«Хранитель пчел из Алеппо», Кристи Лефтери — терапевтически о войне
Последние пару лет мой выбор книг для чтения смещается в сторону остросоциальной литературы. Вольно или невольно, осознанно или неосознанно, так или иначе — темы этики, религии, политики притягивают внимание, в каком бы контексте они ни встретились: будь то антиутопия (заведомо остросоциальный жанр), триллер, детектив или книга о мифологии. Возможно, это проявление феномена Баадера-Майнхоф: на самом деле эти темы были в подобных книгах всегда, просто именно теперь, на фоне сами знаете каких событий, они выделяются из остального текста. Возможно, однако, что дело в чем-то совсем ином.
«Хранитель пчел из Алеппо» попал ко мне в руки случайно — в составе книжного бокса, купленного вслепую года три назад. Стоит сразу оговориться, что я не выбрала бы его сама: слишком пафосное название, слишком пафосная аннотация, слишком пафосная обложка. Однако заявленная тематика беженства с некоторых пор отзывается во мне не только на уровне абстрактной повестки, но и на более глубоком, личном уровне.
Spoiler alert!
Нури и Афра Ибрагим бежали из Алеппо в конце 2015 — начале 2016 года: их маленького сына Сами убило снарядом, а дом разбомбили и разграбили. Каждый из героев по-своему переживает горе: Афра, видевшая смерть сына, ослепла и закрылась от внешнего мира. Нури, напротив, видит то, чего нет — черноглазого мальчика Мухаммеда, забота о котором становится новой миссией Нури, не сумевшего уберечь своего Сами. Нури и Афра пытаются не просто добраться из Алеппо до Великобритании, но найти свой «путь к свету», собрать свою жизнь из осколков воспоминаний, склеенных надеждой, и обрести новый дом.
Автор книги — Кристи Лефтери, в прошлом психотерапевт — в 2016-2017 годах работала волонтером в центре беженцев в Афинах. Там она помогала людям, спасавшимся от войны на Ближнем Востоке. «Хранитель пчел из Алеппо» стал для Лефтери способом выговориться и рассказать о том, что она видела и слышала. С одной стороны, роман позиционируется как своего рода рупор, усиливающий голоса людей, которых автор пыталась поддержать и спасти. С другой стороны, для самой Лефтери он становится формой рефлексии, а возможно, даже терапии.
Примечательно, что Лефтери — дочь беженцев. Ее родители, греки-киприоты, вынужденно покинули родину в 1974 году из-за вторжения Турции и перебрались в Великобританию. По признанию самой писательницы, ни отец, ни мать не рассказывали детям о войне — и в книге чувствуется, что Кристи тоже не хочет или не может о ней писать:
«Все это было связано с тем, чтобы начать новую жизнь, найти работу, обустроиться и интегрироваться. Травма войны, все эти перемещения как бы ушли куда-то в подполье. Это было похоже на грохот, который мы чувствовали, когда росли. В детстве ты улавливаешь это, но не понимаешь, что чувствуешь. Я пыталась понять, откуда берутся эти реакции. Что мешает людям говорить о своих травмах?» — выдержка из интервью про роман.
Что мешает говорить о травмах?
В первую очередь, выбор действующих лиц. Нури и Афра — очень удобные для автора беженцы, практически в совершенстве владеющие английским языком и накопившие достаточно денег, чтобы их физиологические проблемы решались на раз-два и не отвлекали читателя от проблем психологических. Лефтери протаскивает героев по маршруту Сирия — Турция — Греция — Великобритания, не особо заморачиваясь над разницей локаций и даже не пытаясь использовать смену ландшафта для передачи реалий и тяжести их путешествия. Меняются только декорации, а душевные метания все те же.
В результате вместо живых героев, в которых узнавались бы голоса тех самых беженцев, пытающихся обрести надежду в волонтерских центрах, где работала Лефтери, нам снова «продают» красивые и метафоричные образы: ослепшую художницу, которая на самом деле проникает в суть вещей, и ее зрячего мужа-пчеловода, который в упор не видит истины. Нечто в этом роде уже встречалось нам в другой психологичной книге о войне — в «Половине желтого солнца» Адичи, — но там картонная архетипичность героев интересно обыгрывалась и раскрывалась в развитии их идентичностей, непосредственно связанном с войной и трансформацией мира вокруг персонажей. В «Хранителе» никакой подобной динамикой и не пахнет. По большому счету, мы наблюдаем только два состояния каждого героя, которые сменяют друг друга по щелчку пальцев: вот Афра закрыта от внешнего мира, поскольку скорбит о сыне в одиночестве, — а вот она уже интегрировалась в местное общество, отпустив проблему после разговора с доктором; вот Нури видит несуществующего мальчика, потому что не может смириться с потерей сына, — а вот его ПТСР уже прошел после общения с женой.
О войне — терапевтически
Во-вторых, говорить о травме мешают — вы не поверите — слова.
Из всей остросоциальной литературы меньше всего я люблю литературу военную. Не потому, что ее сложно читать, — я не особо эмпатичный человек, и «тяжелые» темы не вызывают у меня эмоционального отторжения. Просто в контексте войны я сторонник Тютчева: «мысль изреченная есть ложь» — крайне сложно, если вообще возможно подобрать слова, чтобы выразить весь тот ужас, кромешный мрак и пустоту, которые война приносит с собой. Поэтому мои любимые военные книги — это «Уловка-22» Хеллера и «Бойня №5» Воннегута — они не просто говорят, они очень выразительно молчат о войне — и это молчание оказывается сильнее слов.
А вот что мне дается совсем плохо — так это soft-language-книги про войну. Как говорил Джордж Карлин, I don't like words that hide the truth — я не люблю слова, которые скрывают правду. В случае «Хранителя пчел» кошмары войны и беженства оказываются намертво погребены даже не под словами — под красивыми «мягкими» образами. Автор выписывает их любовно, словно картину. Вот бескрылая пчелка в английском саду, изгнанная из улья, — очевидная метафора на вынужденно покинувших дом героев. Вот разрушенный Алеппо сравнивается с «мертвым телом любимого человека: в нем нет жизни, души, здесь только гниющая плоть и кровь». Очень ярко, очень кинематографично — настолько, что такая же фраза, практически слово в слово, звучит в фильме «Беглец» (2023) Рика Романа, и я сомневаюсь, что сценарист этого средненького боевика про Афганистан вдохновлялся романом Лефтери.
Большая — огромная — проблема «Хранителя» в том, что о трагедии — личной или социальной — он пытается рассказывать на языке символов, метафор и красоты. За витиеватыми оборотами, сглаженными углами и образными иносказаниями боль героев и сопереживание автора невозможно разглядеть — они теряются, как...
Еще художественнее в своем произведении выражался только мой любимый Василий Ключарев. Но, знаете, «Хранитель пчел из Алеппо» вполне мог бы составить конкуренцию «скрипучему просоленному настилу неизвестности» по уровню метафоричности и нарочитой фигуральности:
В довесок автор совершенно не оставляет читателю пространства для мысленного маневра. Образность и метафоричность книги прибиваются авторской трактовкой — Лефтери буквально разжевывает для читателя каждый значимый символ. И это, если честно, раздражает неимоверно — тропы в романе не настолько глубоки и сложны в трактовке, понять их самостоятельно под силу даже самому непрошаренному читателю. Подобный стиль изложения встречался мне недавно в «Рагнареке» Байетт и тоже вызывал вопросы — своей унылостью он сравним с объяснением анекдота, который от разбора смешнее не становится.
О хорошем
«Хранитель пчел из Алеппо» — роман упущенных возможностей. Самое печальное в этой книге — то, что автор чутко чувствует общую проблематику, но то ли не хочет, то ли не умеет ее раскрыть и углубить. Приведу только один пример, который отозвался мне больше прочих, потому что переживался на личном опыте.
Так получилось, что в последние два года многие из нас оказались перед сложным выбором: бросить все и уехать вникуда строить новую жизнь или остаться, несмотря на риски и угрозы этого непростого времени. Сколько нас таких — мучительно размышляющих и пытающихся строить планы, способные выстоять на зыбкой почве непредсказуемого будущего, пестующих иллюзию собственного влияния на ситуацию и контроля над ней, боящихся и не желающих принимать финальное решение, пытающихся убедить себя, что мы не прокрастинируем необходимость выбирать?
Лефтери улавливает этот внутренний конфликт между желанием бежать и неспособностью попрощаться с прошлым, попыткой делать вид, что жизнь продолжается и течет в том же русле, что и до войны. Первые протесты в Сирии начались еще в 2011 году, на волне «Арабской весны»; в 2012 году повстанческие группировки захватили почти половину Алеппо; в 2014 году официально началась военная интервенция США и союзников — и все это время Нури и Афра, как и их кузен Мустафа, остаются дома. Обсуждают перспективы, водят пальцем по карте, разрабатывая маршруты выезда из страны, копят деньги на случай эмиграции, но не предпринимают активных действий — по большому счету не заходят дальше разговоров. Что самое страшное: даже когда сыновья Мустафы и Нури погибают, их родители по-прежнему пытаются хвататься за старую жизнь, а в случае Афры — только сильнее прикипают к дому, пусть и знают, что от войны лучше бежать, не оглядываясь. Толчком к отъезду становится только непосредственная угроза для жизни самих героев — сначала Мустафа останавливает расстрел детей и уезжает, боясь, что его найдут и убьют; позже Нури едва избегает смерти и мгновенно собирает вещи. Итак, герои прожили в охваченном войной городе около 3-4 лет прежде, чем решились его покинуть.
Мы читаем литературу, чтоб включать эмпатию, чтоб сопереживать. К сожалению, таких моментов, вызывающих понимание и сочувствие к героям, в книге не так уж много — намного больше расплывчатых и смягченных образов, красивых слов, пафосных изречений.
Еще о хорошем
Несмотря на то, что в общем и целом стилистика книги вызывает у меня отторжение, не могу не подметить один красивый и изящный прием, который не встречался мне прежде. Каждая глава «Хранителя», кроме последней, делится на две части: в первой описывается жизнь Нури в настоящем времени, где он ожидает собеседования по поводу убежища, а во второй — рассказывается о его жизни в Алеппо и пути до Великобритании. Паттерн смены частей всегда един: на сцене сознания Нури появляется Мухаммед и буквально ведет героя в прошлое в формате, близком к потоку сознания. Рассказ о настоящем неизменно обрывается на середине фразы, как будто герой цепляется за одно слово, становящееся триггером для мысленного возвращения к травмировавшим его событиям.
Мы знаем, что Нури страдает от посттравматического стрессового расстройства — и такая форма повествования от его лица подчеркивает его внутреннюю боль. Психопатологические репереживания — или попросту флешбеки — являются одним из наиболее известных симптомов ПТСР, и выбранный автором способ показать их механизм и тяжесть подчеркивает глубину внутреннего конфликта, поглотившего героя.
Напоследок
Просто делюсь отзывом на Литресе, который сделал мне смешно и больно.
To sum up
Многие из вас наверняка слышали про арт-терапию — буквально: лечение искусством — группу особых психотерапевтических методик, направленных на гармонизацию состояния человека посредством механизма сублимации: например, рисования, танца, музыки, литературы. «Хранитель пчел из Алеппо» производит впечатление такого арт-терапевтического инструмента, призванного не погрузить читателя в глубокую, разрывающую сердце боль героев и их прототипов, но создать иллюзию гармонии и излечения этой боли. Так в итоге и происходит: в последней главе, фактически на ровном месте, героев вдруг «отпускает», их страдания сходят на нет, а освобожденные души птицами «улетают в несокрушимое небо». И это не спойлер к книге — буквально с первых страниц ты уже понимаешь, что закончится путешествие Нури и Афры именно так, ведь произведения подобного рода не подразумевают отсутствия хэппи-энда. В итоге ловишь ощущение, как будто твоему соседу отстрелили ногу, а автор рядом сидит, гладит тебя по головке и предлагает чаю навернуть ромашкового, чтобы не нервничать.
Итого: 4/10 — еще раз повторюсь: я не люблю книги о войне, которые пытаются сгладить боль, а не обострить ее. Но у вас, конечно, есть право на другое мнение.