Дело Розалии Онни, обитательницы публичного дома, укравшей кошелек у посетителя (Российская Империя, 1874 г.)
Приветствие
Добрый вечер! Или добрый день, у кого как, кто откуда нас смотрит. Приветствую всех на YouTube-канале «Дилетант», программа «Не так» на своём месте, но немножко не в классическом составе. У Сергея Александровича возникли непредвиденные обстоятельства, поэтому заявленная тема с утра поменялась, так же как и поменялся ведущий: вместо него сегодня я, Евгения Большакова, но Алексей Кузнецов с нами здесь, как всегда.
Сегодня тема, которая некоторой части нашей аудитории может быть уже знакомой именно в моём исполнении. Так получилось, что вообще-то обычно – это почти уникальный случай – обычно сначала проводится передача, потом пишется статья для «Дилетанта», потом она оказывается в книге. И тем не менее было несколько ситуаций, когда статья для «Дилетанта» пишется сначала. Поэтому в «Дилетанте» вы могли читать то, о чём сегодня пойдёт речь – на самом деле понятно, что не только в моём исполнении, это история, вы могли прочитать у Анатолия Фёдоровича Кони, вы могли прочитать в комментариях к, там, толстовским собраниям сочинений или каким-нибудь другим работам, посвящённым творчеству Льва Толстого. Вот, но это я говорю вот именно о своих произведениях. Но поскольку передачи не было и поскольку сегодня довольно резко пришлось менять тему, то я решил всё-таки вот закрыть, что называется, хотя бы этот гештальт, тем более что история, на мой взгляд, совершенно потрясающая. Это история – сейчас вот ребята видеорежиссёры нам дадут первую картинку: вам прекрасно известный, естественно, портрет Льва Николаевича Толстого уже позднего периода его творчества[1].
Роман Льва Толстого «Воскресение»
Соблазнительно предположить, что как раз где-то вот сто двадцать пять лет назад, потому что именно сто двадцать пять лет назад Лев Толстой интенсивно работает над завершением своего последнего, как выяснилось, романа – вряд ли он сам на тот момент знал, что это будет последний роман, у него были планы, и эти планы остались, к сожалению, незавершёнными, планы романного типа, я имею в виду.
Но вот он работает над последним своим романом, над романом «Воскресение», и роман этот в первых, ранних своих редакциях – а Толстой долго над ним работает, он начинает работу в восемьдесят девятом году, а заканчивает в девяносто девятом. Ну, известно, что Толстой свои большие, по крайней мере, вещи писал трудно. Всем известна история про то, что Софья Андреевна то ли одиннадцать, то ли двенадцать раз переписывала «Войну и мир», но не всем известно, что на самом деле это происходило в значительной степени и с «Анной Карениной», и уж точно с «Воскресением». Он откладывал, ему не нравилось, как получилось, он писал своим корреспондентам – получилось пошло, получилось неестественно, вот, не так это всё, вот надо… Он брал большие паузы. Но вот в девяносто восьмом – девяносто девятом году как взнузданная лошадь он бросается, так сказать, погружается в эту работу. Так вот вначале, когда ещё на стадии замысла и первых редакций, эта вещь – видимо, ещё сам Лев Толстой, как это с ним тоже не раз бывало, не представлял себе, что это развернётся в огромный масштабный роман – называл эту вещь коневская повесть. Коневская – от Анатолия Фёдоровича Кони, который, собственно, при первой их очной встрече и подарил… ну, озвучил, скажем так, озвучил, подарил неправильно, потому что Толстой сначала его всё уговаривал: было известно, что Кони, в общем, мастерски владеет пером не только как человек, описывающий документальные какие-то вещи, но и в нём чувствовался явный совершенно потенциал беллетриста, который, прямо скажем, так и не реализовался, потому что ничего беллетристического Анатолий Фёдорович в конечном итоге не написал. Вот, но Толстой его уговаривал – сделайте из этого, возьмитесь за это, напишите на этой основе произведение. Но то ли почувствовав, что Кони всё-таки не по этой части, то ли сам увлекшись, а у него – я чуть позже об этом скажу – были для этого очень серьёзные основания, он начинает раздумывать вот над этим вот самым сюжетом. Дайте нам, пожалуйста, следующую картинку, вот там, где обложка книги, первое издание – ну, по крайней мере одно из первых.
Там, у меня такое ощущение, что одновременно, по-моему, или почти одновременно несколько издательств опубликовало[2], но вот одно из первых изданий, вон там девяносто девятый год, Университетская типография. Вот, собственно говоря, первая часть романа «Воскресение».
Давайте напомним в самых кратких выражениях некоторые элементы сюжета, потому что – ну, для того чтоб быть уверенным, что станет понятна, так сказать, дальнейшая вся история. В романе одно из двух главных действующих лиц – молодая женщина, Екатерина Михайловна Маслова, Катюша Маслова, женщина то, что называется, трудной судьбы. Значит, она, её мать из дворовых, то есть из крепостной, по сути, прислуги. Девочку она прижила, замужем она не была, прижила от какого-то проезжего цыгана. Когда девочке было три годика, мама умирает. Значит, её взяли две старые незамужние барыни, взяли в господский дом, и дальше они её воспитывают. Как сам Толстой напишет: воспитывают полугорничной, полувоспитанницей, то есть с одной стороны она вроде для них, пожилых, бездетных женщин такая вот игрушка, да, такая кукла. С другой стороны – они совершенно явно не собираются её, там, удочерять, увнучерять, она вот по, по разряду, так сказать, прислуги всё равно. Ну а дальше у них гостит их племянник молодой князь Нехлюдов, красивый, благородный, чистый помыслами, возвышенный, образованный. Через какое-то время… проходит два года, значит, соответственно, ей около восемнадцати лет, а он как раз в это время вступил в военную службу, началась русско-турецкая война, это семьдесят седьмого – семьдесят восьмого года. И вот он едет туда, на Балканы, для того чтобы принять участие в боевых действиях, на несколько дней останавливается у своих тётушек попрощаться – ну и происходит то, что происходит: он её соблазняет, тем более что она к этому времени уже в него влюблена и, собственно, практически на всё готова. А он ещё – не от хамства, не от высокомерия, не от потребительского отношения к женщине, а просто потому, что он уверен, что все так делают – он ей на прощание сторублёвку.
Я понимаю, как это выглядит, но, поверьте мне, что иногда совершенно ужасные вещи делаются от застенчивости и от неумения сделать по-другому. Эта сторублевка не случайная, сто рублей будут фигурировать в реальной истории – правда, несколько в другом варианте. А дальше она понимает, что она беременна, она понимает, что скрыть это нельзя. Значит, в результате она ругается с вот этими благодетельницами-помещицами, берёт расчёт, уходит, рожает у какой-то там деревенской повитухи ребёнка, понимая, что она не сможет его содержать, кормить и всё прочее, она его отдаёт в воспитательный дом. Ей потом скажут, что он практически сразу же там умер. Она устраивается на работу к лесничему – напомним, что лесничий это не лесник, это, в общем, такой, так сказать, чиновник лесного ведомства средней руки. Устраивается к лесничему, тот сразу начинает её вожделеть, она молодая, красивая, полуцыганка, яркая. В фильме, который я обязательно вспомню, шестидесятых годов[3], её будет играть актриса Тамара Сёмина, и после этой роли – она у неё вторая или третья, по-моему – она проснётся знаменитой, потому что там действительно вот она такую страстность, в том числе присущую Екатерине Масловой, она сыграет очень здорово.
Вот, и значит, лесничий на неё, как говорят современные, так сказать, люди, западает, дожидается удобного момента, набрасывается, значит, насилует её, а потом, через какое-то время, когда у них отношения становятся более, что называется, постоянными и регулярными, жена лесничего их застаёт. В общем, скандал, происходит драка, её выгоняют, денег ей не заплатят, она… Одним словом, она катится по наклонной плоскости, и через какое-то время оказывается в публичном доме. А дальше она оказывается втянута в историю, причём мы довольно скоро узнаём, что на самом деле её никакой вины нет, что она оказывается ошибочно в эту историю втянута, но она оказывается обвиняемой среди других обвиняемых в деле о попытке отравления клиента этого дома с целью его ограбить. Суд присяжных – это у Толстого единственное произведение, насколько я могу судить, где именно процедура суда описана очень подробно, потому что, если вы помните, в «Преступлении и наказании», там буквально один абзац: говорится, что суд был, что Раскольникову дали, там, восемь лет каторги, он ничего не запирался и так далее. Здесь – подробно, на протяжении многих глав эта судебная процедура описана.
Один из присяжных Дмитрий Нехлюдов, вот тот самый племянник, узнаёт – не сразу узнаёт, узнаёт в одной из обвиняемых девушку, которую вот он соблазнил, и… Он за это время, его взгляды на жизнь претерпели довольно серьёзные изменения: если раньше он был таким прекраснодушным юношей, который полученные по наследству земли, там, своим крестьянам раздал, потому что считал, что это справедливо – подвергся, естественно, обструкции всех своих родственников. И вот этот вот окружающий его свет превратил его в циника, в бездельника, в такого, в общем, достаточно пустого человека. И вот эта встреча для него является новым поворотным, или разворотным, если угодно, таким вот событием. Потому что он сразу начинает предполагать, что он видит её именно на этом месте и в этом состоянии именно потому (ну, отчасти он прав, и от большой части он прав), именно потому, что вот он сыграл – безответственно сыграл – в её жизни вот такую вот роль.
Вот это вот рисунок, иллюстрация к толстовскому «Воскресению» – это рисунок работы Леонида Пастернака, отца Бориса Леонидовича Пастернака. Вот здесь изображён по центру как раз князь Нехлюдов в качестве присяжного на этом самом судебном процессе.
Я не буду рассказывать дальнейшую историю. Скажу только, что он пытается многое изменить и в своей, и в её жизни. Её ошибочно признают виновной, её приговорят к четырём годам поселения в Сибири, соответственно, дальше читайте роман, кто не читал. Для нашей истории пока достаточно.
Знакомство Кони и Толстого
А история вот какая: Кони, который в июне 1887 года по протекции, скажем так, своего доброго знакомого и коллеги встречается с Львом Толстым, с которым он давно хотел познакомиться, приезжает в Ясную Поляну, проводит там несколько дней и в том числе рассказывает историю, к которой имеет сам отношение достаточно неожиданным образом. Я уже как-то говорил, может быть, даже не раз, но всё равно повторюсь, потому что мне очень нравится эта мысль, тем более что я к ней сам пришёл. Многие мои мысли, они заимствованные, а к этой я сам пришёл. Вот два человека, два современника: Толстой и Достоевский, настолько, можно сказать, соперники, что иногда их объединяют в одну фамилию «Толстоевский» (есть такая книжка одного западного литературоведа[4]). Так вот, Достоевский всю жизнь очень внимательно следит за уголовной хроникой: вырезки делает, читает европейские газеты по этому поводу, и наши и отечественные, реагирует на все мало-мальски крупные уголовные дела, современником которых он является (реагирует очень страстно, далеко не всегда объективно). Практически в каждом его произведении что-нибудь да есть: и в «Братьях Карамазовых» есть, и в «Подростке» есть, ну про «Преступление и наказание» и говорить нечего, да? Про «Бесы» говорить нечего. А Толстой как бы всю жизнь, вот, к суду относится настороженно: всё время бубнит, полно в его переписке каких-то таких, вот именно настороженных… я не скажу, что осуждающих, но таких вот настороженных каких-то реплик – вот ему кажется, что это некая бездушная машина, что вот она вся построена на крючкотворстве, что вот в этом законе нет естественной живой справедливости с большой буквы «С». Но его постоянно находят какие-то сюжеты: находят через его друзей, значит, того же самого Кони, там, через юриста Николая Давыдова, который был очень близким его другом, находят каким-то другим образом, находят через каких-то его просителей, которые к нему обращаются. И в результате получается, что и у Толстого если посмотреть: и «Живой труп» на реальных событиях, и…. ещё одна пьеса… сейчас… Господи боже мой, да что ж со мной сегодня такое-то? Это на самом деле не сегодня, конечно же, а уже много последних лет. Эм… из крестьянской жизни…
«Власть тьмы»?
«Власть тьмы», конечно, спасибо, Женя. «Власть тьмы». Ужасно, что я это всё забываю. Значит, «Власть тьмы». Вот, каким-то образом, такое ощущение, что вопреки его воле, его вот эти вот сюжеты догоняют. Вот нам сейчас, значит, показывают Анатолия Фёдоровича Кони, как раз примерно в том возрасте, не когда он рассказывает Толстому (Толстому он будет рассказывать уже заметно более зрелым человеком, через 15 лет), а это как раз примерно 1874 год.
Кони незадолго до этого вернулся в Петербург из Харьковской губернии, где работал в прокуратуре. И вот он становится одним из товарищей прокурора Петербургского окружного суда, и в этом качестве знакомится с этим делом. Вот каким образом.
Дело Розалии Онни
К нему приходит на приём молодой человек, который настоятельно просит его разрешить нарушить, ну, такие, достаточно твёрдо установленные правила общения с заключёнными. Он просит разрешить передать от него письмо женщине, которая находится под стражей, которая осуждена приговором суда на несколько месяцев тюремного заключения. Он просит ей передать письмо – это первая его просьба. И вторая просьба – он просит Кони как высокопоставленного судебного деятеля (а тогда прокуроры входили в судебное ведомство, не было отдельной прокуратуры, как сейчас), значит, просит его повлиять на тюремное начальство разрешить сочетаться с ней браком немедленно, не дожидаясь окончания её, в общем, не очень длинного срока.
Ну, собственно, дадим слово Анатолию Фёдоровичу. «Когда я был прокурором Петербургского окружного суда…» – значит, я ошибся: не товарищем, а уже прокурором – извиняюсь. «… в первой половине 1870-х годов ко мне в камеру…» – слово «камера», которое мы сегодня воспринимаем как тюремное помещение, на латыни camera – это кабинет, in camera, да? Значит, то есть, к нему в кабинет «…пришёл однажды молодой человек с бледным выразительным лицом, горящими глазами, обличавшими внутреннюю тревогу. Его одежда и манеры изобличали человека, привыкшего вращаться в высших слоях общества. Он, однако, с трудом владел собою и горячо высказал мне жалобу на товарища прокурора, заведовавшего тюремными помещениями и отказавшего ему в передаче письма арестантке по имени Розалия Онни, без предварительного его прочтения». То есть он не отказался передать, он сказал: мы должны видеть, что вы пишете. Согласитесь, логично. «Я объяснил ему, что таково требование тюремного устава и отступление от него не представляется возможным, ибо составило бы привилегию одним в ущерб другим. "Тогда прочтите вы, – сказал он мне, волнуясь, – и прикажите передать письмо Розалии Онни"». И дальше Кони, который не имел отношения как прокурорский работник к самому процессу, и, видимо, узнал об этом процессе только от своего посетителя, дальше он описывает собственно дело. «Это была чухонка-проститутка, судившаяся с присяжными», – имеется в виду судом присяжных, – «за кражу у пьяного "гостя" ста рублей, спрятанных затем её хозяйкой, вдовой майора, содержавшей дом терпимости самого низшего разбора в переулке возле Сенной, где сеанс животной любви оценивался чуть ли не в пятьдесят копеек». Ну вот давайте разбираться, потому что, как обычно у Кони, информации в этой одной фразе очень много.
Значит, во-первых, насчёт системы цен. У Куприна в повести «Яма» – наверное, самом таком детальном в дореволюционной русской литературе произведении, где рисуется жизнь публичного дома прямо изнутри, приводится, ну, можно сказать, прейскурант, – я не знаю, как это всё назвать, такая вот градация публичных домов. Там не назван в повести город, где всё это происходит – сказано только, что Ямская слобода (Ямские слободы в десятках городов существовали). Сам Куприн потом говорил, что в повести что-то от Киева, что-то от Одессы, что-то от Петербурга (в том числе и от Петербурга). Но там несколько раз повторяется градация тамошних заведений данного толка: есть один роскошный дом – 3 рубля за визит, есть два дома достойные, но чуть пониже уровнем – 2 рубля за визит, бросовый – рубль, и заведение для солдат – полтиннишная. То есть 50 копеек – это для… а тут столица, да? Ну и, конечно, указание на то, что заведение находится в одном из переулков в районе Сенной площади – для тогдашних жителей Петербурга это сразу указание абсолютно однозначное. Это как москвичу сказали бы, что заведение на Хитровке или на Сухаревке, которая особенно была знаменита вот именно такого рода, так сказать, сервисом. Это… ну, достаточно сказать, что именно в переулках вокруг Сенной площади происходит действие «Преступления и наказания»: все эти кабаки, где он встречается с Мармеладовым, собственно, квартира старухи-процентщицы и его собственное жильё – всё это сравнительно недалеко от Сенной площади, очень неблагополучный район.
Довольно серьёзная загадка – почему за то преступление, которое здесь описано, почему её судит суд присяжных. Дело в том, что вообще-то, если бы просто шла речь о краже ста рублей – это даже не судья без присяжных, это мировой судья, то есть самый, что называется, нижний вид судебного учреждения. Как раз кражи до 300 рублей – это к мировому судье: там и процедура достаточно упрощённая, и наказания незначительные. Но почему-то она совершенно точно судится с присяжными. Почему? Мы не знаем. Никаких следов этого дела, помимо описания в статье, посвящённой Льву Толстому у самого Кони, и кое-каких ссылочек, кросс-ссылочек, которые я сегодня приведу, нет, и поэтому можно сделать предположения.
Значит, предположение первое: возможно, это у неё не первая кража. Начиная с третьей кражи там достаточно значительно в статье увеличивалась санкция: там уже было до двух лет тюрьмы, и это означало, что это дело должно рассматриваться с присяжными. Но это наши домыслы – это мы, так сказать, домысливаем, исходя из того, что её судили совершенно точно присяжные. Второе обстоятельство заключалось в том, что вообще предъявление обвинения – это дело так называемых судебных палат. Были такие органы, они – следующая инстанция по отношению к окружным судам, и вот именно судебная палата решала, в какой именно суд направить то или иное дело: с присяжными, без присяжных, мировой, коронный суд. И она могла сослаться – было такое исключение из общего правила – что, если жертва кражи была мертвецки пьяна и кража происходила при третьих лицах, это квалифицировалось не как кража, а как ограбление. А это другая статья, другая ответственность, и отсюда могли возникнуть присяжные. Но мне кажется наиболее вероятным то обстоятельство, что кража была групповая (на это Кони указывает: она, деньги похитила-то она, но тут же передала их на ответственное хранение вот этой вот майорше – владелице публичного дома). И таким образом, здесь уже кража групповая, здесь уже возникает устойчивое преступное сообщество, потому что присяжным, конечно, совершенно очевидно, что это не первый случай, что у девушек это всё поставлено на поток. И вот, скорее всего, именно поэтому была произведена такая переквалификация на статью 1654 Уложения о наказаниях уголовного и исправительного: «несколькими сговорившимися на то лицами в гостиницах, постоялых дворах, и других подобных сим заведениях, самими содержателями сих заведений». Ну вот она, да? Скажите, что публичный дом – это не заведение, аналогичное гостинице.
Ну, так или иначе, среди 12 основных присяжных заседателей, а может, он был среди шести запасных, не знаю – 18 человек сидит на скамье – оказывается вот этот самый молодой человек, который через несколько дней приходит к Кони и настаивает на том, чтобы его письмо передали ей в тюрьму и что он хочет жениться и жениться абсолютно немедленно, не дожидаясь истечения этого срока. Прервёмся на этом месте?
Ну что, продолжаем программу «Не так». Прежде чем вернёмся к обсуждению этого интересного дела, хочу напомнить, что у нас есть shop.diletant.media, где есть много-много разных интересных книг, в том числе сейчас там есть новая книга Бориса Хавкина, которая называется «Заговор. Немцы против Гитлера». Это уже не первая книга Бориса Хавкина, и в ней он продолжает рассказ об истории Третьего Рейха и об антигитлеровском сопротивлении. А мы вернёмся к истории.
Да, я могу только присоединить свой голос к тому, что это автор очень серьёзный. Я эту книжку конкретно ещё не читал. Обязательно её прочитаю. Мы с Сергеем Бунтманом уже неделю назад её рекламировали, и я себе положил, что я её в ближайшее время прочитаю, но само имя Бориса Хавкина – это вполне можно считать что знак качества.
Так вот, Кони, – я уж не знаю, видимо, с чьих-то слов, потому что, насколько я знаю, он сам с ней не встречался, – описывает её внешность. Он говорит: «На суд предстала молодая ещё девушка с сиплым от пьянства и других последствий своей жизни голосом, с едва заметными следами былой миловидности и с циническою откровенностью на всем доступных устах. Защитник сказал банальную речь, называя подсудимую "мотыльком, опалившим свои крылья на огне порока"», – вот одной фразой Кони – и сразу понятно, что за адвокат, да? Такой театральный, дешёвый, видимо, по назначению, видимо, не считающий необходимым особенно уродоваться на этом деле. «… но присяжные не вняли ему, и суд приговорил её на четыре месяца тюремного заключения». Ну, адвокату, может, они и не вняли, но я хочу сказать, что если исходить из санкций вот тех статей, которые я перед перерывом назвал – там значительно больше верхний предел. То есть вполне допускаю, что присяжные сказали: виновна, но заслуживает снисхождения, исходя из того, что она лицо зависимое, что явно организатор и вдохновитель этого всего – эта майорша-бандерша, так что получила она, я бы сказал, в данных условиях самый минимум миниморум.
Ну а дальше – что, собственно, откуда это всё. Продолжаю цитировать Кони: «Он передал мне письмо и собирался уходить, когда я снова пригласил его присесть и, испросив его разрешения говорить с ним как частный человек и откровенно, вступил с ним в следующий разговор: "Где вы познакомились с Розалией Онни?" – "Я видел её в суде". – "Чем же она поразила вас? Наружностью?" – "Нет, я близорук и дурно её рассмотрел". – "Что же вас побуждает на ней жениться? Знаете ли вы её прошлое? Не хотите ли прочесть дело о ней?" – "Я дело знаю: я был присяжным заседателем по нему". – "Думаете ли вы, выражаясь словами Некрасова, “извлекши её падшую душу из мрака заблужденья”, переродить её и заставить её забыть своё прошлое и его тяжёлые нравственные условия?" – "Нет, я буду очень занят и, может быть, буду приходить домой только обедать и ночевать". – "Считаете ли вы возможным познакомить её с вашими ближайшими родными и ввести её в их круг?" Мой собеседник покачал отрицательно головой. "Но в таком случае она будет в полной праздности. Не боитесь ли вы, что прошлое возьмёт над нею силу, на этот раз уже без некоторого оправдания в бедности и бесприютности? Что может между вами быть общего, раз у вас нет даже общих воспоминаний?"»
Вот обратите внимание. Опять-таки, найдутся наверняка сегодня люди, потому что они всегда теперь находятся, которые тут же осудят Кони: куда ты лезешь? Там человек хочет совершить благородный поступок! Но дело в том, что из этого текста, написанного значительно позже… Этот текст появился в журнале «Нива» в 1908 году, то есть по прошествии 30 с лишним лет с момента этого разговора. Возможно, конечно, Кони что-то несколько идеализирует. Но здесь его беспокоит не то, что там представитель благородного семейства, значит, вот на такой мезальянс решается, а то, что полная ерунда творится: что молодой человек, исходя из каких-то книжных высоких, но оторванных от реальности соображений, сейчас натворит такого, что будет только хуже, причём всем, и ему хуже и ей хуже. Вот что он, значит, дальше ему говорит: «Ваша семейная жизнь может представить для вас, при различии вашего развития и положения, настоящий ад, да и для неё не станет раем! Наконец, подумайте, какую мать вы дадите вашим детям!» Вот я хочу сказать, что к моменту, когда Кони это пишет в 1908 году, этот случай уже был известен, но я, правда, не знаю, насколько широко. Сейчас мы знаем его достаточно хорошо. Именно это произойдёт в случае со знаменитым лейтенантом Шмидтом: Пётр Петрович Шмидт из высоких идеалистических соображений спасти заблудшую душу женится на бывшей проститутке, и получится очень фигово всё у него, прямо скажем. В этом есть его, безусловно, «заслуга».
«Он встал и начал ходить в большом волнении по моему служебному кабинету, дрожащими руками налил себе стакан воды и, немного успокоившись, сказал отрывисто: "Вы совершенно правы, но я всё-таки женюсь". – "Не лучше ли вам, – продолжал я, – ближе узнать её, устроить ей по выходе из тюрьмы благоприятные условия жизни и возможность честного заработка, а затем уже, увидев, что она сознала всю грязь своей прежней жизни и искренне вступила на другой путь, связать свою жизнь с нею навсегда? Как бы не пришлось вам раскаиваться в своём поспешном великодушии и начать жалеть о сделанном шаге! Ведь такое запоздалое сожаление, без возможности исправить сделанное», – развод был практически невозможен в Российской Империи, – «составляет очень часто корень взаимного несчастия и озлобления. Спасти погибающую в рядах проституции девушку – дело высокое, но мне не думается, чтобы женитьба была в данном случае единственным средством"». Ну, надо сказать, что в упоминавшейся уже купринской «Яме» будет такой вот тоже молодой человек, который из вот таких вот мотивов возьмёт девушку из публичного дома, и тоже получится всё очень плохо. То есть примера, где получилось бы хорошо… Ну, в «Что делать?» Чернышевского упоминается, не описывается, но упоминается. А вот так, чтобы в подробностях описывалось, по-моему, в русской литературе нет.
Молодой человек, значит, уходит, благодарит Кони, но просит, тем не менее, добиться, чтобы письмо было передано. Дальше Кони получает от тюремного начальства, понявшего, что он каким-то образом в этом деле заинтересован, получает её заявление, написанное с чудовищными ошибками, каракулями, что она не возражает выйти замуж и так далее. Молодой человек начинает её навещать. Как потом Кони узнает, на первое свидание её к нему привели из карцера, а в карцер она попала, потому что полаялась с товарками по камере, случилась драка с матом, чуть ли не с поножовщиной. В общем, в результате за буйное поведение её в карцер определили. Он пишет Кони негодующее письмо: вы вмешиваетесь в мою личную жизнь, делайте только то, что я требую! Кони его, ну, не посылает, конечно, но он отказывается, говорит: нет, я не даю разрешения на брак. Тем более что по закону разрешение на брак в таком случае было делом совершенно исключительным, потому что разрешение на брак с заключённым давалось в случае, если заключённый уезжает отбывать наказание далеко. Вот если бы её отправили, там, скажем, в Сибирь или в какой-то другой город на поселение – тогда это основание для быстрого заключения брака. А поскольку она остаётся тут же в Петербурге и срок её достаточно быстро заканчивается, должны быть какие-то исключительные обстоятельства для того, чтобы нарушать вот этот вот тюремный порядок. И Кони с чистым сердцем, значит, своего согласия не даёт.
Он к ней приходит, регулярно, потому что Кони распорядился, чтобы ей давали свидания, чтобы не чинили им препятствий. Он приносит какие-то явно из семьи вещи: какое-то бельё, какие-то украшения, говорит, что это её будущее приданое. Вот всё готовится к свадьбе, она их рассматривает. Их потом относят и складывают в специальное помещение-хранилище, чтобы она знала, что, вот, никто у неё это не забрал – вот оно здесь где-то поблизости. Кони ещё когда уговаривал его не торопить, он говорил: ну вот смотрите, ну предположим, я разрешу. Ну вот вы сейчас с ней сразу заключите брак. Вы дворянин, значит, заключив брак, она становится дворянкой – её нужно переводить из той части тюрьмы, где она сидит с обычными, в дворянское отделение. Здесь она в своей среде, здесь она с понятными… Представьте себе, как она будет чувствовать там, что ей там устроят, что она там устроит! – тоже более чем разумно. Но молодой человек ничего слышать не хочет, на Кони очень обижен. И потом она умирает мгновенно: она заразилась сыпным тифом и, видимо, несколько недель не дожив до окончания своего срока, она умирает. Для него – ужасный удар, он отказывается взять то, что он ей подарил, обратно, завещает это всё приюту для малолетних детей, значит, тюремных этих самых… женщин, отбывающих наказание в тюрьме, и растворяется: Кони больше его не видел. Через несколько лет где-то в газете мелькнула фамилия, и Кони говорит: я не уверен, что это он, но вот похожая фамилия мелькнула в информации о том, что человек с такой фамилией был назначен вице-губернатором в какую-то там губернию – то есть таким чиновником уже чуть выше среднего, что называется, уровня.
А дальше, дальше – не знаю уж, специально ли, или просто оказавшись по своим каким-то прокурорским делам в тюрьме, он разговорился с женщиной, которая была смотрительницей в женском отделении, и она рассказывает ему историю, которую рассказала ей сама Розалия Онни. Её, так сказать, прямая речь.
«Месяца через три после этого почтенная старушка, смотрительница женского отделения тюрьмы, рассказала мне, что Розалия, будучи очень доброй девушкой, её полюбила и объяснила ей, почему этот господин хочет на ней жениться». Напоминаю: он Кони не сказал. «Оказалось, что она была дочерью вдовца, арендатора в одной из финляндских губерний мызы, принадлежавшей богатой даме в Петербурге». Мыза – ну, хутор, дача, небольшое поместье. Напомню, что тогда граница Великого княжества Финляндского от Петербурга в нескольких десятках вёрст находилась, вот, и там, нынешнее Репино, например, – уже была Финляндия, так что всё могло быть совсем недалеко от столицы. «Почувствовав себя больным, отец её отправился в Петербург и, узнав на амбулаторном приёме, что у него рак желудка и что жить остаётся недолго, пошёл просить собственницу мызы не оставить его будущую круглую сироту – дочь», – мать умерла, видимо, ещё раньше, возможно, родами. «Это было обещано, и девочка после его смерти была взята в дом. Её сначала наряжали, баловали, портили ей желудок конфетами, но потом настали другие злобы дня или она попросту надоела, и её сдали в девичью, где она среди всякой челяди и воспитывалась до 16-летнего возраста, покуда на неё не обратил внимание только что окончивший курс в одном из высших привилегированных заведений молодой человек – родственник хозяйки, впоследствии жених тюремной сиделицы. Гостя у неё на даче, он соблазнил несчастную девочку, а когда сказались последствия соблазна, возмущённая дама выгнала с негодованием вон... не родственника, как бы следовало, а Розалию. Брошенная своим соблазнителем, она родила, сунула ребёнка в воспитательный дом и стала опускаться со ступеньки на ступеньку, покуда, наконец, не очутилась в притоне около Сенной». Помните, я обещал, что расскажу, откуда у Льва Николаевича была особая причина этим делом заинтересоваться не просто, а вот?..
Параллели с судьбой Толстого
За несколько лет до смерти, беседуя со своим биографом Павлом Ивановичем Бирюковым, который оставит очень ценные воспоминания и свидетельства о своих беседах с Львом Толстым, он рассказывал о том, что, будучи совсем ещё юношей… у него была связь с горничной. Видимо, это сокращённая форма какого-то имени – Гаша он её называет: Глафира, может быть, или ещё что-то. Была некая горничная Гаша в доме тётки, он гостил у тётки. Значит, он соблазнил её. Прямая речь Толстого в передаче Бирюкова: «Она была невинна, я её соблазнил. Её прогнали, и она погибла».
Ну, вообще, надо сказать, что в аристократических кругах так называемой приличной публики это было чуть ли не обычным делом. Иногда с этими девушками горничными договаривались, чтобы они, так сказать, ввели молодых людей в курс дела. Более того, по меньшей мере один раз такая операция на наследнике престола была провёрнута: Павла Петровича, будущего императора. Там была согласована кандидатура, причём девушка была замужем, извините, из хорошей, что называется, фамилии, но вот ей была поставлена задача Екатериной II – выяснить, насколько наследник, так сказать, готов к продолжению… к переходу на качественно новый этап, скажем так.
И поэтому, конечно, Толстой, который был человеком очень склонным к рефлексии и постоянно занимался самокопанием, в том числе и по очень давним, скажем так, эпизодам… Ну, это нормальное свойство совестливого человека. Он, конечно, видимо, почувствовал какой-то, что называется, привет из прошлого в этой ситуации.
Но вот теперь смотрите: есть её история… Ну, не будем рассматривать вариант, что старушка смотрительница что-то присочинила. Она скорее всего прямо передала вот ровно то, что ей Розалия рассказала. Есть история Розалии и есть история этого молодого человека, который Кони ничего подобного не рассказал. Но, конечно, вроде бы история Розалии объясняет то, что он решил, будучи, видимо, очень скрытным человеком, то, что он решил от Кони скрыть. Но, к счастью, у нас есть ещё один… вот, как я сказал, одна кросс-ссылка.
Роман «Воскресение» выходит в 1899 году первым изданием, а в 1900-м или в 1901 году, точно уже сейчас не помню, но уже после выхода романа, появляется сборник, подготовленный к этому времени уже знаменитым, очень знаменитым, одним из самых знаменитых российских адвокатов, которого не раз мы в наших передачах поминали[5]. Сейчас ребята дадут нам его портрет. Вот он. Ну, здесь он более зрелого возраста. Он здесь примерно… вот так он выглядел в момент, когда появился сборник.
Выход сборника был посвящён 25-летию его пребывания в адвокатуре, и он, значит, сделал такой сборник, который назывался «Около правосудия», где он описывал целый ряд интересных дел, в которых ему как адвокату приходилось принимать участие. Но поскольку сборник был юбилейный, то предисловие так и называется: «Как я стал адвокатом». И он там рассказывает, что, значит, вообще-то он сначала поступил в университет на естественнонаучный факультет, но потом перевёлся на юридический, адвокатом стал довольно случайно. Почитайте. Этот сборник есть в открытом доступе на сайте Российской государственной библиотеки. Не буду вас лишать удовольствия это всё узнать из первых рук от Карабчевского.
Поиск прототипа Нехлюдова
И в частности, он там описывает, как он, только-только став помощником присяжного поверенного, только-только записавшись в адвокатуру, вот он получил своё первое дело, вот он к нему готовится, вот он всячески, там, волнуется. Дело, естественно, как начинающий адвокат, он получил по назначению суда, дело, в общем, ерундовое, но вот он ходит советуется, каждый день посещает адвокатов. Живёт он в меблированных комнатах: он пока человек не очень, так сказать, богатый, хотя он из хорошей, что называется, семьи – деньги у него есть, но он не считает возможным у родителей брать много, он снимает достаточно дешёвую меблированную комнату, то есть, ну, гостиницу такого хостельного, я бы сказал, типа. И вот у него в соседнем помещении или где-то рядом живёт молодой человек, он старше Карабчевского на несколько лет. Как пишет Карабчевский, хорошей фамилии (фамилию его нам Николай Платонович не называет). Называет его Т-ский.
«В то время, к которому относятся мои воспоминания, Т-ский как раз переживал то особое душевное состояние, которое привело его к такому решительному шагу. Он только что отбыл в качестве присяжного заседателя свою сессию»… А присяжных тогда назначали на трёхмесячную сессию, да: не на одно дело, а вот прямо, что называется, дежурить. «Он только что отбыл в качестве присяжного заседателя свою сессию, закончившуюся, ко всеобщему скандалу, тем, что он официально через прокурора сделал предложение о вступлении с ним в брак шестнадцатилетней девушке-проститутке чухонского происхождения…» Кониевские воспоминания ещё не опубликованы. Конечно, Карабчевский с Кони был хорошо знаком, они не раз и не десять встречались, но я не думаю, что Кони ему вдруг ни с того ни с сего начал рассказывать эту историю. То есть, скорее всего, Карабчевский свидетельствует со своего конца абсолютно независимо. «…осуждённой за кражу составом присяжных заседателей, в числе которых был и он. Он выхлопотал разрешение и посещал её в тюрьме. В отличие от Нехлюдова…» – роман-то уже вышел, он шуму наделал, так что сравнение вполне понятно. «В отличие от Нехлюдова, девушки этой он никогда ранее не знавал…» Опачки! «…и в этой черте и усматривал философски-общественное значение своего поступка». То есть он, получается, Карабчевскому говорил о своих мотивах – что он именно из общественного значения – спасти душу, да? «Подобно Нехлюдову, он на проститутке не женился и, кажется, не потому, чтобы от этого уклонилась сама осуждённая» – то есть дальнейшей истории он, видимо, не знает. Это ещё одно доказательство, что с Кони он об этом не говорил – Кони бы ему рассказал, конечно, если бы они это обсуждали, что она умерла. А он, видимо, не знает этого. «Впоследствии Т-ский уехал в деревню, где и женился на равной себе по общественному положению соседке по имению и вскоре как-то неожиданно умер от бурных приступов совершенно непонятой врачами мозговой болезни».
К 90-томному собранию сочинений Толстого есть обширный, чрезвычайно добросовестно составленный крупными специалистами комментарий. Там нет никаких упоминаний какой-то фамилии, которую бы Кони назвал Толстому. И зная Анатолия Фёдоровича, человека очень щепетильного, я думаю, что он фамилии Толстому не назвал. Ну надо понимать, что этот молодой человек действительно принадлежал к кругу не просто дворянства, а вот то, что называется – хорошей фамилии. К тому же кругу принадлежал сам Толстой. И, разумеется, если бы Кони назвал фамилию, Толстой бы имел соблазн навести через знакомых, через общих каких-то этих самых… какие-то справки, что было абсолютно недопустимо. А Кони, судя по всему, не знал, что он, наверное, уже к этому времени умер – всё-таки через 15 лет после этого идёт рассказ… А Карабчевский же пишет: «женился и вскоре как-то неожиданно умер от бурных приступов совершенно непонятой врачами мозговой болезни».
Короче, у нас есть вот этот Т-ский и, к счастью, ещё один ключик. Дело в том, что Карабчевский, помимо всего прочего, упоминает, что незадолго до их знакомства вот этот Т-ский закончил Царскосельский лицей. Но только уже не Царскосельский – он давно… Ребят, дайте нам, пожалуйста, вот рисунок здания.
Вот здесь прямо подписано: Императорский Александровский лицей в Санкт-Петербурге (он был переведён в 1840-х, по-моему, годах, в город), по поводу 75-летнего юбилея вид здания. Значит, 75-летний юбилей – то есть это 1886 год: ну, достаточно близко к нашим этим самым временам.
Значит, он за несколько лет до этого закончил лицей. Лицей заканчивало в год 20–25 человек. Начинаем искать. И находим. Да, мы точно знаем дату поступления Карабчевского в адвокатуру – 1874 год – значит, от неё и отматываем. От неё и датировки процесса суда над Розалией Онни, раз это происходило всё в том же году. Карабчевский написал, что пару лет до этого… А он закончил не за пару, а за 5 лет до этого, но в 30-м выпуске Лицея я его обнаружил – это единственная фамилия, которая отвечает «Т-ский»: Иван Фёдорович Трушинский. И когда я эту фамилию нашёл и вбил в поисковик, мне сразу же выбросило информацию о том, что около пятнадцати лет назад работники музея Царскосельского лицея обнаружили и ввели в научный оборот дневник некоего Ивана Сергеевича Денисьева, выпускника 1866 года, соответственно, у него разница по окончании – но эта разница вызвана тем, что он покидал Лицей, а потом опять вернулся, то есть они примерно ровесники. Вот что он пишет о Трушинском: «высокого роста, несколько комичный с внешней стороны и по манерам… <он> впоследствии отстал от нашего курса, покидал Лицей, потом снова был принят туда и кончил курс в 1869-м в составе 30-го курса. Это тот самый Трушинский, ныне покойный, который хотел жениться на арестантке, осуждённой присяжными заседателями, в числе которых находился и он. История о намерении Трушинского жениться на падшей девушке, сидевшей по приговору суда в тюрьме, подробно и талантливо описана Кони в сентябрьской книжке приложения к журналу "Нива" за 1908 год. Эта же история послужила графу Льву Толстому канвою, хотя и в очень измененном виде, для его "Воскресения"». Опять никакого упоминания о том, что он соблазнил её…
В ранней юности. И вот тут у нас два варианта. Вариант первый: Трушинский – закрытый человек, Карабческий об этом пишет, что он, так сказать, на контакт шёл достаточно неохотно, Кони тоже пишет – нервный, вспыльчивый. Он просто-напросто им эту историю не рассказал. Это вариант один. Вариант второй – вспомним ещё одну известную, очень ярко выписанную литературную девушку лёгкого поведения того же времени: горьковскую Настю из «На дне». Слезливая, сентиментальная, читающая бульварную литературу, представляющую, рассказывающую истории из своей жизни, что у неё был какой-то возлюбленный, то ли Ролан, то ли ещё что-то. Помните всё это? Вполне возможно, что он действительно был такими вот чернышевскими идеями, довольно популярными среди благородной молодёжи того времени, руководим. А она, по привычке, вот по такой дешёвой сентиментальной привычке публичных домов сочинила себе историю – классическую историю для профессиональной проститутки, что вот она, значит, несчастная сиротка, воспитывалась в приличном доме, совратил… Не то чтоб таких историй не бывало в реальности – нет, бывало, сколько угодно, ничего не хочу сказать. Вот. Но, вполне возможно, она это выдумала, и проверить это уже никак невозможно, если только вот эта вот её история, рассказанная… Но в любом случае они вот – и она, и он, судя по тому, что пишет Карабчевский – прожили недолго, а героям «Воскресения» была суждена долгая жизнь. Сейчас вот ребята покажут нам кадры из фильма 1960 года, Тамара Сёмина слева, Евгений Матвеев справа.
У них у обоих к тому времени было по одной – по две уже, ну, таких, заметных роли, но вот после этого фильма, насколько я могу судить, они то, что называется, проснулись знаменитыми, потому что, действительно, оба очень попали в роли. Вот. А в первый раз «Воскресение» на сцене, если я не ошибаюсь, МХАТ поставил в 1930 году, Качалов там был рассказчиком, есть подробный рассказ об этом удивительном спектакле[6]. Вот. И им в каком-то смысле жизнь вечная, потому что что бы ни происходило с Толстым, я думаю, что весь он, как говорится, не умрёт, и герои его тоже. Вот такая вот история.
Не знаю, как зрителям нашим, но мне прямо захотелось перечитать «Воскресение».
Ну, если хоть одному зрителю помимо вас, Женя, захочется перечитать «Воскресение» и он – или она – хотя бы отчасти исполнят это желание, я буду считать, что наша передача удалась на сто сорок шесть процентов.
Да, для меня – однозначно удалась, для меня всегда радость, хоть это и редко происходит, прийти сюда и послушать ваши увлекательные…
Истории про эти суды. Алексей Кузнецов, Евгения Большакова были с вами этот час. Прямо сейчас, через пять минут, на «Живом Гвозде» будет «Особое мнение» Марии Снеговой, Антон Орех проведёт. В девять вечера – «Пастуховские четверги»: Владимир Пастухов, Алексей Венедиктов, и в десять, как всегда, «Один» Дмитрия Быкова, так что никуда не уходите.
И все упомянутые, кроме Ореха…
[1] Автор портрета – Николай Николаевич Ге (1884 г.).
[2] На сайте Государственного музея Л. Н. Толстого говорится, что в 1899 г. роман публиковался по частям в журнале «Нива», а в 1900 г. вышло три отдельных издания романа.
[3] «Воскресение» (1960), реж. Михаил Швейцер.
[4] Байяр, Пьер. Загадка Толстоевского (2019).
[5] Речь идёт о Николае Платоновиче Карабчевском.
[6] Аудиозапись спектакля можно послушать здесь: http://www.staroeradio.ru/audio/13236