Суд над группой лиц, обвиняемых в создании латышской националистической организации (СССР, 1938 г.)
Приветствие
Добрый, добрый вечер! Как говорилось в старом анекдоте – ну это уже к, у нас к передаче с Белковским, наверное, вот: точное бердичевское время что-то около пяти, да, и у нас что-то около пяти минут седьмого, вот, сейчас.
У меня у Сергея Бунтмана пропал звук.
Вот! Всё есть. Появился. А я уже сказал точное время, вот. Я хочу сказать, что при всех шутках и прибаутках сегодня ведь очень печальный день. Сегодня и – мы бы хотели разобрать, я думаю, Алексей Валерьевич, итоги настоящего процесса над убийцами Бориса Немцова, что случилось десять лет назад ровно, вот, 27 февраля пятнадцатого года, вот, очень печальный день, и даже о нём не знаешь, что писать и говорить, я согласен с Серёжей Пархоменко, который говорит – тут, ну, почти ничего не скажешь, правда, он большой пост написал, вот, почти ничего не скажешь и не будешь вспоминать каких-нибудь весёлых и не очень весёлых из общения: ведь он был наш друг, Борис Немцов, ко всей, ко всему тому, что он был и большой политик, и ярчайший политик демократического направления, вот, он же был наш друг, и друг близкий, вот.
Я Бориса Ефимовича не знал, мне тут добавить нечего, но знаешь, что я скажу: вот у тех людей, которые мостырили – по-другому не скажу – сегодняшнее дело, которое мы будем рассматривать, была абсолютная уверенность, я в этом не сомневаюсь, что оно никогда не станет предметом разбирательства – оно стало гораздо быстрее, чем они вообще могли себе представить, по крайней мере в отношении двух из трёх, кто этим делом непосредственно занимался, да и до реабилитации прошло – ну, в масштабах человеческой жизни немало, конечно, но и не так уж много, меньше двадцати лет.
Да, сегодня вот один из советских процессов, и у нас будут латышские буржуазные так называемые националисты.
Да, те, кто зн… как бы интересуется историей политических репрессий и большим террором, то есть периодом тридцать шестого – тридцать восьмого года, в общем, себе прекрасно представляет, что в это время было больше десятка вот таких вот национально окрашенных процессов. Судили венгров…
Да, и кампаний, и вообще, и кампаний было: кампания арестов, национальные, вот эти волны национальных операций.
Судили венгров, которых немало было на советской территории, потому что в основном это были эти венгерские коммунисты, которые здесь оказались после поражения венгерской революции, судили эстонцев, судили поляков, не, не, не в один заход, а во много заходов судили поляков, судили корейцев – кого только не судили! Знаешь, я наткнулся, готовясь к сегодняшней передаче, на строки Александра Безыменского, небесталанного поэта – помнишь, Маяковский обращался, да, к молодым поэтам: товарищ Безыменский, товарищ Светлов и товарищ Уткин – ну, Светлов, безусловно, в этой троице самый талантливый, но и Безыменский с Уткиным, в общем, не бездарности абсолютно. Говорят, что Булгаков – ну, булгаковеды считают, что для Булгакова именно Безыменский послужил в какой-то степени, значит…
Да, послужил прототипом Ивана Бездомного – ну, коли так, то, видимо, Булгаков видел в этом человеке какую-то не погасшую ещё искру, потому что мы же помним, что Бездомный, в общем-то, к концу романа стал человеком, в общем, вполне приличным, и многое, многое понявшим на примере вот этой вот истории, начавшейся на Патриарших прудах. Но тем не менее в конце двадцатых годов или в начале тридцатых Безыменский пишет такое:
Привстанет на миг председатель суда,
И голосом тысяч рабочих колонн
Потребует списка враждебных имён!
Ну насчет привстанет на миг Безыменский оказался пророком – вот те процессы, о которых мы говорим, собственно сами судебные заседания примерно миг и занимали: час, два – это же особое совещание, это даже…
Даже не имитация судебного процесса.
Нет, когда были большие имитации, большие эти спектакли в колонном зале Дома союзов. Да.
Приказ № 00485
Там-то по нескольку дней заседания, пресса, всё – а это за закрытыми дверями, перекурили, чайку отхлебнули, подписали и бумаги отложили, перешли к следующему делу, сейчас это, в общем, всё хорошо описано. Так вот, латыши. Значит, сначала об общем порядке: в, после смерти Кирова в тридцать шестом году приказ НКВД номер 00485 устанавливает особый, так называемый альбомный – это профессиональный жаргон – альбомный порядок оформления дел, вот этот порядок и будет использоваться при проведении вот этих вот национальных процессов, ну или, точнее, расследований. Значит, что делается – работники управления НКВД там, на местах, если это в провинции где-то дело происходит, или в центральном аппарате по окончании следствия составляют списки-справки, коротенькие, на осуждённых, или, как принято в этой профессиональной среде говорить – осужденных, с разбивкой по категориям, ну, обычно как: первая категория расстрел, да, вторая категория десять лет лагерей, третья категория пять лет лагерей, ну и дальше там – в зависимости, затем эти справки комплектуются в специальный список, вот он-то и называется альбомом, да? Значит, их подписывают – иногда внося какие-то коррективы, уточнения, дополнения, иногда прямо просто вот, как подали, так и утверждают, кто – начальник управления НКВД или нарком внутренних дел республики и местный прокурор, дальше альбом направляется в Москву, где уже, так сказать, происходит окончательное утверждение, соответственно: нарком внутренних дел СССР, это Николай Иванович Ежов на период описываемых событий, и генеральный прокурор СССР, то есть Андрей Януарьевич Вышинский. Ну а дальше – альбомы возвращаются, если дело происходит не в столице, альбомы возвращаются в местные НКВД и, значит, приводятся в исполнение, никаких ни обжалований, ни помилований, ничего. Ну вот, например, 29 декабря тридцать седьмого года Ежов и Вышинский подписали расстрел знаешь скольки? 992 человека.
Ударники! Ну, под Новый год всегда, как известно, так сказать, особенно, да, у нас штурмовщина, закрыть план по валу, по году, там, и всё прочее. Вот так вот, 992 человека. Если говорить именно о латышском, так сказать, элементе – сейчас Андрей даст нам первую нашу картинку, и мы увидим большого труженика, так сказать, известного профиля – это Алексей Алексеевич Наседкин, который прошёл долгий достаточно путь в органах НКВД, и вот именно он 23 ноября тридцать седьмого года выступал в Кремле перед членами Политбюро с докладом о вскрытой им и его сотрудниками контрреволюционной латышской организации, после этого сразу полетели головы, в том числе очень известные головы: ну, я сейчас могу назвать фамилии Алскниса, Берзина, Петерса, Лациса, Вацетиса, да, первого, одного из первых – не первого, конечно, первый Крыленко был – главнокомандующего силами, вооруженными силами Советской республики, ну просто по признаку фамилии. Латыши? Латыши! Почему именно к латышам прицепились? Ну, при – во-первых, не только к латышам далеко, а во-вторых – дело в том, что на Латвию вообще посматривали с большим подозрением: страна откровенно, с откровенно антисоветским режимом, Улманиса, да? Режим такой, жёстко авторитарный, отменивший, там…
…многие права и свободы, и вообще явный совершенно кандидат к вам с Айдаром.
В известную передачу. Вот, с другой стороны – соседняя страна, до Витебской и Могилёвской областей и Белоруссии там вообще рукой подать, тогдашней Белоруссии, это ещё до освободительного похода; много немцев – традиционно, исторически, да, вот эти самые остзейские немцы, давайте вспомним, что Рига вообще-то в начале XIII века немцами была основана как город, и многие из этих немцев остались, а с немцами понятно – в это время отношения всё ещё пока плохие, да, как с Америкой до Трампа, вот, и поэтому тут как бы даже вопросов не возникало. Латыши, конечно, должны были создать вот эту самую контрреволюционную латышскую организацию. Значит, тем более что Наседкин – он не случайно был выбран. Почему именно Наседкин? Он в это время был начальником управления НКВД по Смоленской области – один из западных регионов, да, то есть, вот, как раз, собственно говоря, всё, что там сравнительно недалеко границы – это как раз логично, что именно ему было поручено: думаю, что было поручено. Значит, что он предложил – точнее, что он утверждал и что он предложил. Он утверждал, что вот этот вот буржуазный националистический латышский центр представляет собой разветвлённую организацию, которая пробралась в латвийскую секцию Коминтерна, в общество «Прометей» – было такое общество латышей в Советском Союзе, такое своеобразное землячество латвийское, – другие всякие организации. И предложил. Значит, он сказал: у нас, товарищи, по данным оперативного учёта есть какие-то сведения на 5000 человек – я предлагаю 500 арестовать. Вот такой вот подход. Ну а чё, собственно?
Ну, в общем, да. Что это, если не децимация, то есть...
…репрессии в отношении каждого десятого. Да, разумеется.
Предложение было на ура принято, и буквально через несколько дней была направлена шифротелеграмма в региональное управление НКВД о проведении операции в отношении перебежчиков из Латвии, всяких иммигрантов, активистов латышских клубов. Значит, что в ней предлагалось: с 3 декабря «приступить к аресту всех латышей, подозреваемых в шпионаже, диверсиях, антисоветской, националистической работе». Чтобы местные товарищи не занимались самодеятельностью, прямо там в директиве было выделено 8 категорий вот таких вот неправильных латышей. Значит, смотри: находящиеся на учёте и разрабатываемые, – это вот то, о чём Наседкин говорил «по данным оперативного учёта». Политэмигранты из Латвии, прибывшие в СССР после 1920 года, перебежчики, руководители, члены правления, сотрудники местных филиалов вот этого общества «Прометей» и других латышских клубов, да, руководители и члены бюро местных отделений общества латышских стрелков при Осоавиахиме: при Осоавиахиме было вот такое вот отдельное, внутри, так сказать, подразделение латышских стрелков, потому что они пока ещё считались одной из железных гвардий революции, с которых пример надо брать, а не искать там вот эти самые организации.
Ну, вышеупомянутые знаменитые латыши из ЧК ГПУ и из Красной армии – это, в общем-то, бывшие стрелки.
Конечно. Бывшие руководители и члены правлений бывших акционерных обществ «Продукт» и «Лесопродукт» – это во времена НЭПа такие вот были концессии, акционерные общества, которые занимались торговлей; латвийские подданные, за исключением сотрудников диппредставительств, латыши, прибывшие в качестве туристов и осевшие в СССР, один такой пример я приведу. Что касается сотрудников диппредставительств, – вообще латышами занимались не первый раз, и ещё в начале 1930-х годов, например, был очень серьёзный и последовательный наезд на консульство Латвийской республики, которое располагалось в Витебске. Ну, видимо, там проживало компактно достаточно большое количество латышей по национальности или подданных Латвии. И в конечном итоге, ну, консулу дали возможность выехать, не стали дипломата… но его выдавили из страны, консульство закрыли, и так далее. То есть тут как бы тоже работа велась, просто, так сказать, не арестовывали, а так, в общем, кому надо – приглядывали.
Потом, когда такая достаточно печальная и хорошо известная фигура – начальник Третьего отдела третьего управления НКВД СССР Радзивиловский, когда он будет арестован, в бериевские времена, в бериевскую оттепель эту первую 1939 года[1], он будет давать показания. «Я спросил Ежова, как практически реализовать его директиву о раскрытии антисоветского подполья среди латышей. Он ответил, что стесняться отсутствия конкретных материалов нечего». Запомним эту фразу. «Следует наметить несколько латышей из членов ВКПб и выбить из них необходимые показания. С этой публикой не церемоньтесь, их дела будут рассматриваться альбомным порядком. Надо доказать, что латыши, поляки и другие состоящие в ВКПб – шпионы и диверсанты. Выполняя это указание Ежова, я и все другие начальники УНКВД сделали одно из самых чёрных дел, огульно уничтожая поляков, латышей и другие национальности… Все показания об их якобы антисоветской деятельности получались, как правило, в результате истязаний арестованных, широко применявшихся как в центральном, так и в периферийных органах НКВД. Фриновский рекомендовал мне в тех случаях, если не удастся получить признание, приговаривать их к расстрелу даже на основе косвенных свидетельских показаний или просто непроверенных агентурных материалов».
Это принцип. Более того, это был принцип, который…
Ну и, да, и у товарища Берии в Тифлисе и в Тбилиси он же – он применялся, этот принцип, соблюдался творчески, я бы сказал даже.
Конечно, просто в 1939 году товарищу Берия необходимо было начать на новом месте, так сказать, с определённой ноты. Вот эту ноту взяли. Вот некоторое количество ежовских сотрудников во главе с самим Ежовым было, соответственно – было наказано. Ну и вот есть статистика, уже мемориальская статистика, что на 10 сентября 1938 года – меньше года занимались целенаправленно латышской линией – вот этими комиссиями НКВД и прокурора СССР, о которых я говорил, в альбомном порядке рассмотрено 17 581 дело, к расстрелу приговорено почти 14 тысяч человек. А всего в рамках латышской национальной операции за все годы большого террора осуждены 21 300 человек, из которых 16,5 тысяч расстреляно.
Ты знаешь, в 1971 году папа меня повёз в Ригу первый раз, где он учился, и мы с ним пошли в недавно построенный Музей латышских стрелков, вот там теперь Музей оккупации сейчас. И я смотрю, мы с ним смотрим и так переглядываемся: и даты смерти у большинства вот там – тридцать восемь, тридцать восемь, тридцать восемь… И я так говорю: смотри, здесь все как-то в один год всё это… Он мне так подмигивает и говорит: «Эпидемия была, – громко говорит, – эпидемия такая!»
Театр «Скатуве»
Ну правильно, решение принято в конце ноября 1937 года, с 3 декабря начали брать, пока то-сё, пока писали немногочисленные, но всё-таки бумажки – наступил 1938 год, вот 1938 годом они практически все…
Я приведу один конкретный пример, прежде чем мы перейдём к заявленному делу. В Москве был латышский национальный театр, назывался он «Скатуве», и возник он ещё аж в 1919 году. Образован он был вот при этом самом латышском просветительском обществе «Прометей», и его основателем, этого театра, был один из учеников Евгения Багратионовича Вахтангова, актёр и режиссёр Освальд Глазунов, по-латышски Освальдс Глазниекс. Значит, с 1921 года начались регулярные спектакли по воскресеньям, была студия при этом театре, были актёры-профессионалы, были актёры-любители. Театр был достаточно популярен: он не только латышскую драматургию и не только на латышском языке представлял, шли пьесы и других драматургов, и на русском языке в том числе. Располагался этот театр, я когда адрес узнал – вздрогнул: Страстной бульвар, дом 8, библиотека имени Чехова сейчас там в подворотенке, рядом с метро «Чеховское». Серёж, я там вчера вечером лекцию читал, суток ещё не прошло.
Вот представляешь, какие бывают совпадения? А сегодня утром я начал готовить отложенные ранее документы и на этот адрес наткнулся. Так вот, театр был арестован весь. За неделю. Сначала взяли мужчин. Женщины 7 ноября, в праздничный день, успели ещё сыграть спектакль объявленный. Они каким-то образом сумели вот так сыграть, что зрители в зале не поняли, что мужчин нет, они решили, что так и надо, вот так и задумано, и через три дня арестовали всех женщин тоже.
Вот сейчас нам Андрей покажет фотографию женщины, профессиональной актрисы. Слева её карточка в одном из… Она вообще актриса немого кино изначально. Ну а в центре и справа – это уже вот тот самый тридцать восьмой год. Уже тюремная карточка. Не удивляйтесь, что там на карточке штамп уголовного розыска. Их содержали всех в следственных изоляторах, в первом и втором, в Таганской и Бутырской тюрьмах. А они находились по милицейскому ведомству. Места не хватало, товарищи, да? Так сказать, не хватало у людей с холодными головами и чистыми руками собственных посадочных мест, вот они воспользовались милицейскими – ну и, соответственно, персоналом, штатом...
Это все одно министерство, один наркомат, один наркомат.
Это ведь министерство, совершенно верно.
А женщина, которую мы сейчас видели на фотографии – это звезда немецкого немого кино Мария Лейко. Она работала в Германии, потом, когда появилось звуковое кино и многие актеры немого кино вынуждены были из кино уйти, она работала в театре. Значит, когда нацисты пришли к власти, она уехала из Германии, уехала в Латвию. Её в середине тридцатых, там, сложными всякими ветрами занесло в Советский Союз. Помнишь, я говорил про пример туристов, которые оказались в Советском Союзе? И её уговорил Глазникс. Ему нужна была ведущая актриса с европейским именем, он уговорил её, хорошие гонорары пообещал, условия хорошие. Она жила тут в Хамовниках, в Оболенском переулке, хороший район. Он её уговорил, она осталась, и действительно ей нравилось всё, и вот она роли главные, естественно, играла, и публика её очень тепло принимала. Вот она была одной из тех. В общем, короче, это решение остаться оказалось для неё совершенно роковым.
Иосиф Визбор
Ну а теперь перейдём к сегодняшнему делу. Андрей покажет нам, я надеюсь, третью фотографию. Вот такой вот славный круглолицый, некрасивый, но, как мне кажется, очень обаятельный молодой человек в матроске. В русском варианте – это Иосиф Иванович Визбор. Как его настоящая фамилия – сложно сказать. Родился он в Латвии в Лиепае, ну или точнее, как она тогда называлась…
В Либаве. Как многие жители этого портового города, значит, пошёл в матросы. Застала революция, революцию он принял, на стороне советской власти сражался, никогда ни в какой другой армии, кроме Красной, не служил. Потом, после этой мобилизации поработал там, поработал сям – на хозяйственной работе в начале тридцатых. Его занесло – о его настоящей фамилии мы сейчас поговорим чуть позже и о его национальности – его занесло в органы внутренних дел, и он стал сотрудником уголовного розыска. По этой линии в начале тридцатых его отправили в Центральную Азию. Он там получил ранение достаточно серьезное. Два года, по-моему, он там пробыл. В Среднюю Азию он отправился уже с молодой женой, потому что в тридцать первом, если не ошибаюсь, году в поезде он познакомился с молодой женщиной, медицинским работником. Она ехала из родного Краснодара, возвращалась на работу в Сочи. Она работала медиком на одном из курортов. У них начался роман, который затем перерос в брак. У него это был второй брак, у неё это был первый брак. Поехали в Среднюю Азию, вот он там был ранен, его вернули в Москву. И в Москве, в 1934 году у них рождается сын, как вы, надеюсь, уже поняли.
Юрий Визбор. Я когда перебирал, отбирал фотографии, я совершенно поразился: Андрей, дайте, пожалуйста, нам следующую фотографию. Это Иосиф Визбор уже из следственного дела, фотография 1938 года. Андрей, дайте, пожалуйста, сразу следующее.
На молодого-то, в бескозырке совсем похож.
Здесь он вообще, с бородой-то…
Юрий Визбор в обычных условиях бороды не носил, но когда оказывался в условиях повышенной мужественности: в походе, на ледоколе, на горе, в каком-нибудь альпинистском восхождении, там где-нибудь, на сплаве на байдарочном, он бороду регулярно запускал. Это, кстати говоря, войдёт в их с Адой Якушевой совместную песню:
Мне лишь бы знать, что снегом белым
Мне лишь бы знать, что смерть не скоро
Мне кажется, они здесь настолько копия: папа и сын, они, видимо, примерно одного возраста на этой фотографии, что такое ощущение, что мама в процессе рождения Юрия Иосифовича просто-напросто не участвовала.
Ну, давайте прервёмся, и ты, Серёж…
Да, давайте прервёмся, и я сейчас без всяких роликов, я расскажу, что у нас есть замечательная серия. Вы знаете, такая серая выходила серия воспоминаний.
И здесь у нас то, что связано с династией Романовых, ну и у меня тоже это были разные воспоминания здесь, разные периоды. Например, вот в начале Смуты в Московии собраны свидетельства, мемориалы[2], о Николае I на фоне империи, портрет императора[3]. Есть у нас «Перевороты и войны». Еще несколько есть – поэты, цари, императоры. Здесь у нас есть серия, которую бы я на вашем месте, то, чего у вас нет, обязательно бы купил. Потому что это очень важные и славные документы и чтение увлекательное. О разных периодах и для того чтобы не подражать, например, главному сегодняшнему писателю… России. Сегодня Мединский был избран председателем Союза писателей России. Из писателей, по-моему, там был только Проханов, вообще. Из тех, которые кое-как известны…
Вот не видел я, не видел, я видел только вот Михалкова Никиту Сергеевича, видел, что там Богомолов был, Константин Юрьевич, и видел я, конечно, Карена Шахназарова.
Хорошо, что консолидируются патриотические силы, хорошо.
Да, да. Мы теперь имеем союз писателей, но дело не в этом. Для того чтобы составлять свое мнение, ещё учитывайте, конечно, что если это иностранцы, то это переводы. Перевод неадекватен бывает, особенно его обороты, бывает, оригиналу, но потрясающие, конечно, воспоминания, у меня несколько томов из этой серии есть, стоит, и я их очень люблю, так что покупайте.
Андрей, а давайте вернёмся к тюремной фотографии, Иосифа Ивановича, где третья наша фотография.
Вот, собственно говоря, что в постановлении об аресте было написано: «По имеющимся в пятом отделе ОГП УНКВД Московской области сведениям, Визбор Иосиф Иванович занимается шпионажем в пользу одного из иностранных государств». Дальше идут доказательства: «Визбор уроженец Латвии, за границей имеет родителей и родственников, с которыми держит письменную связь. Отец Визбора проживает в Латвии и оттуда последнему присылает письма на имеющийся адрес… не на имеющийся адрес, а до востребования». Согласитесь, что это уже лет на пять тянет.
Насчёт отца в Латвии – неправда – отец в США. Простой рабочий, но вот уехал в Соединённые Штаты. «Визбор среди своего окружения…» – а он в момент ареста работает оперуполномоченным в ОБХСС[4] Управления рабоче-крестьянской милиции города Москвы – вот так его должность называется. Значит, «Визбор среди своего окружения систематически выражает недовольство политикой ВКПб и советской власти, а также тем, что до сих пор не получил специального звания». Ну, специальное звание – в милиции, напомню, звания специальные.
Ну вот эти все старшие майоры и так далее там, наверху.
Нет, да даже и сейчас лейтенант полиции, например, – это специальное звание.
Есть воинские звания, а есть специальные. Всё, что не воинское, всё специальное.
Ну понятно, ну тогда ещё была разница просто в табели о рангах.
Да, будет там сержант госбезопасности – это лейтенант. На самом деле, сейчас мы до этого дойдём.
«Кроме того, квартиру Визбора часто посещают лица, подозрительные по шпионажу, где и ведут антисоветские националистические разговоры. На основании изложенного полагаю Визбора Иосифа Ивановича арестовать, провести следствие по признакам преступления, предусмотренного статьёй 58, пункты 6 и 10 УК». Три подписи, три человека: один будет вести следствие – сержант госбезопасности, то есть лейтенант, Овчинников – ничего я об этом человеке не нашёл, Овчинниковых тогда в УНКГБ полно служило. «Согласны», – визируют начальник 8-го Отделения лейтенант госбезопасности, то есть майор на наши деньги, Хачанов (расстрелян в 1939 году за недозволенные методы следствия), начальник 5-го отдела УГБ НКВД, майор, то есть полковник на наши деньги, Столяров – тоже расстрелян в 1939 году за те же самые недозволенные методы ведения следствия при раннем Берия. Вот то, о чём я говорил – они были уверены, что вот эти вот бумаги мы никогда не прочитаем.
На обыске ну что нашли? Есть опись. Изъяли табельное оружие, которое положено…
Да. Изъяли обоймы к нему в том виде, в котором положено им было у него находиться, изъяли фотографии, около 50 штук, домашние фотографии, изъяли какой-то блокнот, изъяли ещё чего-то… Ни подрывной литературы, ни литературы на латышском языке, ни какой-то там переписки с заграницей… Дело, собственно, сегодня есть, и оно доступно нам, всё дело – тоненькая-тоненькая папочка.
Андрей, покажите, пожалуйста, обложку папки – это у нас пятая, по-моему, фотография, да. Я вздрогнул, Серёж, знаешь, когда вот внимательно на обложку посмотрел – там уже, понятно, в реабилитационные времена работники архива поставили штамп «хранить до 1984 года» – в сентябре 1984 года умер Юрий Иосифович Визбор: я очень хорошо помню этот день и помню, как, при каких обстоятельствах я об этом узнал.
Вот. Вот такое опять, ещё одно мистическое совпадение. Визбора допрашивали два раза, есть два протокола его допроса. Судя по всему, не били, вообще не били. Дело в том, что при таких широких, так сказать, взглядах на доказательную базу, как то, что я процитировал, от этих вот орлов, от них не требовались ни обязательные признательные показания – Визбор их не даст. В последнем протоколе, протоколе очной ставки, он назовёт все слова человека, подельника, который на него показывал, – скажет: нет, я не признаю этого, этого не было, и следователь спокойно это запишет. А ему плевать. Показания есть – есть, а то что латышский шпион, латвийский шпион запирается, юлит и не признаёт – ну… Ну слушайте, ну всех бить – это ж никакого здоровья не хватит. Дело не в том, что их, там, жалко или ещё какие-то глупости, а в амортизации ценного человеческого материала. Мы же тоже, знаете, не железные. Вас много внезапно стало, да.
Вот. Значит, два протокола допроса собственно Визбора. На что Иосиф Иванович упирал? Он упирал на то, что то, в чём его обвиняют – этого не было. Ну, понятно, тут как бы следствие говорит: было, он говорит – не было. И он пытался найти какую-то зацепку в области логики, и он говорил: поймите, я вообще не латыш, я литовец. Да, я родился на территории Латвии, но я литовец, и там вот ссылки на родственников… Вопрос, на самом деле, о том, кто он с точки зрения этнического происхождения – это вопрос запутанный. Юрий Иосифович сам полагал, что папина фамилия из Визбороса стала Визбором уже в советское время. Ни фига. Встречаются Визборы в дореволюционных документах, тем более что русификацией Российская Империя занималась не менее энергично, чем ей будет заниматься в определённые периоды своей истории советская власть.
Найдутся уже у взрослого Юрия Визбора – он будет уже взрослым человеком, известным журналистом, сценаристом и даже актёром, – найдётся тётка в Литве. То есть это из тех родственников, из той ветки, которая останется, которая не уедет из Литвы в Латвию, и они будут писаться вполне на литовский манер «Визбарасы». С именем тоже непонятно: Иосиф – это то ли польский Юзеф, то ли литовский Йозес…
Йозефас… Да, Йозес или Йозефас, да.
В общем, то ли он действительно латыш не только по рождению, но и по крови, то ли он литовец, ну или, точнее, потомок литовцев, перебравшихся в Латвию, благо, так сказать, чего там перебираться-то – совсем недалеко, – и, соответственно, фамилия была слегка переделана ими, там, на латышский манер, потом уже…
Ну ведь эти переделки, эти переделки ведь связаны с языком, потому что это ведь для того, чтобы понять, что это именительный падеж мужской род. Вот «-ас» у литовцев и «-с» у латышей. Там же это всё изменяется по падежам…
Ну конечно, народ ржал в постсоветское время, когда Ивановы там в спортивных соревнованиях…
Ну, слушай, Серёж, некоторые вообще не прекращали ржать, и тут литовские и латышские имена ни при чём – они просто ржут по жизни. Вот. Но вот смеялись: Иванов стал Ивановсом – ну так в этом государстве система падежов…
Ну а как у нас-то? Мы же пишем кириллицей, склоняем имена иноязычные…
Почему-то, да… Одним словом, я уж буду называть Иосифа Ивановича Иосифом Ивановичем, чтобы путаницу не вносить – вот он стоял до последнего. Вот последняя запись на очной ставке: я не латыш, я не латыш, я не мог входить в латышскую националистическую организацию – я литовец. Но ему, бедному, это, естественно, не помогло. Уроженец Лиепая – уроженец, фамилия нерусская – нерусская, не еврей – не еврей, – всё, свободен. На него были даны показания… Значит, ну вот, собственно, я могу привести просто цитату. На вопрос следователя он отвечает: «Я латышом не был и о контрреволюционной националистической организации ничего не знаю, никакого участия в ней не принимал, контрреволюционной деятельности против советской власти никогда не вёл и не веду». Следователь на это реагирует: «Вы лжёте. Как участник контрреволюционной латышской националистической организации вы изобличаетесь по показаниям другого участника данной организации Эльбура Ивана Ивановича. Следствие настойчиво предлагает вам…» – и так далее. Иван Эльбур – тоже сотрудник милиции, тоже латыш. Что он, собственно, показал? Ну вот я читаю из протокола его допроса. «Кроме того, о Визбор», – почему-то в это время не склоняют фамилию.
Не склоняли до пятидесятых годов.
Да. То есть не только женский, но и мужской род не склоняли.
Мужской – не склоняли. Не склоняли.
«Кроме того, о Визбор я выяснил, что он увольнялся из милиции за то, что держал связь с отцом, находящимся за границей», – я не знаю, было это так на самом деле или нет, но что неприятности могли быть: отец действительно жил в Америке, и хотя он был человеком левых взглядов и, умирая, всё завещал какому-то там латышскому рабочему союзу прогрессивному – ну, кого волнует? В Америке? Всё, плохо, плохо, очень плохо.
«Летом тридцать седьмого года на службе в беседе с Визбором я…» – а вот здесь – «с Визбором», да?
Не «с Визбор», а «с Визбором»! «…я заметил ему, кавычки – "видно, какое твоё положение, тебя увольняли со службы, затирают в работе, ведь ты старый милицейский работник, а работаешь каким-то уполномоченным, спрашивается – почему, значит? А потому что ты латыш и держишь связь с заграницей". Визбор ответил, что, действительно, трудно стало латышам, я лично недоволен сегодняшним положением и готов идти на всё, только бы найти выход. Тогда я рассказал ему о существовании на территории СССР нелегальной латышской организации, ставившей целью защиту латышских интересов, и предложил Визбор принять в ней участие». А дальше очень интересная фраза: «Но на моё предложение Визбор полностью согласился». Откуда «но»? А вот похоже, что изначально было «но на моё… отказался», и начал секретарь или сам этот опер печатать, а потом понял, что ну что это, я себе работу, что ли, прибавляю? А «но» осталось, а Визбор, который отказался, но согласился, так бывает.
Я очень много читал дел, и там вот эти показания, которые, которые, которые здесь приводятся – эти показания переделывались, подделывались всё одним и тем же языком, ведь как бы ни говорили люди, что бы они ни говорили или ни кричали, когда, когда их бьют – вот они не говорили этим канцеляритом, которым потом записывали.
Ну нет, конечно. Нет, я имею в виду, что, конечно, на машинке, а про… а я сейчас читал протокол, напечатанный на машинке – на машинке никто не печатал прямо во время допроса, там понятно, что это перепечатано.
Но вот это «но» могли не заметить, не обратить внимания, оно осталось из старого варианта – «но …Визбор… отказался», да, а тут напечатали – «но… Визбор …согласился», в любом случае, мне кажется, что…
Нарочно так не сделаешь. Вот ещё один допрос ещё одного человека, который показывал – тоже сотрудник милиции, все они из одного ведомства: Палло Эрик Яковлевич. Вопрос: «Кто вам известен из участников контрреволюционной латышской националистической организации?» Ответ: «Кроме Эльбур и завербованной мной Андерсон мне известны как участники нашей нелегальной латышской националистической организации Буман, работник управления рабоче-крестьянской милиции города Москвы, Визбор Иосиф Иванович, уполномоченный ОБХСС управления рабоче-крестьянской милиции, и Моурин, уполномоченный ОБХСС», – то же самое. Вопрос: «Откуда вам известно, что Буман, Визбор и Моурин являются участниками контрреволюционной латышской националистической организации?» Вопрос не в бровь, а в глаз, правда?
Ответ: «О том, что Буман, Визбор и Моурин являются участниками нелегальной латышской националистической организации, мне известно со слов Эльбур Ивана». Между ними проводится очная ставка, три листа протокола, два с половиной листа – это показания Эльбура: вот, я, мне сказали, вот, я поговорил, вот, участник, вот, родственники за границей, вот, недоволен тем, что по службе задерживается. Визбору был задан только один вопрос – подтверждаете ли вы показания, вот, я сказал: он не подтвердил, он отказался от всего, добавил, что – он в очередной раз, не в первый раз – что он не мог быть участником латышской организации, поскольку он не латыш. Андрей, дайте, пожалуйста, следующую нам картинку – это у нас, значит, если я не ошибаюсь, сейчас, я, извините, сам немножко… Андрей перепутал порядок, ещё следующую, справку такую небольшую казённую. Вот эта справка, которая будет выдана Юрию Визбору, взрослому сыну, в конце пятидесятых о том, что отец осуждён вот этим совещанием НКВД и прокурора СССР и приговорён к высшей мере наказания.
Это когда ему выдали, в пятидесятые?
Сын
Это конец пятидесятых, пятьдесят восьмой, по-моему. Давайте вернёмся к предыдущему большому тексту: здесь молодой, уже отслуживший в армии, ещё не член никаких писательских, там, писательского союза он не был – ну, потом Юрий Визбор станет известным журналистом, будет членом Союза журналистов, Союза кинематографистов – он напишет письмо как сын, с просьбой разобраться в деле отца и по возможности его реабилитировать. Они знали, что его нет в живых: мать пошла, значит, на свидание, ей сказали – приговор десять лет без права переписки, и – известная история, я таких читал и слышал много рассказов – женщина, которая была дежурной, наклонилась, тихо сказала – не ищите, это расстрел.
Да, это – кто говорил, кто не говорил.
У отца с матерью, Юрия Визбора, они оба были людьми темпераментными, он особенно: видимо, несмотря на легенды о совершенно непробиваемом балтийском характере, он был человеком, видимо, таким, достаточно темпераментным. Они ссорились время от времени, и во время одной из таких ссор, уже после рождения Юры, значит, мама его под мышку и уехала к родным в Краснодар. И там развелась, благо в середине тридцатых это делалось, вот, по щелчку пальцев буквально. Это все строгости начались потом уже, в конце и после войны. Потом семья воссоединилась, Иосиф Визбор приехал, извинялся, наверно, уговорил, увёз, в общем, они на момент ареста – они жили семьёй! Вместе, да. Юра не очень помнил отца – ну понятно, ему не было четырёх полных лет, когда его арестовали, три с половиной года: ну, чего-то помнил, вот вроде отец, вроде этому учил, там, ещё чему-то, рисовать вроде учил, карандаши подарил. Юрий Визбор будет неплохим художником-любителем, в основном гуашью рисовал, я видел его картины – такой, немножко под Рериха чуть-чуть такая стилизация, а Иосиф Визбор тоже любил рисовать: неизвестно, насколько умел, но любил, по крайней мере, так что вполне возможно, что, действительно, с маленьким сыном этим занимался. Вот, а так он, конечно, его не помнил, но он обратился как сотрудник Государственного радиовещания во второй половине пятидесятых, он обратился в Союз писателей: помогите, пожалуйста, поддержите моё ходатайство, и есть письмо в деле, значит, за подписью одного из ответственных секретарей Союза советских писателей. Мне неизвестна эта фамилия, видимо, человек на такой, бюрократической должности, значит, с просьбой поддержать, вот, сотрудник Гостелерадио, вот, пожалуйста, посмотрите, разберитесь, и помощник прокурора, полковник юстиции Павлов дал поручение рассмотреть это дело, заодно дело ещё четырёх или пяти латышей, которые проходили вот именно по этому конкретному обвинению. Я когда вот сегодня сел вот за всё за это, начал вспоминать, потом что-то проверял уже, в той же «Википедии», вот смотри: у Окуджавы – отец расстрелян, мать в ссылке, у Кима – отец расстрелян, мать в ссылке, был такой очень хороший бард, Владимир Туриянский, тоже этого поколения – отец получил лагеря и вскоре в лагерях умер, а мать вместе с маленьким Володей, там ему было два-три годика, отправили в ссылку в азиатскую часть страны.
Знаешь, что самое противное – не самое страшное, но вот лично для меня самое противное? Обязательно среди наших комментаторов найдутся люди – возможно, разного пола – которые скажут: ну вот видите! Советская власть была гуманной! Сын за отца действительно не отвечал. Ведь и Киму, и Окуджаве, и Визбору дали возможность закончить институт. И вот стоишь и думаешь, и вспоминаешь великий фильм «Адъютант его превосходительства»: «Я сомневаюсь, поручик, что у вас вообще была мать».
Ты знаешь, меня поразила справка чем? Почему я так приглядывался к ней? Потому что первые справки, которые давали, в них очень часто были не те даты смерти и не те причины. Например, маме выдали справку, что мой дедушка умер в сорок первом, чуть ли не в сорок третьем году где-то. От воспаления лёгких умер. А его расстреляли в сентябре тридцать восьмого. Так что вот то, что у него написано – и всё, и осуждён. Вот это серьёзная справка.
Нет, здесь как-то органы не сопротивлялись. Там всё это дело, вся эта возня с реабилитацией, она заняла некоторое время. Но это, видимо, чисто бюрократическая волынка была, да? Сопротивления, насколько я понимаю, Юрий Иосифович не встретил, и документы были собраны. И он получил информацию о том, что отец расстрелян. Я не знаю, знал ли он, где он похоронен. Что в принципе Визбор мог бы прийти, ну не то чтобы на могилу, но на то место, где где-то лежит прах отца. Это Бутово.
В Бутове, да? Не в Коммунарке, в Бутове.
Бутово, да. Сейчас Андрей нам покажет последнюю. Нет, не Коммунарка, именно Бутово. Покажет последнюю сегодняшнюю картинку. Вот это скорбная стена на Бутовском полигоне.
С данными, какое количество людей там в какой период было расстреляно и, соответственно, скажем так, захоронено. Интересно, я очень хорошо знаю творчество Визбора. Как-то так получилось, что 40 лет я увлекаюсь, даже уже чуть больше, увлекаюсь авторской песней. И знал периоды увлечения тем, сем, этим, пятым, десятым, там, Егоровым, Галичем. Визбор неизменно оставался и остаётся самым любимым. При этом вот той частью головного мозга, который отвечает за рациональное, я понимаю, что как поэты, скажем, Окуджава и Галич на голову выше. Что голоса у Юрия Иосифовича вообще никакого нет. Что гитара самая обыкновенная, что он признавал:
в тополиных московских дворах.
Понятно, что он не Клячкин, понятно, что он не Дольский, понятно, что он не Сергей Никитин. А ты знаешь, а вот собрать всё вместе, и совершенно…
Конечно, получается неповторимое и совершенно индивидуальное. Получается личность. Получается личность, которая нам становиться близкой. Ну или не близкой. Вот понимаешь, он оказался целиком, вот полностью в какой-то совокупности своей оказался тебе самым близким, получается.
И вот как-то Окуджава очень метко, уже поздний Окуджава, назвал авторскую песню особым состоянием поэзии, да?
И именно для этого личность, оказалось, имеет совершенно доминирующее значение. Вот это потрясающе. Я один раз видел живого Визбора, был на квартирнике. Мама дружила с Вениамином Борисовичем Смеховым, и мы бывали у него дома. А Смехов и Визбор были очень близкими друзьями, у Визбора есть две песни, ему посвящённые. Вот был квартирник. То ли это конец восемьдесят третьего, то ли самое начало восемьдесят четвёртого. Потрясающий баешник, потрясающего личного обаяния человек. Поэтому, когда вот он брал гитару и нехитрые аккорды на ней – вообще не имело никакого значения, знает он, что такое малый мажорный нонаккорд или не знает. Это вообще не про это. Но вот он в своём творчестве, насколько я могу судить, он ни разу к теме отца не обращался. У Окуджавы есть стихотворение, не песня, но стихотворение, обращённое к отцу. У Кима песен, по-моему, нет.
«Четырнадцати лет пацан попал в тюрьму», да-да, понятно.
Про всё про это. Про всё про это в целом.
Это не обязательно, чтобы были, просто, это…
А, вот, у Туриянского много, например. Это, видимо, тоже… То есть не видимо, это несомненно очень личное такое.
Конечно, конечно. Это не значит, что человек ничего не ощущает.
Можно, я сделаю… Нет, конечно! Просто есть люди, которые считают это личным делом, которое не следует никуда выносить. Наверное, это мотив. Можно я сделаю парочку-троечку объявлений, Серёж?
Во-первых, сегодня, опять, по промокоду «Мы от Бунтмана и Кузнецова», в 8:15 я включаюсь на канале «НО.Медиа из России» в стриме «Новой Газеты». Воробьёва, Орех. Сегодня заключительная часть разговора про отмену крепостного права. Приходите. А в воскресенье у нас будет большой марафон.
В поддержку каналов «Живой Гвоздь» и «Дилетант». И там злая судьба разделила нас с Сергеем Александровичем Бунтманом.
Он будет допрашивать подозреваемого Венедиктова.
У нас ещё есть несколько. Это у нас целая группа будет.
Прекрасно! Великолепно! И огласит список, список имён. Значит: с двенадцати до двух, Серёж, вы, по-моему?
Да, с двенадцати до двух, это не отменяет «Будем наблюдать». А тут будут у нас просто другие формы. Другие формы.
Вот. А с пятнадцати до шестнадцати у нас с Никитой Василенко, который подменит Сергея Бунтмана, которому нужно срочно в другое место. Вот, кстати, Никита Василенко готовится за нами вслед перенимать эстафету. Так что, Никита, привет!
Да, так что давайте его не задерживать.
Так вот, мы с Никитой Василенко рассмотрим дело. Чисто английское убийство, с названием: «Или не дворецкий?»
Потому что в списке подозреваемых…
В списке подозреваемых будут: конюх, сиделка, вдова покойного и её первый муж.
Ну это какая-то настольная игра-улика. Абсолютно. Совершенно. Прекрасная.
Приходите, мы будем вас рады видеть.
Можно вообще. В этот раз можно вообще без промокода. Вот.
Счастливо всем. Счастливо! Пока!
[1] Речь об отмене оперативного приказа НКВД № 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов».
[2] «О начале войн и смут в Московии».
[3] «Николай I. Портрет на фоне империи».
[4] Отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности.