Суд над проституткой Розалией Онни по обвинению в краже (Российская Империя, начало 1870-х гг.)

Не так, специальный выпуск (декабрь 2022 г.)

Добрый день, в эфире специальный выпуск программы «Не так», посвящённый волонтёрам-расшифровщикам нашей передачи. Сегодня мы рассмотрим дело из практики российского пореформенного суда. Мы переносимся в начало 1870-x годов, в их первую половину, в Петербург, и… Это дело предлагалось несколько раз в своё время, в золотые эховские времена, но не прошло слушательского отбора, и вот сегодня я предлагаю рассказ о нём вам. Оно связано с творчеством выдающегося российского писателя Льва Толстого, подсказав ему сюжет для одного из его великих романов, а именно для «Воскресения». Десяток литературных анекдотов великого насмешника Даниила Хармса начинаются фразой «Лев Толстой очень любил детей». Ну вот судебную власть гений русской литературы не очень жаловал, что не мешало ему регулярно заимствовать сюжеты из судебной практики: мы делали передачу и о супругах Гимер[1], и о участии самого Льва Толстого в судебном процессе в качестве адвоката[2], я несколько раз упоминал, что Лев Николаевич выполнял обязанности присяжного заседателя, будучи тульским помещиком. Одним словом, хотя Лев Толстой не стремился к российскому суду, российский суд регулярно появлялся в его жизни. Вообще надо сказать, что пореформенный российский суд с первых дней своего существования оказался в центре такого внимания, что сегодня нам трудно представить, и нынешним судебным работникам может только сниться тот колоссальный совершенно интерес, который окружал деятельность их коллег полтора столетия назад. Достаточно сказать, что многие крупные газеты и журналы содержали штат ваших предшественников, специальных судебных стенографистов, которые присутствовали на заседаниях, в толще публики, записывали каждое слово, и на следующий день в газетах выходили стенографические отчёты. И даже на второстепенные процессы, вроде того, о котором мы сегодня будем рассказывать, публика стремилась попасть, как мы сегодня на модную премьеру. Ну а что касается выступлений судебных ораторов, как мэтров, так и начинающих свою карьеру, всяких там товарищей прокуроров окружных судов и совсем ещё юных помощников присяжных поверенных, то это становилось предметом обсуждения в светских гостиных и в университетских читальных, и даже в торговых рядах, например в Охотном ряду. Ну, понятно, что литература не могла обойти своим вниманием зал судебных заседаний, и Короленко, Гиляровский, Щедрин, Достоевский, десятки литераторов так называемого второго ряда посвящали новому суду и целые произведения, и большие фрагменты в произведениях, посвящённых другим сюжетам. Причём надо сказать, что не всегда реакция на суд была благосклонной. Тот же самый Салтыков-Щедрин весьма язвительно, как это ему свойственно, его критиковал, что касается Фёдора Михайловича Достоевского, то после дела Кроненберга, о котором у нас была отдельная передача, он запишет, что в адвокатуре ему видится «какая-то юная школа изворотливости ума и засушения сердца, школа извращения всякого здорового чувства по мере надобности, школа всевозможных посягновений, бесстрашных и безнаказанных, постоянная и неустанная, по мере спроса и требования, и возведённая в какой-то принцип, а с нашей непривычки и в какую-то доблесть, которой все аплодируют», то есть Достоевскому казалось, что людской суд и адвокатура как часть его по сравнению с судом Божьим, судом небесным, сильно проигрывает. Ну, с этим трудно спорить. Надо сказать, что Лев Николаевич Толстой относился к ведомству богини Фемиды если не враждебно, как зачастую Достоевский, то по крайней мере настороженно. И причина этой настороженности, видимо, сродни той, которая была у Достоевского, потому что хотя Толстой и пытался в своё время получить юридическое образование, проучившись некоторое время на юридическом факультете Казанского университета, но затем вот пришёл к выводу, что в этой справедливости, которую устанавливает земной суд, есть некое мёртвое начало, лишённое вот того тёплого христианского, которое важно в судопроизводстве и которое так блестяще показано в выдуманной, но на самом деле вполне возможно могшей быть произнесённой Толстым речи в фильме Авдотьи Смирновой «История одного назначения», который я вам горячо рекомендую посмотреть. Но тем не менее он интересовался практической юриспруденцией, среди его друзей – у Толстого не так много их было, но по меньшей мере два выдающихся юриста могут быть, безусловно, отнесены к близким людям из толстовского окружения – это прекрасно вам известный Анатолий Кони и Николай Давыдов, который прослужил по меньшей мере четверть века по судебному ведомству, был и товарищем прокурора, и прокурором тульского окружного суда, председателем тульского окружного суда и на вершине своей карьеры председателем московского окружного суда.

И Давыдов, и Кони подбрасывали Толстому сюжеты, и кое-что из них становилось затем сюжетной основой литературных произведений – ну, например, пьеса «Живой труп», Кони и «Власть тьмы», этот сюжет принёс Давыдов. Но самое подробное изображение Толстым судебного заседания мы встречаем в романе «Воскресение», это один из… Толстой вообще писал достаточно тяжело, достаточно медленно, затем неоднократно возвращался к написанному и перерабатывал, иногда довольно радикально – вот над романом «Воскресение» он работал в течение десяти лет, роман был напечатан в 1899 году, начат в конце восьмидесятых. А в центре его история, трагическая история Катюши Масловой, проститутки, которую обвинили в попытке отравить клиента с целью ограбления.

Во время суда одним из присяжных оказывается князь Дмитрий Нехлюдов, человек эгоистичный и такой, утончённый, что называется, эгоист, но вот он, оказавшись среди двенадцати присяжных заседателей, узнаёт вдруг в подсудимой женщину, которую десятью годами ранее, когда она была совсем ещё молоденькой девушкой, он соблазнил. И осознание своей вины и несправедливость суда – мы знаем, что Маслова не виновата в том, в чём её обвиняли и за что её приговорили в конечном итоге к каторге (уж извините, что я рассказываю сюжет этого великого романа, надеюсь, что вы его читали) – и постепенно вот пробуждённое этим осознанием вины растущее отвращение к своей прошлой жизни приводит князя к решению связать свою судьбу с судьбой Катюши, он следует за ней: она отправляется на каторгу, он следует за ней. Не буду вам рассказывать, чем закончилось, на случай если всё-таки вы роман не читали и теперь решитесь его прочитать. Этот сюжет – это хорошо достаточно известная история, этот сюжет подсказал Толстому Анатолий Фёдорович Кони, который, будучи в гостях в Ясной Поляне, рассказал ему историю женщины, эстонки, чухонки, как тогда говорили, по имени Розалия Онни, которая была обитательницей одного из столичных борделей, причём достаточно невысокого разбора – если помните, у Куприна в «Яме» довольно подробно описана социальная структура этого бизнеса, скажем так – ну вот Розалия Онни работала в так называемом рублёвом борделе, где за посещение брали рубль, и в первой половине семидесятых годов, как я сказал, она оказалась перед судом присяжных за кражу ста рублей у пьяного гостя. Честно говоря, я не очень понимаю, почему её судил суд присяжных, а не коронный судья единолично, потому что по закону для того, чтобы кража – обычная кража – стала предметом рассмотрения такого суда, необходимо, чтобы стоимость похищенного превышала триста рублей. Ну, видимо, дело было в том, что кража была сочтена так называемой квалифицированной, поскольку была совершена группой лиц – на скамье подсудимых помимо Розалии Онни находилась ещё и содержательница публичного дома, следствие обвиняло их, не только её в краже, но и в том, что содержательница организовала это преступление, и вот, вероятно, как совершённое по предварительному сговору группой лиц это преступление потянуло на суд присяжных. Кони в своих «Записках судебного деятеля» таким образом её описывает: «На суд предстала молодая ещё девушка с сиплым от пьянства и других последствий своей жизни голосом, с едва заметными следами былой миловидности и с циническою откровенностью на всем доступных устах».

И вот проходит процесс, Онни приговорили к четырём месяцам тюрьмы, Кони в это время был прокурором петербургского окружного суда, и к нему приходит молодой человек, совершенно очевидно принадлежавший к так называемому хорошему обществу, и начинает просить посодействовать ему в том, чтобы получить разрешение тюремного начальства на бракосочетание с осуждённой. Анатолий Фёдорович сначала решил, что посетитель движим, так сказать, общими благородными намерениями общего порядка, потому что сравнительно незадолго до этого, в середине 1860-х годов, российское общество буквально потряс роман Чернышевского «Что делать?» и, в частности, изложенная там теория разумного эгоизма. Герои романа – если вы его читали, то помните, наверное, что они прилагают большие усилия и тратят большие средства на то, чтобы организовать такую коммуну: мастерскую швейную для девушек, многие из которых уже находились на скользкой дорожке, что называется. И… Кони сначала попытался отговорить молодого человека от этого брака, тоже из общих соображений, рисуя достаточно мрачную перспективу. На самом деле прекрасно всё описано в той же «Яме» у Куприна, где подобный случай тоже есть в сюжете. Ну, и в реальной жизни, собственно, – переслушайте нашу с Сергеем Бунтманом передачу о лейтенанте Шмидте, – вот Пётр Петрович в своё время именно таким образом поступил, закончилось это весьма плачевно. Вот. Молодой человек не рассказал Анатолию Фёдоровичу всей правды, эта правда всплывёт потом независимо от него. Кони в конечном итоге пообещал, что он… Сначала он отказывался, затем он пообещал, что, ну, постарается с тюремным начальством переговорить и узнать, как дело, а потом выяснилось, что, несмотря на короткий срок тюремного заключения – сравнительно короткий, четыре месяца – Розалия Онни до его окончания в тюрьме не досидела: она заразилась тифом и скончалась. И Кони пишет: «Её жених был, видимо, поражён известием об этой смерти, когда явился на свидание, и в память о Розалии пожертвовал подготовленное для неё приданое в пользу приюта арестантских детей женского пола. Затем он сошёл с моего горизонта, лишь через много лет его фамилия промелькнула передо мной в приказе о назначении вице-губернатора одной из внутренних губерний России. Но, может быть, это был и не он». А дальше Кони рассказывает, собственно, историю, как всплыла вот вся предыдущая… предыдущий сюжет, или предшествующая часть сюжета. «Месяца через три после этого почтенная старушка, смотрительница женского отделения тюрьмы, рассказала мне, что Розалия, будучи очень доброй девушкой, полюбила её и объяснила ей, почему этот господин хочет на ней жениться. Оказалось, что она была дочерью вдовца в одной из финляндских губерний – арендатора мызы, принадлежавшей богатой даме из Петербурга. Почувствовав себя больным, отец её отправил в Петербург и, узнав на амбулаторном приёме, что у него рак желудка и жить ему остаётся недолго, пошёл просить собственницу мызы не оставлять его будущую круглую сироту – дочь. Это было обещано, девочка после его смерти была взята в дом. Её сначала наряжали, баловали, портили ей желудок конфетами, ну а потом настали другие злобы дня или она попросту надоела – её сдали в девичью, где она среди всякой челяди и воспитывалась до шестнадцатилетнего возраста, покуда на неё не обратил внимание только что окончивший курс в одном из высших привилегированных заведений молодой человек – родственник хозяйки, впоследствии жених тюремной сиделицы». Ну, а дальше, в общем, достаточно банальная, хотя и печальная история. Он от скуки, видимо, эту девочку соблазнил, а когда история выплыла наружу, то, вопреки общечеловеческим представлениям о справедливости, из дома выгнали не его – как, в общем-то, наверное, следовало, – а её. Ну и в результате она, помыкавшись, родила ребёнка, оставила его в воспитательном доме, дальнейшая судьба его неизвестна. Ну а она оказалась на панели, тем более что, поскольку в российском – ну уж скажем так – бизнесе было в это время чрезвычайно развито такое явление, как землячество… Я несколько раз в передачах разных упоминал, что половые в московских и петербургских трактирах были, как правило, ярославцы, строители – в основном костромичи и так далее, и так далее. Вот почему-то среди столичных петербургских дам полусвета было очень много эстонок и финок. Ну вот, видимо, это облегчило ей эту скорбную дорогу. А молодой человек меж тем забыл, наверное, об этой истории совсем, переселился в Петербург и, в конечном итоге, оказался в списке присяжных, был вызван на сессию в окружной суд и вот узнал жертву своей, скажем так, эгоистической страсти. Наверное, он много думал, наверное, он не просто так шёл к этому решению, но так или иначе он к нему пришёл и, если бы вот не эта, в общем, достаточно случайная смерть от тифа, то возможно, что дело и закончилось бы браком, к которому, в общем, всё шло, потому что Розалия, перед тем как заболеть, с восторгом рассказывала вот этой вот старушке-служительнице о том блестящем будущем, которое её ждёт.

Кони нам имени своего посетителя по понятным этическим причинам не назвал. Неизвестно, назвал ли он его Толстому, но, в любом случае, это имя не упоминается в именном указателе к девяностотомному собранию сочинений – это значит, что Толстой не упоминает его ни в письмах, ни в дневниках. Но сегодня мы это имя знаем. Содержится – ключ, правда, не сама разгадка, а только ключ к разгадке – в сборнике, который выпустил в самом начале ХХ века – сборнике заметок, судебных речей, там каких-то, так сказать, других мемуарных свидетельств биографического толка – знаменитый российский адвокат Николай Платонович Карабчевский. Сборник называется «Как я стал адвокатом», и вы без труда… Да, простите, сборник называется «Около правосудия», а вот тот раздел, который нам с вами нужен, вступление к сборнику, называется «Как я стал адвокатом». Вы без труда найдёте этот сборник в интернете в открытом доступе: почитайте, там много всего интересного. Так вот, Карабчевский описывает, как он записался в сословие присяжных поверенных в качестве помощника, естественно, потому что он после университета не имел, так сказать, судебной практики, не находился на госслужбе – а для того чтобы стать адвокатом полноценным, нужно было либо пять лет отбыть помощником присяжного поверенного, либо четыре года находиться на государственной службе юридической. Ну, вот он записался помощником присяжного поверенного и готовился к своему первому делу, которое он получил по назначению. А его соседом по дешёвым меблированным комнатам – тогда ничего более дорогого он себе позволить не мог, – оказался молодой человек, которого Карабчевский называет Т-ский. Вот что он пишет: «В то время, к которому относятся мои воспоминания, Т-ский как раз и переживал то особое душевное состояние, которое привело его к такому решительному шагу. Он только что отбыл в качестве присяжного заседателя свою сессию, закончившуюся, ко всеобщему скандалу, тем, что он официально, через прокурора сделал предложение о вступлении с ним в брак шестнадцатилетней девушке-проститутке чухонского происхождения, осуждённой за кражу составом присяжных заседателей, в числе которых был и он. Он выхлопотал разрешение, посещал её в тюрьме. В отличие от Нехлюдова, девушки этой он никогда ранее не знавал и в этой-то черте и усматривал философски-общественное значение своего поступка. Подобно Нехлюдову он на проститутке не женился, и, кажется, не потому, чтобы от этого уклонилась сама осуждённая. Впоследствии уехал в деревню, где женился на равной себе по общественному положению соседке по имению. И вскоре как-то неожиданно умер от бурных приступов совершенно непонятой врачами мозговой болезни». Ну, мы видим, что Николай Платонович не совсем в курсе дела, да? Ну, видимо, от него сосед скрыл, что на самом деле знал эту девушку, и знал примерно тем же самым образом, которым знал Катюшу Маслову Дмитрий Нехлюдов. И, видимо, он не рассказал, так сказать, истинной причины – её смерти. Но, в общем, в любом случае… Ну, кстати говоря, есть, конечно – нельзя об этом не упомянуть, – ещё один вариант. Дело в том, что историю Розалии Онни мы знаем, в общем-то, с её слов в пересказе вот этой вот надзирательницы в приюте. Если мы вспомним хотя бы ту же горьковскую Настю из «На дне» – не будем забывать, какой силой фантазии обладают девушки вот этого склада. Поэтому теоретически может быть, что никакой истории (предыстории) не было и Т-ский Карабчевскому всё правильно рассказал: он действительно её не знал, а это она сама уже придумала вот эту вот историю соблазнения, или не придумала, но, скажем так, ложно опознала в своём герое, значит, своего будущего жениха. Ну, как оно было на самом деле, мы, конечно, уже никогда не узнаем. Так вот, Карабчевский нам даёт, действительно, ключ, потому что он называет невыдуманные начало и окончание фамилии, а также упоминает о том, что сосед окончил года два назад курс в Александровском лицее – одном из высших юридических учебных заведений Российской Империи. Год поступления Карабчевского в адвокатуру хорошо известен – 1874-й. Ну, насчёт «года два назад» он тоже был, Николай Платонович, не совсем точен. Мы находим имя прототипа Нехлюдова в списке выпускников Александровского лицея в юбилейном 30-м выпуске, это 1869 год. Звали нашего героя Иван Фёдорович Трушинский. И несколько лет назад работники музея Царскосельского лицея обнаружили дневник выпускника 1866 года, некоего Ивана Сергеевича Денисьева. Но дело в том, что Трушинский в своё время именно в этом выпуске должен был бы оканчивать, но на некоторое время взял, как мы сегодня говорим, академический отпуск. Вот что там, в частности, о Трушинском говорится – то, что развеивает последние сомнения в нашей идентификации: «Высокого роста, несколько комичный с внешней стороны и по манерам, он впоследствии отстал от нашего курса, покидал лицей, потом снова был принят туда и кончил курс в 69-м в составе тридцатого курса. Это тот самый Трушинский, ныне покойный, который хотел жениться на арестантке, осуждённой присяжными заседателями, в числе которых находился и он. История о намерении Трушинского жениться на падшей девушке, сидевшей по приговору суда в тюрьме, подробно и талантливо описана Кони в сентябрьской книжке – приложении к журналу “Нива” за 1908 год. Эта же история послужила графу Льву Толстому канвою, хотя и в очень изменённом виде, для его “Воскресения”». Вот, таким образом, реальный прототип Дмитрия Нехлюдова умер во цвете лет от непонятой врачами мозговой болезни, как сформулировал Карабчевский. Ну, а Дмитрию Нехлюдову предстояла ещё долгая жизнь, в каком-то смысле вечная.

Дорогие Александра, Дарья, Дмитрий, Екатерина, Ирина, Людмила и Юлия, поздравляю вас с наступающим Новым годом. Я в первую очередь желаю нам всем мирного неба над головой, всем вам любви, удачи, здоровья вам и вашим близким. Большое спасибо за ту работу, которую вы делаете. Может быть, это не очень видно, но поверьте: мы – те, кто делаем передачу «Не так» – это очень ценим. С Новым годом!

[1] Послушать выпуск можно здесь: https://www.eugigufo.net/echomoskvy/netak/sluhainetak/?search=netak201

[2] Послушать выпуск можно здесь: https://www.eugigufo.net/echomoskvy/netak/sluhainetak/?search=netak224