October 6

Больше не будет

Влада, я и бледная девушка, имя которой я не знал, выскочили на улицу из тёмного душного бара. Девушка постоянно растирала очень красный отекший нос, у неё иногда проскакивала на левой части лица нервическая судорога, глаза моргали с разной частотой.

— Извините, у вас всё хорошо? — я пытался установить с ней связь.

Она не реагировала, но по шаткой стойке я понимал, что ответ на мой вопрос, скорее всего, очевиден. Это было такое состояние человека, когда все чувства притупляются, и никакая страшная боль не приводит в сознание.

Девушка сделала шаг. Мне на секунду показалось, что она ещё вменяема для того, чтобы самостоятельно добраться до дома, но уже через несколько секунд я поднимал её с холодной осенней земли. В этот момент я увидел, что она очень красива. Даже с раскрасневшейся под носом кожей, волдырями и царапинами.

— Она прям в жопу обдолбанная, Кир. Оставь еë.

— «Оставь еë», — шумно выдохнул я.

Я опустил её на скамью, надел ей на руки свои перчатки и присел рядом.

— В больничку повезешь?

— Я ещё не знаю. Вдруг…

— Не надо в больницу! — девушка вскрикнула, дёрнулась и начала пинать меня ногами, насколько доставала. Я попытался её коснуться, но она громко завизжала и упала лицом в землю.

А я всё равно влюбился в неё затем. До чего странный я человек.

Ее звали Мира. Это я узнал в тот день, когда отвёз её к себе домой. Всё, что она уже успела принять, подействовало, и я встретился с ужасными последствиями переизбытка дофамина. Утром она вспомнила свой адрес и номер телефона, через несколько дней она вспомнила меня и позвонила. Мы встретились. Снова. И снова.

Вся её жизнь состояла из каких-то ярких несвязных фрагментов. Она не встречалась с парнями дольше двух свиданий, у нее не было ни подруг, ни друзей, она редко бывала дома и очень продолжительное время была зависима от наркотиков.

— Зачем ты делаешь это с собой?

Мира делала такое оскорбленное лицо каждый раз, когда я спрашивал это. Вероятно, она считала, что я её осуждал.

— Потому что мне это нравится.

— Я лишь потому говорю…

Она прерывала меня поцелуем, и всё начиналось сначала. В одну ночь, когда я не пошёл с ней на вечеринку, Мира поймала свой первый передоз. Я проклинал себя, я несся как бешеный по коридорам больницы в спешно накинутом халате. Мне казалось, что я мог всё исправить, не допустить этого. Я стал почти одержим. Сейчас я вижу: зависимых среди нас было двое.

Мира была чистой уже месяц. Физический абстинентный синдром сильно расшатал меня: я тогда думал, что это самое сложное в избавлении от завтсимости. Иногда мне казалось, что у нас всё хорошо, пусть Мира и не ложилась в диспансер. Волдыри и прыщи проходили, а взгляд прояснялся. Я любил еë, любил каждую секунду. Мне хотелось думать, что скоро она станет моей женой, матерью моих детей.

Но как только страх смерти проходил, возвращался страх жизни, безрадостной и скучной жизни.

— Мира, пожалуйста…

— Что? — она взвизгнула и посмотрела на меня этим диким взглядом.

— Не надо. Пожалуйста, не надо.

Я упал. Я обхватил руками её голые колени и целовал, целовал безнадёжно.

— Ты обещала, что больше не будешь!

— Хватит! — она попыталась оттолкнуть меня, но я вцепился намертво, целовал и краснел. — Мне надоело, что все говорят мне, как мне лучше жить!

Она оттолкнула меня с такой бешеной силой, которой никогда в ней не было. Мира кинулась к двери, быстро выбежала и захлопнула еë, а я остался в квартире один.

Почему я так просто отпустил её? Я надрывно зарыдал, упираясь лицом в матрас.

Мира в тот вечер умерла. В этот раз никто не вызвал ей скорую.

Я стоял на холодном ветру, сжимая в руке красные цветы, и весь трясся, как в лютую метель. Мать Миры не пришла, мы провожали её вместе с еë братом Димой.

— Вы ведь были близки, да?

— Да, да. Можно и так сказать.

Я никогда его раньше не видел, но он оплатил похороны и отправил мне сообщение с местом и временем. Я в последний раз увидел её лицо перед тем, как захлопнулась крышка гроба. Это было еë единственное желание — она уже давно мечтала о том, чтобы не было света, который слепит глаза.

— Это хорошо. Это даже хорошо, — Дима похлопал меня по плечу. — Зато больше не будет.