Суд над сержантами гарнизона Ла-Рошели по обвинению в принадлежности к тайному обществу (Франция, 1822 г.)
Приветствие
Добрый вечер! Мы начинаем очередное дело, и сегодня мы отправляемся в прекрасную Францию, на западное её побережье, откуда уже выгнали всех протестантов, насколько я понимаю.
Добрый вечер! Да, конечно, разумеется. Выгнали всех.
Да. Да, самые, да, самые бурные события прошли, и вот не прошло и двухсот лет, и по-моему, даже почти что двести лет, как там разразился некий скандал в реставрированном французском королевстве.
Но вот вы знаете, я когда это дело вот выбирал – оно же у нас несколько раз предлагалось в своё время, когда были голосования, мы его, ну раза три-то точно его предлагали, ну как-то вот население за него не очень активно, значит, голосовало, а я тоже, я подумал: ну всё-таки тут дело такое, вот политические всякие процессы у нас наша аудитория не очень принимает, это уже понятно к концу десятого года существования передачи, да? Политику, как уголовные в своё время, да, в сталинские времена в лагерях – политику не хаваем, да, вот тут вот…
Политику не хаваем, да, так, тоже…
Да, политику тоже. Но вот меня, когда я начал освежать в памяти обстоятельства этого дела, поразило то, что – на, на что я совершенно раньше не обращал внимания. Я про это дело знал, конечно – ну, без, без особенных подробностей, ну, основные какие-то вещи знал – но я совершенно не обращал внимания на то, что это, конечно, вот во французском современном общественном сознании (у нас – у нас это дело мало известно, хотя написано о нём, в общем, не так мало на русском языке, но известно мало). А для французов, оказывается, по сей день это дело очень важное, его периодически вспоминают. Вот эти четыре сержанта – они такие французские декабристы. Причём декабристы из декабристского – ну я бы сказал мифа образца 1960-х годов. Вот знаменитое стихотворение, знаменитая песня, речитатив, как угодно, Александра Галича: «смеешь выйти на площадь, можешь выйти на площадь?», да? – абсолютно ложится на то, на ту легенду о четырёх сержантах, которая существует в сознании – ну, французов, скажем так, с либеральными взглядами, да? Потому что понятно, для консерваторов они – как и для наших консерваторов они мятежники, да? Для наших я имею в виду – наши декабристы. А вот так – они такой вот символ людей, которые ничего особенного не добились, но вот как же красиво они вышли, какой же они совершили поступок. Почему я назвал это мифом – потому что ну мы, в общем, хорошо себе представляем, что реальная история декабристского движения гораздо сложнее.
Вот этого вот романтического такого вот изложения, ну и с четырьмя сержантами из Ла-Рошели точно так же.
Всё на самом деле в чём-то проще, а в чём-то сложнее. Да?
Скажу только в скобках, что легенда романтическая, как ты сказал, шестидесятых годов, ну и немного раньше, о декабристах – она ближе к истине вообще-то, чем реакционная антилегенда.
Конечно, конечно! Все эти разговоры про то, что проплачено англосаксами и так далее – это вообще негодно.
Да, никакого отношения не имеет к реальности, а романтическая легенда конечно имеет, и большое отношение имеет. Просто опять-таки, не всё так однозначно, вот это тот самый случай, когда…
Когда эта фраза – она на своём месте. Она не всегда, не всегда не на своём месте, надо признать. Значит, слово «карбонарий», как мне представляется, сегодня молодому человеку известно гораздо хуже, чем оно было известно представителям наших, Серёж, поколений.
Потому что в то время по меньшей мере – по меньшей мере два произведения, где эта тема является одной из центральных, входили в ну вот список чтения, обязательный для интеллигентного молодого человека. Во-первых, конечно, речь идёт о романе Этель Лилиан Войнич «Овод».
Который получил буквально второе рождение в Советском именно Союзе, когда вышел на экраны фильм, где его совершенно блестяще сыграл Харитонов. Я помню, что тогда женщины просто…
Харитонов, а не, прости меня, не, не Стриженов ли его играл? Артура, Артура?
Нет, последний «Овод», который, мне кажется, начало восьмидесятых, что ли, годов, так.
А, да, я помню тот классический фильм, со Стриженовым, и вот все, да.
Ну вот «Оводов» же два было, по-моему?
После, после войны, да? Вот. Я, кстати говоря, фильм со Стриженовым, к стыду своему, не помню.
Там Николай Симонов играет падре.
Я не уверен, что я его видел, потому что я Стриженова очень люблю и я бы, мне кажется, запомнил бы, надо посмотреть. Вот. Ну и второй, может быть, чуть менее известный, но тоже, безусловно, так сказать, классика – это «Ванина Ванини» Стендаля, да? И там тоже, так сказать, вот вся эта романтическая история, она тесно связана с обществом карбонариев. Ну а уж упоминаний в литературе, которую мы читали, очень много где: от раннего Стивенсона до «Графа Монте-Кристо». Ну и, конечно, текст «Горя от ума», который многие из нас в то время читали в – как говорится, в подлиннике, а не, а не в сборнике «Сто великих произведений русской литературы в кратком изложении», благо таких сборников тогда просто не было, вот – конечно, помним, что на один из монологов Чацкого, тот самый про век нынешний и век минувший, да, Фамусов реагирует восклицанием «Ах! боже мой! он карбонари!», да? Вот, собственно говоря, подразумевая, что он мятежник, он революционер и он хочет что-то там ниспровергать. Ага?
Вот ещё Дмитрий напоминает, что, конечно, «О бедном гусаре», там…
Да, нет, конечно. «О бедном гусаре», да.
Карбонарии
Господин карбонарий, господин карбонарий, всё время звучит это «карбонарий». Это понятно – действительно, в двадцатые, тридцатые, ну и дальше годы XIX века в Европе, и в России в том числе, общество, деятельность вот этого общества карбонариев – она окутана таким флёром таинственности, романтизма, революционности. Говорили о принадлежности к этому обществу Байрона, а Байрон несомненный кумир умов, и так далее, и так далее. Философ, немецких философов-романтиков, и прочее, прочее, прочее. Для того чтобы ввести нас во французскую часть… так, надо сказать, что название этого общества – очень много разных версий, откуда оно взялось. Понятно, что оно связано с углём, как…
Угольщики. Но почему угольщики – вот тут объяснений множество. От таких, довольно приземлённых, вроде того что когда неаполитанский король Мюрат начал борьбу с карбонариями, то им приходилось скрываться там, в горах той же Калабрии, где был весьма развит, развита добыча угля, а где-то говорят, что это связано с ритуалом – а у карбонариев было много ритуалов, они в этом смысле масонам наследуют, скажем так, и вот якобы один из ритуалов – это вот сжигание древесного угля как символ очищения чего-то. Не знаю, в это входить не будем, потому что, насколько я понимаю, никакой общепринятой точки зрения по этому вопросу не существует.
Мда. К сожалению, мой пра-пра-прадедушка не дожил до наших дней, а то бы он рассказал, поскольку он был карбонарий, да.
Контино, да, в Венеции, и ему пришлось бежать на остров Корфу, вот, в своё время по карбонарским своим делам.
Это, соответственно, вторая половина XIX века, да?
Нет, это первая половина девятнадцатого.
Первая, то есть самый-самый разгар, да?
Потому что вот я встретил такое утверждение, что слово-то осталось, а вот сами карбонарии в тридцатые годы XIX, XIX века – они как-то вот перетекают в другие, видимо, более активные революционные организации. Ну в первую очередь – в «Молодую Италию», конечно.
Да, да, совершенно верно. Это всё правда. Читайте ещё «Пражское кладбище» Умберто Эко, там подробно.
У Умберто Эко упоминается, совершенно верно, в «Пражском кладбище».
Ну, читайте Бальзака – в нескольких эпизодах «Человеческой комедии» упоминаются карбонарии: в «Шагреневой коже», например, упоминаются и наши четыре сержанта, там они, их называют храбрецами из Ла-Рошели, да? И вот, вот это всё. Значит, теперь потихонечку входим во французский контекст. Я специально нашёл по этому поводу фрагмент в сочинении с одной стороны абсолютно академическом, с другой стороны – совершенно скучнейшем. Я уверен, Серёж, что оно тебе по крайней мере в своё время было хорошо знакомо. Это трёхтомная история Франции под редакцией легендарного Сергея Даниловича Сказкина.
И вот как Сергей Данилович описывает начало 1820-х годов, период, когда вторая реставрация, уже после Ста дней Наполеона, на престоле опять Людовик XVIII. Кстати, Андрей, дайте нам, пожалуйста, первую картинку, под чтение Сказкина, чтобы не уснуть, полюбуемся на последнего из старшей ветви Бурбонов, потому что будет ещё один Бурбон, но из младшей ветви, Луи Филипп. Вот что пишет Сергей Данилович: «Ответом на усиление правительственной реакции явились революционные выступления, начало которым положили демонстрации и схватки с войсками в Париже в июне 1820 года. В августе в столице был раскрыт антиправительственный заговор, в котором участвовала группа прогрессивно настроенных офицеров. Революционные демонстрации и уличные столкновения под лозунгами "Да здравствует нация!", "Да здравствует республика!" происходили и в провинциальных городах. С конца 1820 года движение стало принимать более организованный характер. Возникают ячейки (венты) тайного революционного Общества карбонариев. Организация носила строго конспиративный характер: каждый карбонарий знал только девять прочих членов своей венты». Честно говоря, не очень понимаю почему. Дело в том, что слово само, как мне кажется, происходит от слова «двадцать», vingt.
Я так и не смог ни подтверждения, ни опровержения этому получить, но вот, тем не менее, у меня глаз за это зацепился. «Вступая в члены организации, они приносили клятву хранить все её тайны, неустанно бороться против тирании, за свободу и независимость родины. Членами Верховной венты и Верховного исполнительного совета карбонариев являлись публицисты Базар и Бюше, генерал Лафайет и ряд других видных деятелей левого крыла либеральной партии». Сразу проясним по поводу легендарного маркиза де Лафайета. Я ещё в нескольких местах, помимо Сказкина, встретил утверждение, что он был одним из лидеров карбонариев. Или даже вообще лидером единственным французских карбонариев. У меня сложилось впечатление, что это предположение. Дело в том, что Лафайет в это время, хотя и в оппозиции, но фигура вполне легитимная, он – депутат законодательного органа французского, пусть и находится на таких, крайне радикальных позициях, но тем не менее он вполне легальный.
Мог совмещать. Он входил, безусловно входил, в состав нескольких, вполне легально – до поры до времени – существовавших обществ. Насчёт карбонариев, как я понимаю, это всё-таки больше предположение, чем некая уверенность. Но не важно, сегодня он нам не очень нужен. «К началу 1822 года ячейки карбонариев были созданы в 35 департаментах. В 50 вентах Парижа насчитывалось от 3 до 4 тысяч членов». Оторвёмся от Сказкина, вообще оценка современными историками количества участников движения карбонариев в начале 1820-х, значит, если в Париже 3–4 тысячи, то в целом во Франции обычно дают цифру около 40 тысяч человек. В немалой степени это военные. Причём если в наших декабристких организациях это почти исключительно офицеры, то во Франции, как мы увидим, это совершенно необязательно офицеры. Немало членов этих самых организаций, вент, это рядовые и унтер-офицеры, как наши сегодняшние герои. Закончим с чтением Сказкина. «Объединённые ненавистью к монархии Бурбонов, карбонарии расходились между собой по вопросу о том, чем заменить её. Многие карбонарии – особенно офицеры и унтер-офицеры – были бонапартистами».
Так, что очевидно, да, так полагается.
В мае 1821-го их кумир скончался на Святой Елене, но был жив ещё Орленок, L’Aiglon. Вот он был их кандидатом.
«Другие члены организации (выходцы из буржуазных кругов) были орлеанистами (их кандидатом являлся герцог Луи Филипп Орлеанский)». Ну вот опять неувязочка, гражданин начальник. Если действительно одним из лидеров был Лафайет, то вот идеал Лафайета и кандидат Лафайета, хотя Лафайет военный-военный, он ни из каких не из буржуазных кругов, а вот его кандидат как раз Луи Филипп Орлеанский, он за него топил и в 1830 году более чем доказал это своими практическими действиями, что это его симпатии. Потом он в нём разочаруется, это правда, но к 1830 году Лафайет был абсолютно последовательным орлеанистом.
Он был последовательным, сын Филиппа Эгалите должен был воплотить его мечту о просвещённой и конституционной монархии. Как тогда, в 1790-е годы, как в восемьдесят девятом, да.
Просвещённой, конституционной, национальной, да, да, да. Ну и последняя фраза. «Среди карбонариев имелись и республиканцы (то были преимущественно студенты и торговые служащие). Для преодоления разногласий было созвано три конгресса (первые два в Бордо, а третий в Париже), но они не достигли цели». Конец цитаты. Ну а теперь, собственно говоря, что же произошло. Действительно, карбонарии были достаточно хорошо заметны в армии. Как совершенно правильно у Сказкина сказано, пардон за аллитерацию, чёткой, внятной программы у них не было. И это ещё одно пересечение с нашими декабристами. Цареубийство или не цареубийство, просвещение или восстание, республика или монархия.
Или конституционная монархия, да.
Не успели к 1825 году договориться, по большому счету, ни по одному из этих пунктов. И здесь то же самое. То есть для них главное, что их объединяет – это неприязнь к нынешнему режиму. А вот что дальше? Ну хорошо, мы его свергли, а что дальше – сын Наполеона или Луи Филипп Орлеанский или какое-то Учредительное собрание и затем определение им судьбы страны?
Самое главное, что отсюда исчезает младший брат Людовика XVIII, Карл X будущий.
Да, Карл X как-то вообще никак.
Который доведёт до ручки Реставрацию-то всю.
Я имею в виду, что среди карбонариев у него симпатизантов точно не было.
Гораздо более реакционный, чем его старший брат Людовик XVIII, гораздо более дурной, непримиримый. Это же про него, по сути, сказано это знаменитое: «Ничего не простили и ничему не научились».
«Ничего не простили и ничему не научились». Конечно, это про него, потому что Людовик XVIII всё это время играл достаточно пассивную роль, не такую яркую.
Достаточно пассивную, достаточно, если бы за его спиной не стоял будущий Карл Х, я вполне допускаю, что о нём сохранилась бы память лучше, чем та, что сохранилась на самом деле. Ну а конечно, последнее царствование, оно всё вообще смазало. И вот в Париже, среди прочих частей, составляющих парижский гарнизон, находится 45-й полк линейной пехоты. Это старая, очень старая воинская часть, восходящая ещё к середине XVII века, один из пра-пра-предшественников этого 45-го полка отличился при осаде Маастрихта, под началом того самого д’Артаньяна, то есть это старая...
Где он и погиб, д’Артаньян, совершенно верно. А полк не погиб и был, и был даже награждён впоследствии и так далее. Ну, одним словом, в наполеоновские времена они получают вот этот самый свой номер, 45-й полк линейной пехоты. В основном во время наполеоновских войн большую часть времени большая часть полка будет находиться на территории Испании. Правда, один батальон численностью 800 человек примет участие в походе Великой армии в Россию и практически полностью здесь останется. Вот, отмечено – я набрёл на один, значит, очень специализированный сайт – вот знаешь, где чаще всего встречаются фрагменты формы 45-го полка? Ну, по каким можно признакам полк определить? По пуговицам, да? Вот на пуговицах…
По пуговицам, по выпушкам, да…
Дальше, там, Скалозуба, да… Вот.
Да, совершенно верно. Петлички, выпушки, так сказать, да. Так вот, между Смоленском и Оршей самое богатое нахождение всяких оторвавшихся или отгнивших, скажем так, пуговиц. Но основная часть находилась именно на Пиренеях, за Пиренеями, и вела борьбу с, значит, испанскими герильясами. Затем, как и вся остальная французская армия, полк переживает всяческие перипетии. Он включается в состав, естественно, значит, армии периода Реставрации, во время Ста дней он, естественно, примыкает к Наполеону, сражается при Ватерлоо этот полк. К началу двадцатых годов полк считается ненадёжным. Вот то, о чём у Сказкина сказано: в начале 20-х там волнения, в том числе и с участием определённых армейских частей – полк в этом принимает участие. А чего вы от него хотите? Куда вы полк разместите, так он и поплывёт, как то самое судно. Вы разместили полк в казармах практически в самом сердце Латинского квартала.
Ну, с кем они общаются? Вместо того чтобы общаться, так сказать, с приличными людьми – там, с девушками нетяжёлого поведения и всё прочее – они общаются со студентами, естевственно, да? А от студентов – это такая же сволочь, он неё чего только не наберёшься!
В общем, в результате полк себя не проявил должным образом при разгоне всяких вот этих вот манифестаций, и в первую очередь студенческих. И было принято кадровое решение важное: к чёртовой матери этот самый полк из Парижа убрать, что и было учинено. Собственно говоря, для Ла-Рошели он абсолютно свежий, он абсолютно новый, потому что только в декабре 1821 года он начинает свою передислокацию в Ла-Рошель. До этого он никакого отношения к ней не имел.
Отношения к западу не имел, да. Это далеко, да.
Четыре сержанта
Это далеко, мы на карте сейчас увидим, через некоторое время. Ну, а теперь познакомимся, собственно, с нашими основными героями. Дайте нам, Андрей, пожалуйста, следующую картинку. Такой мы видим – это я вырезал фрагмент гравюры, которая изображает казнь четырёх сержантов: уж сразу скажем, что они, значит, были казнены. Вот это человек, которого следствие сочло вожаком, лидером всего этого дела – старший сержант или, ну да, sergent-major.
Major, да. Жан-Франсуа Бори. Жан-Франсуа Бори – он старший из этой четвёрки, ему 26 лет. Вообще они все молоды: старшему 26, младшему 20. Сразу можно ещё нам дать одну картиночку, это тоже будет Бори, на следующей. Но вот тут он ещё такой, прям в бронзе, что называется, отлит – это в его родном городе. Вообще из этой четвёрки трое южане, а один, наоборот, с самого-самого севера, из нормандского Фалеза. Вот, соответственно, это бюст человека, который по крайней мере был сочтён главным заговорщиком. После вынесения приговора – уже приговора смертного – он скажет, и журналисты это запишут, что ну хорошо, что же, если вы хотите, чтобы я играл эту роль, я ничего против не имею. То есть он сам так слегка скептически, значит, отнёсся к, вот, своему такому высокому назначению. Дайте, Андрей, пожалуйста, нам следующую картинку. Значит, это вот все четыре сержанта: сверху слева направо сержант Рау, старший сержант Поммье, затем старший сержант Бори и сержант Губен.
Вот такое мы можем получить представление о том, как они выглядели. Ну, единственно, на мой взгляд Рау здесь выглядит человеком, ну, по меньшей мере сорока лет, а ему двадцать четыре. Но ничего не попишешь, это, собственно говоря, изображение…
Ну, у него, как у государя Николая Павловича, просто большой и быстро бегущий назад лоб[1].
Может быть – это, может быть, вот эти бакенбарды, может быть – ещё что-нибудь. Ну, в общем, по крайней мере таким вот образом. Вот они, опять-таки по версии следствия, и были наиболее активными представителями карбонариев в 45-м полку линейной пехоты. Именно они организовали вот эту вот руководящую венту и, соответственно, замышляли ещё в Париже, но, поскольку полк из Парижа был быстрым маршем отправлен в сторону, значит, Ла-Рошели, то им пришлось менять свои планы по ходу действия, как, собственно, – опять-таки, не первая и не последняя параллель сегодня, – как, собственно, и нашим декабристам. Ну, а сейчас 30 минут, середина часа, да.
Мы сейчас… Сейчас будет ролик, а потом ещё книжки и подписки у нас будут.
Итак, друзья мои, не забудьте, что по просьбам, многочисленным просьбам трудящихся – не трудящихся, но, самое главное, любителей журнала «Дилетант» у нас подписка на сайте – в электронном виде вы можете электронно оформить подписку. Там просто вас возьмут в электронном виде за руку и электронно же отведут туда, куда надо, где нужно подписаться на журнал на тот срок, который вы… Только должен быть кратный трём месяцам, наверное, всё-таки глупо подписываться на две недели на ежемесячный журнал, вы извините меня за эти рассуждения, вот. Ну, во всяком случае, это большое облегчение и большая техническая удача у нас. Вот, а ещё есть книга, вот, про – сейчас же Революция гвоздик, и будет у нас следующий номер «Дилетанта», вот который мартовский номер, будет о Революции гвоздик. И вполне Марко Феррари книжка, которая о Салазаре – о диктаторе, который умер дважды. Вот это есть такая книга, ещё у нас есть, мы её вам предлагаем несколько дней уже. И я вам рекомендую эту книгу почитать, купить и почитать, потому что Феррари – это человек, который был на местах: на местах событий, бывал в тюрьмах там, был в 1974 году в Португалии, вот как раз в самые ключевые моменты был там, где нужно, и выяснял то, что положено. Вот, хорошо, вот такие наши рекомендации, а сейчас возвращаемся во Францию 1820-х годов.
Возвращаемся во Францию, да. Сорок пятый линейный готовится прощаться с Парижем. Значит, из штаба карбонариев появляются люди, которые дают инструкцию, значит: товарищи, так сказать, вы и в Ла-Рошели пригодитесь, соблюдайте конспирацию, вот-вот, близок час, когда, так сказать, прозвучат соответствующие сигналы к выступлению. Бори произносит перед товарищами страстную речь насчёт того, что да, товарищи, конспирация, ни слова, да, мы должны, так сказать, сохранить в тайне. Но по дороге сам первый начинает заваливать всё дело. Вот сейчас нам Андрей даст карту, на которой изображены основные этапы следования полка из Парижа в Ла-Рошель. Значит, первый отрезок, первый марш-бросок: Париж – Орлеан, затем Орлеан – Тур, Тур – Пуатье, Пуатье – Ла-Рошель.
Расстояние очень приличное, да: полк находился в движении около месяца. Ну, потому что там днёвки, разумеется, делались, и так далее и так далее. И вот, видимо, во время одной из днёвок, прямо в Орлеане (первая крупная остановка), прямо сам старший сержант Бори попадает в передрягу в самую обычную: он подрался с швейцарским наёмником. А чего подрался? А швейцарец, человек, видимо, простодушный, как тот самый швейцарец из «Трёх мушкетеров»: «Да-да, он праф, гусини шир очень фкусно с фареньем». Вот этот самый простодушный швейцарец – потомок того простодушного швейцарца, увидев человека в форме, решил, что самое уместное, что можно предложить для, так сказать, начала знакомства – это предложить выпить за короля.
Мятеж Бертона
А тот не то что не стал, а случилась драка. И надо сказать, что командование полка, которое и так уже к старшему сержанту присматривалось, получило очередные доказательства того, что при упоминании имени обожаемого монарха у старшего сержанта Бори случаются совершенно, так сказать, неадекватные реакции. Ну, а дальше он взят, что называется, под арест, пока – под арест за дисциплинарное нарушение. Ну, и на следующей остановке в Пуатье ничего лучше в голову не приходит, как… его поместили на квартиру к какому-то отставному офицеру, отставному полковнику. И тот то ли решив, что полковник обязательно должен быть бонапартистом, то ли ещё из каких-то соображений, то ли выпил, так сказать, у гостеприимного полковника больше, чем надо – в общем, он выдал ему факт существования ячейки в полку и то, что вот-вот скоро будем выступать, а полковник оказался обычный служака, хотя и отставной, и донёс по команде, которая быстро дошла до командующего военным округом. Бори просто уже теперь не арестовали, а он уже практически подследственный, его чуть ли не в кандалы заковали, и в Ла-Рошель он прибывает, что называется, упакованный – его сразу сажают в «холодную». В отсутствие его на себя обязанности старшего в венте принимает старший сержант Поммье. А тем временем… Верните, пожалуйста, Андрей, ещё на секундочку карту, и на этой карте мы с вами увидим отдельно обозначенный синей вот такой большой каплей городок Туар. Сам по себе городок небольшой, провинциальный, ничего особенного из себя не представляющий, но именно там как раз в это время (февраль 1822 года) начинается мятеж под командованием наполеоновского генерала Жана Батиста Бертона. Вот честно скажу, мне это имя вообще было не знакомо. А оказывается, Александру Сергеевичу Пушкину оно было знакомо очень неплохо, и существует целая детективная история, связанная с попыткой реконструкции десятой ненаписанной, частично уничтоженной главы «Евгения Онегина». Она существует в виде оборванных, обрывочных… где-то пара строчек, где-то целый кусок…
Ну да, да: «Читал свои сонеты… Ноэли».
«…меланхолический… Ноэли Пушкин», там…
Да. Причём там можно мычанием читать все звёздочки, которые там поставлены.
Настала. Кто тут нам помог?» – с этого, собственно, начинается глава. А очень часто имена зашифрованы первой буквой.
В каких-то случаях абсолютно понятно, о ком идёт речь, а в каких-то случаях – большая загадка. И вот, в частности, есть такой вот обрывочек, где упоминается кинжал Л. и тень Б. Владимир Набоков, который помимо всего прочего ещё и перевёл, как известно, «Евгения Онегина» на английский язык…
…и оставил очень подробный комментарий к этому переводу – он попытался, взял на себя, так сказать, очень рискованный труд, попытался реконструировать XX главу, и вот что у него, со всеми оговорками, получилось:
Молчи, Закон! Наш царь танцует
Холоп – тоже А., буква «А», и кто-то даёт другую расшифровку: не Александровский, а Аракчеевский, например. Ну, к закону, я думаю, всё-таки Александровский, наверное, логичнее.
Почему, какие основания полагать, что кинжал Лувеля, тень Бертона? А дело в том, что обнаружили – Лотман об этом пишет – статью, не подписанную, но по очень многим признакам принадлежащую перу Пушкина, которая была опубликована в «Литературной газете» в 1830 году. Редактировал «Литературную газету» ближайший друг Пушкина, Дельвиг, Пушкин писал туда регулярно. И вот, собственно говоря, что говорится в этой небольшой статье? Статья посвящена… это такая своеобразная рецензия на воспоминания парижского палача Сансона.
«Все они – его минутные знакомцы – чередою пройдут перед нами по гильотине, на которой он, свирепый фигляр, играет свою однообразную роль. Мученики, злодеи, герои – и царственный страдалец, и убийца его, и Шарлотта Корде, и прелестница Дюбарри, и безумец Лувель, и мятежник Бертон». Вот, собственно, эта пара и даёт основания предполагать, что Пушкин планировал их включить в XX главу «Евгения Онегина». Что же этот самый Бертон такого учинил? Он поднял мятеж. Но мятеж, – простите мне это сравнение, – мятеж, по сравнению с которым печально известное восстание Черниговского полка, которое произойдёт через три с небольшим года, было просто образцом продуманности, подготовленности, организованности, успешности… Черниговский полк хотя бы вышел из казармы и некоторое время, так сказать, слонялся по окрестностям. Бертон же сумел, имея под своим началом около 100 человек, захватить вот этот самый городок Туар. Противостояло ему пять жандармов, поэтому с военной точки зрения победа была, ну, не слишком такая грандиозная, да? А вот дальше он планировал отправиться севернее, но так увлёкся празднованием первой победы, что когда он подошёл к следующему городку в долине Луары (Намюр это был, по-моему), то там его уже ждали просто с артиллерией и довольно быстро оттуда погнали. И он отступил в Ла-Рошель, видимо, исходя из того, что из морского порта в случае чего, так сказать, удрать можно.
И вообще это крепость, конечно. И как раз туда пришёл тот самый ненадёжный, волнующийся 45-й линейный полк. Значит, Бори арестован. Что делать: ждать команды? Вроде как команда вот-вот будет. Или попытаться самим проявить инициативу, и тогда гораздо большие шансы, что удастся взять ситуацию под свой контроль. И тут появляется ещё один сержант, который вот весь такой активный, он прямо горит. Его фамилия Гупийон, он предлагает: ребята, немедленно, срочно освободим наших товарищей! Поднимем!... всё-всё… Ему говорят: да подожди, подожди, но команды не было, ну, надо, чтобы всё организовано было, команды не было… В общем, этот самый Гупийон связывается с Бертоном, а потом, на обратной дороге… А Бертон скрывается в окрестностях – понятно, что в саму Ла-Рошель он сунуться не может. На обратной дороге с какой-то тайной встречи с Бертоном Гупийон попадается офицерам полка и моментально уходит в раскол. Моментально. Вот он практически сразу выдаёт всю информацию, которая позволяет взять всю ячейку карбонариев в полку. Что такое: истерик, психопат, трус? Трудно сказать. Ну, сразу, чтоб не забыть, потом скажу, что отложенное, но всё-таки возмездие его настигло. Как человек, давший ключевые показания, он тоже будет обвиняемым на процессе, но к нему будет проявлено максимальное снисхождение, хотя присяжные в отношении него произнесли вердикт «виновен», но суд его не приговорил даже к месяцу тюрьмы: ему было выделено только 15 лет полицейского надзора – вот и всё.
Но в 1871 году… Он доживёт до Парижской коммуны, ему будет уже за 80, коммунары его убили. И не просто так, случайно, а конкретно Гупийона, который выдал карбонариев в 45-м линейном и из-за которого погибли сержанты из Ла-Рошели. Вот такая вот история про то, что месть – то самое блюдо, которое хорошо подавать холодным. Ну а тем временем, значит, мятеж Гупийона совершенно провалившийся, вся ситуация под контролем, всех, кого надо, арестовали, и принимается решение – устроить процесс в Париже. Первое, когда я прочитал вот сегодня утром про обстоятельства самого судебного процесса, я подумал – какая странность, а почему не военный суд, почему не трибунал? Они военные. Преступление их связано с их военным статусом, да? Всё произошло в воинских частях, ну и казалось бы как – нет лучше оснований, чем…
Ну да. Быстро собрать трибунал и быстро разобраться, и всё. Да.
А вот, а вот оказывается, то же самое руководило французскими властями, что потом российскими через полстолетия будет руководить в деле Веры Засулич: хотят показательный процесс.
Показательный суд
Ну потому что военный трибунал – это всегда всем понятно. Это, в общем, как, как бы то ни было – это упрощённое, карательное судопроизводство, да? А тут вот хочется, чтобы объективно, с максимальным освещением. И в результате… Ну, в случае с Верой Засулич-то на этом обломались же очень крупно. А здесь всё сработало как надо: коллегия присяжных, и во Дворце правосудия в Париже, воспользовавшись тем предлогом, что организация карбонариев в полку возникла в Париже – вот по месту совершения преступления, соответственно, и будем их судить. Сам процесс, надо сказать, вёлся председателем по фамилии Монмерк очень аккуратно и корректно. Вот это отмечали – да, присутствовали корреспонденты, присутствовала публика, процесс совершенно открытый – и все потом будут отмечать, кстати, даже подсудимые и адвокаты в выступлениях уже в конце процесса будут благодарить председателя суда за объективное, корректное, соответствующее закону ведение процесса. Но дело в том, что здесь главная роль принадлежала не председателю суда, а главная роль вот такого вот карающего меча была возложена на… да, Андрей, я, извините, забыл вас попросить: покажите нам на секундочку предыдущую картинку, да, вот эту. Это тот самый генерал Бертон.
Да, чей неудачливый, значит, мятеж подлил керосина в огонь. А теперь перескочим через карту и покажем человека – на мой взгляд, весьма неприятной внешности, но, может, художник чего-то подшаманил, а может быть…
Ну как-то в стиле Домье немножко он там, да.
Это Луи Антуан де Маршанги. Провинциальный юрист, сын провинциального байи. Он ещё при ancien régime, при старом режиме, закончил, там, всё что полагается, начал судебную практику. При Бонапарте он был ревностный, яростный бонапартист. Вот, вот такой вот прямо на разрыв всего – начиная с аорты и заканчивая более мелкими…
Более мелкими органами, да. Угадайте, дорогие слушатели, что произошло со взглядами этого человека после Реставрации?
Государь наш, боже мой! Да! И так далее.
И стал таким легитимистом, таким прям вот сторонником торжества идеи законного правления, Бурбоны – это принцип, как сказал Талейран, да?
Вот уж точно – ни в бога, ни в черта не веривший, ни в какие принципы. Ну и вот, соответственно, Маршанги и при Бонапарте хорошую карьеру сделал, а при Бурбонах её, так сказать, продолжил тем же самым бодрым и радостным, значит, способом. И вот он – главный государственный обвинитель, avocat général при кассационном, значит, суде, в высшем кассационном суде. Вот, ему поручено поддерживать обвинение. Он произвёл сильное впечатление на всех участников процесса, на публику. В общем, мнение было единодушным: если бы не Маршанги, процесс не закончился бы таким жестоким приговором. Достаточно сказать, что речь в прениях, которую он произнёс – а он был такой, он был не импровизатор, он как судебный оратор работал наверняка: он писал свои речи, потом их заучивал. Так вот, заключительная речь – сто тридцать шесть страниц! Печатного текста, не рукописного, а убористого печатного. Сто тридцать шесть страниц! То есть этот соловей заливался практически целый день. Ну, процесс продолжался двенадцать дней, двенадцать заседаний, поэтому, так сказать, мог себе позволить.
Высказаться. И вот он всё время, всё время, всё время напирал на то – заговор. На что, на что, на чём делала защита основной упор? Ну да, говорила защита, взгляды – предосудительные, да, организация – нехорошо. Но они же ничего не успели сделать! Что касается Бори, то во время мятежа он вообще уже под арестом был, чего вы к нему прицепились-то, да? Ну, вы хотите их осудить за слова, за намерение? Ну осудите как-нибудь. Но, так сказать, требовать смертной казни для людей, по чьей непосредственной вине ничей волос ниоткуда, ни с чьей головы не упал – ну согласитесь, это немножко перебор какой-то. Вот Маршанги весь свой талант потратил на то, чтобы показать, что ни в коем случае никакой не перебор, а только смертная казнь может быть адекватным наказанием. Вот например, после выступления, значит, одного из адвокатов, которое Маршанги почему-то особенно не понравилось, он сказал: ну, эти-то ладно, имея в виду подсудимых, а главные, значит, те, кто стоит за спиной – они вот, среди адвокатов.
Дело в том… Но дело в том, что среди адвокатов действительно, адвокат Бори был действительно одним из видных руководителей вот этой подпольной сети карбонариев. Я вообще не знаю, зачем этот человек взялся за защиту – то есть с одной стороны я понимаю, ему неудобно было отказаться, с другой стороны рисковал он, конечно, очень сильно. Ну и вот, например, вообще-то не дело обвинителя напутствовать присяжных, это дело председателя суда, но Маршанги тем не менее решил, что он тоже должен поучаствовать, вот присяжным он, мне кажется, просто очень актуальная цитата, очень важная цитата: «Важны не факты сами по себе, единственно важным является ваше внутреннее убеждение, и если вы считаете, что возникла угроза существующему порядку, то должны карать решительно, без колебаний». Он их…
Если бы он был, вот, бессмертный, как Горец, вот ты представляешь, какие бы он карьеры сделал при всех последующих режимах, включая отечественные?
Да не, Андрея Януарьевича Вышинского знать бы никто не знал.
Конечно! На его месте был бы вот этот вот перец. То есть он с одной стороны их запугивает – ну, у вас же есть такое убеждение, да? Есть же, есть же, есть же? А с другой стороны он их освобождает на случай чего от мук совести: а нам господин обвинитель сказал, что важно только убеждение, что никакие факты и там, точнее, их отсутствие не имеет никакого значения вот у этой самой. Ну, дальше коллегия присяжных – да, на скамье подсудимых было всего двадцать пять человек, не только эти четыре молодых сержанта. Двадцать пять человек, в том числе и несколько солдат, и несколько гражданских лиц, но эти, эта четвёрка была главными обвиняемыми, значит. Присяжные вынесли – три часа совещались, прежде чем вынести вердикт. Это и не много, и не мало, это так, средненько. В конечном итоге чуть меньше половины были оправданы – ну то есть не было доказано никаких, не были найдены доказательства их причастности к мятежу. Что касается остальных, то они были сочтены виновными. Ну и вот здесь уже их конкретную меру наказания определял суд. Суд четырёх сержантов, вот этих, чьи профили мы видели – ещё одна перекличка, естественно, да: с альманахом.
С герценовской «Полярной звездой», с профилями пяти казнённых декабристов. Я, кстати говоря, вполне допускаю, что Герцену было знакомо вот это вот… Та картинка с профилями, которые…
Ну конечно, да! Вполне возможно, возможно, да. Это ходило, в распечатках ходило, конечно, да.
Вообще надо сказать, что очень много всяких интересных есть спекуляций – спекуляций в хорошем смысле этого слова – ну например, один из литературоведов французских обосновывает, что идея посадить четырёх мушкетёров демонстративно завтракать на бастионе Ла-Рошели, что она вот ведёт своё начало, берёт своё начало в двадцать втором году, как раз когда, так сказать… Дюма же был свидетелем всех этих событий, да?
Ну да, ну и потом своей деятельностью Дюма, например, помогал, помогая, пытаясь помогать гарибальдийцам в своё время.
Конечно! И вот эта вот знаменитая сцена: на нас движется отряд! Сколько людей, сударь? Около трёхсот. А сколько у нас мушкетов? Четыре! А сколько у нас шпаг? Четыре, да? Вот это вот. А сколько нас? Как тут?
Ну конечно, ну ассоциация была бы точно совершенно.
У каждого читателя, у каждого читателя.
Это сегодня нам может показаться, что это притянуто за уши, а для того времени всё это было понятно.
Казнь и след в истории
Ну и конечно, очень большая часть, очень важная часть вот этой легенды о четырёх отважных храбрецах заключается в том, как они спокойно, хладнокровно, с большим достоинством приняли смерть. Значит, всё по тогдашним традициям происходило очень быстро – никаких там месяцев на подачу апелляции, затем прошение о помиловании: всё произошло в течение ночи. То есть вот приговор вечером был вынесен, за ночь уже было отказано в подаче апелляции. Рассказывают… правда, это рассказывают, вот эта история, похоже, апокриф, потому что я её слышал применительно ещё к нескольким похожим ситуациям. Вроде бы Людовику XVIII сказали: сир, вот, так сказать, не будет ли помилования? А сир ответил: на сколько назначена казнь? – На 5 часов пополудни. – Ну, тогда будет помилование: я распоряжусь о нём в 6 часов пополудни, – якобы, значит, ответил добрый монарх. Но так или иначе, в самом знаменитом с точки зрения казней месте Парижа – на знаменитой Гревской площади, затем переименованной в… Place de l’Hôtel-de-Ville…
…de Ville. Эта площадь, она находится просто у французской мэрии, у муниципалитета – Hôtel de Ville.
Вот, да. И, соответственно, они были казнены и, соответственно, стали вот этой вот самой легендой. Во многом ещё восхищение их мужеством противопоставляется поведению их товарища, того самого, который до Коммуны имел несчастье дожить – Гупийона. Когда началось следствие, никто из них не дал никаких показаний друг на друга и на кого бы то ни было ещё.
Нет, ну молодцы, да. И конечно, обвинитель ещё. Можно сказать, у Дюма, конечно, он сильно питал господина Де Вильфора, питал вот своими…
…и такие люди были не одни, вот там это всё разделялось, что Нуартье был когда-то, в одной части книги, был жирондистом, в другой части книги – якобинцем, правда. Быстро писал Дюма!
А может, разные стороны таланта Дюма писали.
Но всё равно, это действительно Вильфор – это такой человек, которому есть что скрывать, и есть за что просто сильно кричать есть о чём и почему: чтобы никто не подумал, что он, как Андрей Януарьевич [Вышинский] – бывший меньшевик.
А ещё надо сказать любителям истории адвокатуры, что с этого процесса начинается известность – пока ещё только-только начинается – известность молодого адвоката, который защищал одного из второстепенных подсудимых, простого солдата – солдат был оправдан, а адвокат стал французской знаменитостью, я бы сказал, таким французским Плевако и по масштабу этой самой знаменитости… Его звали Ше д’Эст-Анж. Вот это первое его заметное такое вот выступление на процессе. И, значит, не только по масштабу славы, но и по манере: он тоже был склонен к таким экспромтам, очень театральным, и так далее – это не раз приносило ему успех в различного рода защитах. Вот такая вот история.
Да. Вот это поразительная совершенно вещь. Здесь ассоциаций очень много в чате, кстати, мушкетёрская ассоциация тоже пришла, но с небольшим опозданием. Вспоминает у нас dimawint про нашу ужаснейшую вдову революционную и бритву – гильотину: какое дивное описание гильотины у Виктора Гюго в «Девяносто третьем году».
Кстати о вдове. Один из сержантов был помолвлен с девушкой по имени Франсуаза, и в день казни, по легенде, он бросил ей букетик цветов. И она прожила долгую жизнь, никогда не вышла замуж, каждый день приходила к ограде кладбища… Дело в том, что их похоронили после революции, в ходе революции 1830 года, их как национальных героев похоронили на Монмартре… нет, на Монпарнасе, по-моему…
На Монпарнасе, на Монпарнасе. Вот. В 1849 году торжественно перезахоронили, большой памятник поставили. Она жила где-то неподалёку, она каждый день приходила к кладбищу, и в шляпке у неё неизменно все эти годы был букет, свежий, естественно, но составленный из вот тех цветов… из таких же цветов, то есть – она его воспроизводила тщательно, который она получила в день казни. Ну как французам не полюбить всю эту историю?
И у нас такие же истории были.
Да, но у нас истории всё больше: вот Россия – повесить толком, и то не могут, да?
И это тоже, и это тоже. Ну что ж, спасибо большое! Мы с вами встречаемся по четвергам в 18 часов на канале «Дилетант». Завтра уже новый номер «Дилетанта». В это же время мы с Айдаром Ахмадиевым будем 99-й номер «Дилетанта» представлять вам.
«Революция гвоздик». Всего доброго!
Нет-нет, это ещё будет «Гражданская война в России». «Революция гвоздик» – в апреле, апрельский номер.
А, сотый будет, юбилейный, да?
Сотая будет «Революция гвоздик», да.
Ну хорошо. Ладно, всем счастливо! До свидания!
[1] «Он был красив, но красота его обдавала холодом; нет лица, которое так беспощадно обличало характер человека, как его лицо. Лоб, быстро бегущий назад, нижняя челюсть, развитая за счёт черепа, выражали непреклонную волю и слабую мысль, больше жестокости, нежели чувственности. Но главное — глаза, без всякой теплоты, без всякого милосердия, зимние глаза» (А. И. Герцен).