких других форм в недрах русского общества (в отличие от той же Франции XVIII века) не сложилось.
А Россия при этом еще и ведет тяжелейшую войну.

Война была проиграна сразу же, как только император подписал отречение.

То, что война была проиграна – это мелочи жизни. Это - тьфу.
Трагедия состояла в том, что «Русь слиняла». Мгновенно. «Поразительно, что она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей… Не осталось Царства, не осталось Церкви, не осталось войска… Что же осталось-то? Странным образом — буквально ничего».
А чему удивляться-то? Нет Монарха – нет и Отечества.
В.Б.Станкевич очень ярко передает именно ощущение первых дней Февраля.

«Не политическая мысль, не революционный лозунг, не заговор и не бунт, а стихийное движение, сразу испепелившее всю старую власть без остатка: и в городах, и в провинции, и полицейскую, и военную, и власть самоуправлений. Неизвестное, таинственное, иррациональное, коренящееся в скованном виде в народных глубинах, вдруг засверкало штыками, загремело выстрелами, загудело, заволновалось серыми толпами на улицах».

Большевики подтянутся в столицы лишь через месяц-другой. Из ссылок, из эмиграции.
Большевики, большевики… Что-то знакомое. Марксистская группа, говорите…
Ах, да, помню.
"Три источника, три составных части". Английская политэкономия, классическая немецкая философия и французский утопический социализм…
А какое отношение это имеет к происходящему?
Вот, например, к этому стихийному движению, сразу испепелившему всю старую власть без остатка, к этому неизвестному, таинственному, иррациональному, коренящемуся в скованном виде в народных глубинах?
Идеи овладевают массами и становятся силой?
Вот эти плоские социал-демократические идеи могут овладеть неизвестным, таинственным, иррациональным, коренящимся в скованном виде в народных глубинах?
Не смешите мои тапочки.
Это, скорее, «массы» могут «овладеть» большевиками.
(- Василий Иванович, а ты за большевиков, али за коммунистов?
- Я за Интернационал!
Вот ярчайший пример «овладевания». Только вопрос: а кто кем овладевает-то? Причем в довольно грубой форме...)

Война была проиграна сразу после Февраля, ибо вести ее было уже некому.
Было одиннадцать миллионов вооруженных мужчин в форме, со знаками различия, привыкших убивать и ходить под смертью.
Но не было уже армии.
Причем здесь большевики? И кто такие большевики до апреля 1917 года?

Сознание либеральной элиты РИ представляло собой химеру из обломков традиционных представлений и идеологем западного модерна. Отсюда и полная неадекватность их действий. Только этим можно объяснить их уверенность в том, что «освобожденный» солдат начнет воевать за троих.
Все произошло с точностью до наоборот. В сознании народа в войну вступала РИ, которую возглавлял Монарх. Отречение царя и провозглашение республики сделали войну в представлении народа бессмысленным рудиментом навсегда ушедшего строя.
«Временных» (и либералов, и генералов) народ за власть не признавал. В традиционном монархическом обществе авторитет начальствующих в глазах народа освящен и подтвержден, прежде всего, авторитетом Монарха. Заставив Николая II отречься, февралисты не отобрали у него власть. Они уничтожили само понятие государственной власти, как таковое. Вернее, последние остатки понятия о государственной власти
В результате призывавшие к победе в опостылевшей войне оказались никем, и звать – никак.

«Временные» почувствовали это сразу. Они напоминали учителя русской словесности из «Республики ШКИД», который из страха перед учениками распевал с ними «Не женитесь на курсистках».
Приказ №1.
«Декларация прав солдата».
Публичное награждение Корниловым унтера Кирпичникова за подлое убийство офицера.
Адмирал Колчак, с ног до головы облепленный эсерами, устраивающий торжественное перезахоронение праха лейтенанта Шмидта.
Синод, заставляющий священников праздновать 1 мая, как вторую Пасху.
Все это господское заискивание не могло сделать февралистов своими в глазах народа. Это лишь ускоряло процесс окончательного разложения общества.
Из дневника барона А. Будберга.

«Клетки раскрыты, дикие звери выпущены, и их поводыри обречены нестись впереди и давать зверью все новые и новые подачки; ни остановить, ни, тем паче, вернуть в клетки уже нельзя. Происходит крах еще небывалого в истории размера. Трещат и разрываются все связи…» АРР. Т12. С.207

Март 1917 года. Ящик Пандоры открыт.
На тот момент большевики в этой конструкции, как сказал бы В.Розанов: мелочь дробная, в микроскоп не видная.

Эпоха Временного правительства это эпоха разложения уже мертвого тела РИ.
Никакой новой жизни Февраль не породил.
Он убил старую.
Вернее, добил.

Вся эта суета главноуговаривающих, армиеуговаривающих, корпусоуговаривающих (так с горькой иронией называл себя барон Будберг), дивизиеуговаривающих, полко и ротоуговаривающих, батарееуговаривающих была проявлением разложения мертвого государственного тела. В феврале 1917 года были уничтожены и авторитет власти, и власть авторитетов. Вернее, остатки всяких авторитетов. Деструктурированное общество. «Ржаной кисель без соли».
Перечитайте хотя бы воспоминания Деникина касательно этого периода. Посмотрите на них под этим углом. И вы увидите, что никаких «большевиков, разложивших армию» не было. Что проклятия в адрес большевиков существуют сами по себе (как жалкий лепет самооправдания), а жестокая реальность – сама по себе. Бессмысленные движения полков, дивизий, корпусов на позиции, а чаще с позиций, митинги, резолюции, бунты, уговоры – все это даже не судороги умирающего организма. Это процессы распада уже мертвой плоти.

В целом антивоенные настроения армии и большей части народа не были навеяны пропагандой каких-либо политических партий. Забудьте, наконец, про советские картины, где солдаты в окопах жадно читают «Окопную правду», про кинофильмы, в которых бедовый рабочий Максим-Чирков уже в солдатской форме задорно подмигивает кинозрителю: мол, мы им там, в армии наагитируем. Все армии мира устроены одинаково, везде есть особый отдел и военно-полевой суд. И до Февраля заниматься антивоенной пропагандой в царской армии было не намного легче, чем в советской.
Между антивоенными, пораженческими установками большевиков и антивоенными настроениями армии и общества не было никакой причинно-следственной связи. Последние были следствием фатальных тектонических сдвигов, происходивших в общественном сознании. А большевики до апреля 1917 года представляли собой всего лишь небольшую маргинальную группу, информационно от народа оторванную и ему практически неизвестную.
Во время войны запрещенные до Февраля большевики и народ, вообще, существовали в параллельных мирах и практически не пересекались.

Антивоенные идеи большевиков не овладевали массами. Это чушь, которую хором внедряли в общественное сознание и большевики, и их противники, правда, с совершенно разными целями и противоположными нравственными оценками.
Нельзя даже сказать, что их идеи после Февраля упали на благодатную почву и дали свои всходы.
Их идеи и не «овладевали», и не «падали», просто они оказались созвучны народным чаяниям.
Не тождественны, а именно «созвучны».
При этом и происхождение идей было совершенно разное.
У большевиков отрицание войны теоретически проистекало из их интернациональных «антиимпериалистических» марксистских установок.
А имперский народ наш был против «империалистической войны» постольку, поскольку у него на тот момент не было моральных сил ее вести, он вступил в эпоху собственной реконструкции.
Наши люди, конечно, читают листовки и слушают ораторов, но подчиняются они, прежде всего, своему чувству, «таинственному, иррациональному, коренящемуся в народных глубинах».

Народа, собственно говоря, после Февраля в полной мере и не было, он только с осени 1917 года начнет заново структурироваться вокруг нового центра кристаллизации. (Формально с апреля 1917-го).
В этом смысле мы все родом из Октября, ибо в 1917-м Россия пережила клиническую смерть.

И никакой победы большевики ни у кого не крали.
Все было украдено до них…
Окончание