Четыре суда над Марией Никифоровой по разнообразным уголовным и политическим обвинениям (1907–1919 г.)
Приветствие
Добрый вечер! Сегодня у нас атаман Маруся.
Будет третьим номером. Да, не успела с нами связаться, вот, зато она связывалась много с кем и с ней пытались связываться.
Да. Алексей Кузнецов, Сергей Бунтман и очередное наше дело судебное.
Наше четыреста девяносто девятое дело, совершенно верно.
Сейчас Андрей даст нам первую картинку, и мы полюбуемся на место, которое мы очень хорошо знаем, но не в этом, к счастью, виде. Серёжа, это знаешь где?
Это самое-самое начало Нового Арбата – вот на этом месте сейчас стоит вот эта бывшая сэвовская книжка, ныне, соответственно, одно из зданий московской мэрии.
Да, это – да, наоборот, конечно, совершенно верно, это конец Нового Арбата, да – ну это, собственно, практически уже набережная Москвы-реки, и вот на этом месте находилось в течение долгого времени, до конца пятидесятых, если я не ошибаюсь, годов, здание, которое когда-то было, называлось это официально, по-моему, Московская губернская женская тюрьма, ну а в просторечии Новинка, или Новинская тюрьма, потому что там неподалёку…
Мария Никифорова
Новинский бульвар недалеко, совершенно верно, и вообще историческое название этого района, да – Новинки. И вот в этой самой Новинской женской тюрьме – она стала женской тюрьмой в девятьсот восьмом, если я не ошибаюсь, году, до этого это был комплекс зданий, принадлежащих, по-моему, монастырю, там какой-то был то ли приют, то ли богадельня, в общем, какое-то такое вот, благотворительное, да? Призрительное учреждение. Ну а потом передали под тюрьму, а в советское время уже, последние два десятка лет там было общежитие для сотрудников тюремного ведомства, потому что в Таганке и в Бутырке освобождали дополнительные камеры, соответственно, там, где раньше были служебные квартиры – оттуда народ выселили, поселили вот в эту бывшую Новинскую тюрьму, но, соответственно, тюрьма приняла дополнительных сидельцев. И вот в этой самой камере, в этой самой женской тюрьме сидит группа политических заключённых, в основном это эсерки-максималистки, и вот, в воспоминаниях одной из них, Екатерины Дмитриевны Акинфиевой, она же Никитина – вот как она вспоминает состав их камеры: «Состав камеры был пёстрый, но очень крепкий, социал-демократов четыре человека: три – по делам военной организации и одна – за типографию; эсерок – девять человек: две по военной и семеро – по боевым организациям; анархисток – две; беспартийных – две. Кроме того, в камере сидели две уголовных женщины и с ними две девочки трёх-четырёх лет, Муся и Марфушка. Впоследствии состав камеры несколько изменился, но основное ядро осталось то же, возраст – от девятнадцати до сорока трёх лет, но преобладали годы двадцать три – двадцать пять. Вот тут-то и пришла Мария Никифорова».
«Появление её мы приняли как катастрофу». Андрей, дайте нам, пожалуйста, приход Марии Никифоровой, вот её полицейская карточка – мы сегодня поговорим о её внешности, тогда попросим Андрея ещё раз к этой фотографии вернуться, потому что с её внешностью, как и, впрочем, со всей её жизнью будет связано одно очень интересное обстоятельство: разные люди абсолютно по-разному её воспринимали, и внутренне, и внешне. Но начнём мы с восприятия внутреннего. «Худое и серое лицо, бегающие карие глаза, коричневые волосы, остриженные в скобку, невысокая коренастая фигура, размашистые и судорожные движения, срывающийся неровный голос – такого "политического" типа», – политического в кавычках, политического как антоним уголовных, да? – «мы ещё не видали. На обычные вопросы – откуда? Кто знает? Кого знает? По какому делу? – провралась немедленно, а уж если врёт о деле – плохой признак: уголовная повадка, ничему верить нельзя. Должна оговориться, что тут были разноречия: большая часть видела только взбалмошную крикливую девчонку, перенявшую от уголовных их жалкий шик, истерическую возбудимость и легкомыслие. Другие – и таких было меньшинство – явно чувствовали что-то уродливое, враждебное здравому смыслу и неприемлемое в угловатой фигуре и особенно в старообразном и вместе мальчишеском бескровном лице. Фанечка Иткинд, я и Анна Павловна», – Анна Павловна – это Гервасий, самая старшая из женщин, вот ей как раз сорок три года, она, по-моему, в юности чуть ли не в поздних народниках успела проявиться, то есть это такой вот крепкий партийный товарищ с большим стажем, и она такой, негласный, в общем, староста в этой камере, – «объединились в активной ненависти к вновь вошедшей, скоро она стала бегать от меня как от огня. Остальные относились по-разному: подозрительно, с любопытством, с жалостью. Симпатии не чувствовал и не высказывал никто. Ей дали крайнюю, около Марийки, койку и молча приняли в коммуну». А дальше вот о чем пойдёт речь: на этот момент они готовят побег, готовят очень серьёзно: так получилось, что на их стороне одна из надзирательниц. Похоже – я встретил такое, значит, предположение в одной из работ, посвящённых всей этой истории – похоже, что это готовил побег, ещё начинал готовить побег Азеф, и вот эта женщина-надзирательница – это его агент, для того чтобы в глазах…
Так а тоже агент-агент?.. Нет?
Нет-нет, агент чистый, агент настоящий, без, без полицейского вот этого, второго дна, но дело в том, что Азеф уже чувствует, что на него всё более и более подозрительные взгляды товарищей обращены, и он хочет устроить побег политическим из Новинки и тем самым хотя бы отчасти восстановить свою репутацию. Не знаю, трудно сказать, так это или нет, но они действительно готовят побег, и эта женщина-надзирательница там принимает в этом определённое участие, и вот тут появляется эта самая, значит, Мария Никифорова, и вот в чём катастрофа-то? «Вопрос об её участии в побеге повис в воздухе. С одной стороны – смертница, по её собственным рассказам», – то есть смертный приговор на ней, – «теперь двадцать лет», – то есть заменённый двадцатью годами каторги, – «с другой – вновь пришедший, непонятный, чужой человек, придётся ей всё рассказать, посвятить в план, в подробности, взять с собой на волю», – то есть ввести в организацию, – «мы трое стояли за устройство перевода её в другую камеру – можно было поговорить со старшей», – ну, имеется в виду со старшей по, по блоку, да? – «но нас не поддержали: нельзя так относиться к товарищу, основываясь на личных впечатлениях». А что же с личными впечатлениями? Часть я зачитал: вот эта приблатнённая манера, которая сразу бросается опытным…
Вот эта истеричная, чуть что – сразу начинается «Жить не буду, падла!..»
Да-да, вот это всё, швыряние пальцев по всей камере. Ну ладно, вот некоторые думают – может, она набралась, может, это у неё приобретённое, совсем ведь девчонка молоденькая-то, да? Но дело в том, что очень серьёзные странности в поведении вообще – в гендерном, как мы сегодня сказали бы, поведении: реакция на женщин, других женщин в камере, ну вот какая-то не такая. И в результате некоторые наиболее подозрительные, и в том числе и Екатерина Акинфиева, начинают подозревать, что здесь что-то не совсем так, ну и в результате Анну Павловну Гервасий, как старшую, как наиболее опытную, как мудрую, в удобный момент отправляют в коридор – там такой режим был, что можно было, так сказать, выходить в дневные часы в коридор – отправляют в коридор с этой самой Марией побеседовать на предмет, а Мария ли она. Анна Павловна возвращается и говорит: ну да, ну всё ясно, не Мария она никакая – мальчишка, значит, участвовал в различных террористических актах, так называемых анархистов-безмотивников (сейчас скажу, что это за безмотивники такие), ну и вот, в частности, значит, во время одного покушения он был одет в женскую одежду – так по роли ему нужно было, нарвались на полицию, полиция начала преследовать, его в этом самом женском платье прямо и прихватили, а поскольку внешность такая, то ли нет, то ли да (Андрей, дайте нам ещё раз её фотографию, пусть она чуть-чуть повисит, потому что хорошо бы вот это всё проиллюстрировать, да?) – ну можно же принять за мальчишку определённым образом остриженную, да? Остриженного.
Можно, в принципе, но а как же досмотры, обыски…
Я тоже этого не понимаю, но на самом деле у меня почти нет сомнений, что Анна Павловна проглотила тюльку, что на самом деле Мария Никифорова…
Тюльку, да: скормила ей историю, которая не соответствовала действительности. Она вообще врала как дышала. И я хочу сказать, что, вот, до сих пор разобраться в очень многих вещах, и я буду их называть – те, которые мне бросились в глаза – невозможно. Потому что разным людям абсолютно разное. И это не стыкуется, одно с одним, другое с другим. Но на определённый момент была скормлена такая тюлька: на самом деле я юноша. Вот, значит, это самое. И они долго думают, как с этим быть: а вдруг это вскроется, а если вскроется, то камера обратит на себя внимание, а мы побег готовим. И исходя вот из этих, в первую очередь конспиративных соображений решили: пусть всё будет как будет. Мы будем поддерживать эту историю, что она на самом деле Мария Никифорова, приговорённая к 20 годам каторги по замене смертной казни, поскольку она несовершеннолетняя была на момент приговора. А за что она, по её словам, эту двадцатку, а до этого сначала смертную казнь схватила? Значит, анархисты как известно, чрезвычайно разнообразны по всяким внутренним течениям, отделениям, дроблениям. У них же вообще с организацией, ну прямо скажем…
Ну это и естественно. Это исходит вообще из общего принципа.
Из принципа, да. Это их идейная позиция. Да, конечно.
И поэтому кто что хочет и организуют.
И вот, в частности, по вопросу о методах деятельности, о методах борьбы, существовала группа вот таких вот анархистов-безмотивников, которые выступали за крайние формы террора. Понимая под террором не индивидуальный, как другие анархисты, как подавляющее большинство эсеров, например, да? А террор – вот то, что у артиллеристов называется «по площадям». Достаточный мотив для убийства людей – это то, что они принадлежат, скажем, к буржуазному классу. Поэтому хорошая идея – взорвать дорогой ресторан. В дорогом ресторане будет много наших классовых врагов. Ну а то, что там может парочка-троечка официантов и на кухне кто-то пострадать из наших товарищей по классу – ну так это что же: лес рубят, сами знаете. И вот эти самые анархисты-безмотивники…
А что они прислуживают ещё ко всему? Да?
Конечно, конечно. Сами виноваты.
Эти самые анархисты-безмотивники устроили в годы первой русской революции, так сказать, несколько весёлых акций. Их много было на Украине и на юге вообще. В Одессе, например, будет очень громкое дело: взрыв кафе некоего Либмана. Вот как раз конкретный пример. Вагон первого класса на железной дороге взорвут. Понятно, в первом классе абы кто не ездит. Вот такого рода вещи. Конкретно она попалась на убийстве полицейского пристава в Старобельске. Это нынешние, соответственно, Луганские просторы. А тогда это всё Екатеринославская губерния. Екатеринослав – это нынешний Днепр. А между этим Днепропетровск, соответственно, да. Судил её военно-полевой суд. Потому что тогда они ещё действовали. Да? Приговорили к смертной казни, заменили ей, поскольку, значит, несовершеннолетняя, и отправили её – не очень понятно, видимо, не сразу, в Новинки. Похоже, она в Петропавловке какое-то время посидела. Дочитаю я вот этот вот фрагмент из воспоминаний Екатерины Акинфиевой: «Чтобы кончить с Марией Никифоровой – расскажу ее дальнейшую историю: это оказался не мальчик и не девочка, а полного и редкого типа гермафродит – более грамотные из нас скоро об этом догадались и звали его “оно”. Он не был провокатором, но, конечно, половое уродство сказалось на всей психике – истерической, извращенной и аморальной. За границей, куда он попал после побега», – они готовили и осуществили-таки этот фантастический совершенно побег, – «он ориентировался на анархистов, жил странно, то в мужском, то в женском платье, имел соответственные романы, получал какие-то средства. Мы все с ним совсем разошлись. В 1917 году вернулся в Россию, очутился среди зелёных и с поездом ездил (под именем Маруси Никифоровой) по Черниговской и Харьковской губернии, жёг, грабил, бесчинствовал. В 1919 году он был арестован и судим в Москве; за него почему-то вступился покойный А. А. Карелин», – обязательно расскажу, кто это, и про этот суд поговорим, – «заверив его честное революционное имя. Потом, – через год, кажется, – газеты сообщали, что его снова арестовали на какой-то новой пакости и на этот раз расстреляли». Чувствуется, да, что Екатерина Акинфиева испытывает не просто вот такие рассудочно неприязненные чувства, да: потому-то, потому-то, потому-то, но ей явно совершенно – просто отвратительно ей это существо, которому она отказывает в определённом, так сказать, поле. Вот какое сразу – чтобы в половую сферу не уйти надолго, всё-таки у нас не программа «Здоровье» – сразу скажу, какое впечатление у меня сложилось. Мария Никифорова не гермафродит в классическом биологическом смысле этого слова. Довольно редкий случай среди людей. Но исходя из современного представления о гендере – вполне возможно, у неё бинарное восприятие себя. То есть она себя воспринимает то как женщину, то как мужчину. Соответственно, физиологически она, видимо, женщина. Вот с точки зрения биологических признаков. А вот что у неё там в голове – это вообще вопрос чрезвычайно сложный.
Это вопрос скорее не гендерного самовосприятия. А просто на него, как и на любой другой пол, гендер, накладывается много чего.
Дело в том, что практически всё, что о ней известно, нуждается в самой тщательной проверке, потому что, ещё раз говорю, верить нельзя ничему. К сожалению, сведения о ней раздёрганы по архивам: часть в Украине, часть в России, что-то, видимо, за границей, в тех архивах, которые там оказались. Идёт работа. О ней появилось за последние 10–15 лет некоторое количество более или менее научных работ, и украинских, и российских, и зарубежных историков. Но в общем – прямо скажем, состояние информации далеко от совершенства. Ну вот смотри: по её собственным словам, она родилась в восемьдесят пятом году в семье офицера, бывшего штабс-капитана, героя балканской войны. То есть вот той, семьдесят седьмого – семьдесят восьмого года.
А дальше никаких сведений о том, училась ли она в гимназии или ещё в каком-то учебном заведении. По её манерам и по её кругозору похоже, что систематического образования, даже среднего, у неё не было. А дальше она сама сообщала, что, чтобы помочь бедствовавшей семье, она начала трудовую деятельность тем, что устроилась мойщицей бутылок на водочный завод. Сережа, ну у меня это не склеивается. Понимаешь, дочь офицера, ну, во-первых, с большой долей вероятности дворянка по рождению. Потому что если он офицером служил ещё в балканскую войну, это ещё до того, как реформы Милютина в кадровой сфере начали давать относительно заметное количество офицеров – не дворян, то он, скорее всего, дворянин. Но в любом случае, даже если он не дворянин, то, будучи штабс-капитаном и героем, то есть скорее всего георгиевским кавалером, он, конечно, личное дворянство этим приобрёл, и ей сообщил, соответственно, права потомственной почётной гражданки. Мойщицей бутылок – вот не вижу. Работать – да.
Ну не знаю. А что у них в семье было?
Семья бедствовала, может, он пил, может, ещё что-то.
Но ты хочешь привести… Я понимаю, какая может быть ассоциация. Мармеладов и Сонечка, да?
Ну вполне. Но Сонечка не бутылки мыла. Вот, а здесь как-то она пошла работать вроде бы. Да? От отчаяния.
Побег из Новинки
Ну, одним словом – если бы только это. Если бы это был единственный к ней вопрос. Кстати говоря, интересно. Вот будет побег. Совершенно фантастический, рекордный. Побег настолько рекордный, что ему отдельная статья в российской «Википедии» посвящена. Правда, не очень подробная, но тем не менее. 13 человек…
Говорят, в романе Осоргина он есть. Этот побег. В одном из романов у Осоргина.
Да. Она вообще упоминается, вот эта компания упоминается много где. У Алданова где-то она звучит. 13 человек ушло. Три довольно быстро и по-дурацки попались в течение первых двух суток. А десять таки ушло. И разными путями разбрелись, но просочились за границу. К вопросу о биографиях – Андрей, там у нас есть фотография очень красивой женщины, она где-то четвёртая примерно по счёту. Да, совершенно верно.
Вот такой, значит – одна из этих вот сокамерниц-эсерок. Наталья Сергеевна Климова – ровесница Маруси, тоже 1885 года. Её отец был ни много ни мало членом Государственного совета – после 1905 года верхней палаты российского парламента. Он предводитель дворянства то ли в Рязанской губернии, – где-то вот в одной из этих околомосковских губерний. Она с ним, будучи молоденькой девушкой, отдыхала где-то, как у нас сейчас принято выражаться, на Лазурке – то ли в Биаррице, то ли ещё где-то там в Каннах.
Лазурка – это более широкое понятие, чем география.
Ну простите. У меня тоже нет вот этого регулярного образования, да.
Вместо того чтобы там, значит, в этом красивом месте познакомиться с, так сказать, европэйским аристократом, да… Знаешь, с кем она знакомится и за кого она выходит стремительно замуж? За эсера Михаила Соколова по прозвищу Медведь.
А в биографии Соколова было по меньшей мере два очень ярких, хотя и коротких эпизода: первый эпизод – когда он был одним из руководителей рабочих дружин на Красной Пресне в декабре 1905-го (он и большевик Литвин Седой всем этим великолепием командовали), да? И ушёл, просочился тогда… Ну, а второй, когда не ушёл и не просочился, – это взрыв столыпинской дачи на Аптекарском острове. Так вот, супруга ему ассистировала во втором деле, – на чём, собственно, и была схвачена и на чём, собственно, получила свои двадцать лет каторги. Соколова убьют при попытке, так сказать, его задержать, да? Она, бежав, значит, из Новинки, – партийный товарищ под видом своей жены её довезёт до какой-то станции на Транссибе. Дальше она на верблюдах пересечёт пустыню Гоби, доберётся до какого-то китайского порта – подозреваю, что Шанхая. Оттуда пароходиком в Италию, значит, оттуда в Париж, где эсеры в основном и кучкуются, – я имею в виду зарубежную всю компанию. Естественно, немедленно вступает в остатки разгромленной БО, становится сердешной подругой преемника Азефа. А кто у нас преемник Азефа – Борис Викторович Савинков, разумеется. Потом выйдет замуж за некоего Ивана Столярова. И поразительный поворот судьбы: родит первого ребёнка (всего у них будет три дочери) и моментально отойдёт от революции, вообще. Просто, вот, как в первую дочь погрузится, дальше вторая, дальше третья… Дальше революция 1917 года – муж сразу уедет обратно в Россию. Она собирается, но то один ребёнок заболеет, то другой, – всё отъезд откладывается, откладывается, откладывается. А потом дети заболевают испанкой и она от них заражается – дети выжили, а она нет. Вот такая судьба. Кстати говоря, одна из её дочерей Наталья Ивановна Столярова – ну, схватит свою Караганду, конечно, в 1930-е годы… Вернётся в Советский Союз (советскую Россию)...
Посидит, выйдет, и знаешь у кого секретарём будет? У Ильи Эренбурга!
Вот такие вот пересечения, да, так сказать, судьбы. Короче, наша барышня тоже оказывается в конечном итоге в Париже, как – не очень понятно. Вроде тоже через Дальний Восток, какое-то время пожила в Америке, потом перебралась в Европу. В Париже она общается с Кропоткиным точно, с Лениным предположительно, но самый феерический поворот её многогранной личности: в свободное от партийной работы время она обнаруживает в себе таланты скульптора и ходит заниматься не к кому бы то ни было – хотя в Париже есть кого выбрать по части преподавания скульптуры, – она оказывается ученицей Родена. Говорят, он её хвалил. А дальше начинается Первая Мировая война, и она умудряется поступить в военное училище и закончить его с офицерским чином, и в Первой мировой будет воевать на территории Греции.
Я думаю, сейчас, вот как раз в этот момент, тридцать секунд не дождавшись, давайте сделаем паузу, чтобы потом начать с абзаца.
Да, чтобы осмыслить. Да, осмыслить всё надо. Ну что…
И я вам предлагаю вновь ознакомиться, и предлагаю с неизменным удовольствием, с книгой Нины Львовны Хрущёвой – это уже третий тираж. А думали, а боялись – большая слишком книга. Третий тираж книги, и мы её продаём вместе с журналом предыдущим, предпоследним журналом, – выпуском «Дилетанта», посвящённым отставке Никиты Сергеевича Хрущёва и, вот, знаменитому октябрьскому пленуму, который мы уже, так, пропили уже здесь его круглую дату. Так что пожалуйста. Тут говорили: о, как книга 4750… Книга-то вообще пять стоила, если по отдельности. И плюс журнал, который вот столько и стоит – 450 рублей. Это предыдущий выпуск, и не забудьте, что есть выпуск нынешний, который тут у нас начинают читать, и купили, и аккуратно говорят: после «Не така», знаешь, после уроков, Алёша… Вот, да, вот – домашку сделаю и буду читать «Дилетант». Тут…
Да, хорошие дети. Там, кстати, ознакомьтесь с двумя статьями Алексея Валерьевича, которые совершенно необходимы для главной темы – он ввёл понятие французского Алжира. Потому что это – то ли это колония какая-то, то ли ещё что-то, – это, в общем, не всегда понятно.
Это меня вот подвиг редактор главной темы номера – Сергей Александрович Бунтман, который планировал всё это великолепие.
Ну а кто же ещё это должен писать, вот это всё! И плюс ещё – кто такие таинственные черноногие. Это не измышления Марко Поло и других средневековых путешественников, это совершенно реальные люди, а такое прозвище – мы вот сомневаемся до сих пор, как они его получили. И вот вы это тоже прочтёте в другой статье Алексея Валерьевича Кузнецова. Пожалуйста. И плюс ещё там и хронология есть, и, в общем-то, я думаю, станет понятно. Кроме того, в номере есть много всего интересного – завтра, судя по всему, будем – сделаем прыжок в сторону и будем с Айдаром говорить о Бульдозерной выставке, которая тоже у нас там – там очень и очень подробно представлена. Должны говорить с Евгенией Гершкович, которая написала нам статью. Ну вот.
Ну вот, возвращаемся к нашей даме.
Атаман Маруся
Ольга Соолова спрашивает после уже двух моих дисклеймеров: а это достоверные факты? Как-то это слишком. Говорю же: недостоверные. Но проверить как следует это пока не представляется возможным, поэтому я каждый раз ссылаюсь, стараюсь сослаться на источник этой информации. Одни словом, значит, когда в России начинается сначала первая революция, – она благо близко, да, так сказать, Греция не так далеко, – она довольно быстро пробирается на юг и оказывается в родной среде, потому что как раз… Ещё раз повторяю: на юге, на территории, значит, Украины и Южной России анархисты особенно сильны и многочисленны. Ну и понятно, что с такой биографией, с таким настроем и с такой склонностью к авантюризму она просто обречена была пересечься с человеком, в чём-то похожим: я говорю о Несторе Ивановиче Махно. Она отправится в свой родной город. Андрей, дайте нам, пожалуйста, третью картинку – там будет панорама города. Мы увидим с вами Александровск дореволюционный – такой, ну, степной, патриархальный, соответственно, город, нынешнее Запорожье, да?
В этом Александровске она содействует, так сказать, всяким там анархическим мероприятиям, сразу приобретает колоссальный авторитет у местных товарищей. Ну а поскольку тем временем Махно пробирается в своё родное Гуляйполе после отбытия, ну, после амнистии, после возвращения, так сказать, в революционный строй, ну и начинает формировать свою повстанческую армию. А она тем временем с благословления большевистского руководства той части Украины, которая под большевиками, она тоже формирует некий отряд, дружину, как она её называла, руководствуясь взглядами уже сегодня один раз упомянутого Аполлона Андреевича Карелина.
Андрей, дайте, пожалуйста, фотографию пожилого человека с длинной бородой. Аполлон Карелин – один из единомышленников и соратников Кропоткина, один из отцов русского анархизма, имел в анархистской среде репутацию не очень хорошую. Не по личным качествам, нет, в его личной, так сказать, честности и преданности идеалам никто не сомневался, но дело в том, что он периодически допускал извращение чистой идеи. Ну вот например, в 1917 году он что проповедовал? Он проповедовал, что нужно сейчас заключать союз с большевиками.
Не один он, разумеется, но многие анархисты его упрекали. Его даже выгнали из какой-то из анархистских организаций за это. Многие его упрекали: значит, вот как же так, мы же, так сказать, за разрушение, да, а вы нам предлагаете некие объединительные действия. На что Карелин говорил: я считаю, что это должен быть тактический союз, большевики сейчас сильны, и мы можем вместе с ними, так сказать, добиться части наших целей. Но союз временный – ровно до той поры, пока мы не увидим, что они прекратили доламывать старое государство и принялись за строительство своего большевицкого. Вот как они начнут своё большевицкое строить, тут-то мы с ними коренным образом разойдёмся и перейдём в число их противников. Но большевики, зная о взглядах Карелина, тоже считали, что такой тактический союз уместен, а потом, ежели что… как оно, собственно, и получится.
И вот, с благословления Карелина она, значит, приобретает определённый дополнительный политический вес и со своей дружиной начинает творить полное чёрт-те что, но, впрочем, ничем особенно не отличающееся от того, что творят петлюровцы, что творят деникинцы, что творят, значит, части Красной Армии (почитайте «Конармию» Бабеля, да). Все реквизируют, все грабят, все устраивают еврейские погромы, все, так сказать, ведут себя, как будто живут в последний раз. Где-то в этот момент у неё появляется кличка атаман Маруся. Атаман – понятно, Маруся – тоже понятно. Маруся – это её самоназвание: когда она себя аттестует по женской части, она себя часто называет Марусей.
Надо сказать, что есть воспоминания, что дружина атамана Маруси – примерно 200–300 человек, две лёгкие пушки и бронеплатформа, которую периодически цепляли к каким-то поездам, которые, видимо, брали тоже в безвозмездную аренду, потому что упоминается, да, что она на своём поезде, там, то-сё, значит, моталась и всё прочее… Что эта часть даже как-то в плане снабжения, например, лучше выглядела, что у них снабжение было централизованное, из общего котла. Ну, видимо, склад какой-то, я так понимаю, они обнесли и сразу затарились продовольствием надолго, в то время как многие отряды вынуждены были, там, по крестьянским дворам, да: белые придут – грабят, красные придут – грабят[1]… Ну, выглядели, правда, совершенно феерически: все, кто встречался с этой дружиной, описывали, что невозможно совершенно – кто в цилиндре, кто в каком-то чуть ли не фраке, подпоясанный или опоясанный пулемётными лентами, там бомбы торчат только что не из ушей, ну, в общем, полное чёрт знает что.
Как выглядела она сама в годы Гражданской войны? Вот её товарищ по партии анархист Михаил Чуднов в 1918 году увидел её так: «Женщина лет тридцати двух или тридцати пяти с преждевременно состарившимся лицом, в котором было что-то от скопца или гермафродита», – вот далось им, ей-богу… Не уверен вообще, что эти люди хорошо понимают, о чём они, собственно, говорят, – «волосы острижены в кружок. На ней ловко сидел казачий бешмет с газырями. Набекрень надета белая папаха».
А вот временный союзник, коммунист Киселёв: «Около тридцати лет. Худенькая, с измождённым испитым лицом, производила впечатление старой засидевшейся курсистки. Острый нос. Впалые щёки… На ней блузка и юбка, на поясе висит небольшой револьвер».
Ещё один большевик, Ракша, весной 1918 года бывший секретарём партбюро Днепровского красногвардейского отряда, комиссар, в общем-то: «Говорили, что она женщина красивая и что её адъютант штабс-капитан Козубченко», – о, блин, вспоминается роль Васильевой в «Бумбараше», да? У неё тоже в свите…
Только спросили… Вот только спросили! Вот Александр спрашивал, да, не прототип ли?
А, да, я увидел, да, Александр. Не знаю, слушайте, чем вдохновлялись авторы сценария…
Нет, ну это… Здесь, да, и то, что мы принимаем иногда за антианархическую карикатуру – вот эти цилиндры, фраки с пулемётными лентами – то это вполне, вполне. Бывало всяко!
«…её адъютант бывший штабс-капитан Козубченко, тоже красавец и щеголь, не спускает с неё глаз». Помнишь песню Кима замечательную из «Бумбараша», её романс:
В белом платье с причудливым бантом
Задыхаясь, шептал он: «Зизи!»[2]
Вот она, да, вот она, эта картинка!
«Я застал их обоих. Маруська сидела у стола и мяла в зубах папироску. Чертовка и впрямь была красива», – большевик, между прочим, – «лет тридцати, цыганского типа, черноволосая, с пышной грудью, высоко поднимавшей гимнастерку». Ну, Ракша явно кого-то другого встретил на своём жизненном пути.
Ничего цыганского и никакой пышной груди у Марии Никифоровой, судя по фотографии и судя по реакции её однокамерниц, – какая к чёртовой матери…
Что-то на какую-то на другую организацию попал…
Похоже, что да, что малость, так сказать, шёл на Одессу, а вышел к Херсону. Похоже, да?
В общем, одним словом… А что творится в это время на Украине, в Украине – поди разбери, какой там предлог в этот момент ставить.
И там и там, да. Представляете что: немцы ещё не ушли, петлюровцы уже, так сказать, поднимают по сёлам голову, деникинцы пытаются решить, как им в этой ситуации быть, красные на своей территории тоже постоянно активничают. В общем…
Ну, ты знаешь, моя прабабушка Зорка Стояновна почему-то, перебирая всех в памяти, как это было в Херсоне в том же самом, она почему-то хуже всех относилась к грекам, которые были там.
Каждый день, каждый день… Нет, там лютовали здорово. Каждый день что-то менялось, каждый день буквально.
Второй суд
Я в связи с югом и греками сразу вспоминаю, как ещё при царе-батюшке Одесская городская дума решила наконец решить проблему питьевой воды в городе и выделить средства на строительство водокачки, чем ужасно обидела греческую общину, которая держала торговлю питьевой водой в Одессе. И чтобы избежать финансового краха, греки договорились, – ну как им казалось, они договорились, – и как-то ночью на недостроенную водокачку попытались произвести налёт. Налёт закончился полным смехом со стороны полиции, которая об этом заранее узнала и их прогнала, а впоследствии в Одессе долго была популярна фраза – когда хотели сказать, что ну полный бардак, бестолковщина и дезорганизация, говорили: нападение греков на водокачку.
Так вот, в какой-то момент вот эти все соединённые антибольшевистские силы оттеснили красных к Таганрогу, и в Таганроге Маруся попадает под второй суд в своей жизни. Нам было обещано четыре суда, да, у этой кошки было четыре жизни. Первый – тот самый военно-полевой 1907 года, а теперь над ней устраивают партийный суд товарищи. «Революционный суд чести открылся в 20-х числах апреля восемнадцатого года. Коллегия судей состояла из двух таганрогских левых эсеров, двух местных большевиков и представителя от большевистско-лево-эсеровского правительства Украины», – ну то есть харьковского вот этого самого правительства. Заседания проходили при открытых дверях, суд был… так сказать, декларирует себя независимым. Что ей выставили в качестве обвинений: то, что она совершала, ну как мы сегодня сказали бы – воинско-уголовные преступления, то есть бессудные казни, причём не нужные с революционной точки зрения. А самое главное, что её действия, действия её дружины на фронте, не только не способствовали успеху красного дела, а как бы наоборот – этот фронт ослабляли. То есть её обвинили в том, что она… никто не говорил, что по злой воле, но что она объективно вредила общему делу.
Надо сказать, что обстановка в Таганроге ну абсолютно не благоприятствовала вынесению обвинительного приговора: командиры местных анархистов ходили, позвякивая теми самыми лентами и бомбами, и прямо говорили, что если это ещё товарища Марусю найдут хоть в чём-нибудь виновной, то город Таганрог – можно будет брать ластик и стирать с глобуса, да, потому что не дадут они товарища в обиду. Плюс ещё из Москвы прислали заверение, причём не кто-нибудь, а очень авторитетный товарищ. Дайте нам, пожалуйста, Андрей, через одного – человек в будёновке и, как ни странно при таком головном уборе, в очках. Это Антонов-Овсеенко.
Командующий, так сказать, войсками в этом регионе. Он очень ценил Марусю как войскового командира среднего звена, и он прислал телеграмму, что нет, он вот как уполномоченный старший воинский начальник, он не подтверждает того, что действия отряда вносили какую-то сумятицу. Нет, отряд много и полезно перемещался, как сказал один спортивный комментатор про одного футболиста. И поэтому, значит, это обвинение ни на чём не основано. В результате суд Марусю оправдал, ее разоруженной было дружине вернули оружие, а дальше мы её видим в Одессе, причём для союзницы Петлюры – Андрей, а вот теперь дайте нам, пожалуйста, итальянского типа красавца с длинными чёрными… как вы хорошо определяете этот итальянский тип! Конечно, Нестор Иванович Махно. Конечно, про них тоже говорят, что у них был роман – не знаю. Вот совсем не проверяемо. Мне кажется, здесь из общих соображений предположение делается, у него как у командира повстанческой армии и у неё как у полно независимого командира отдельной части непростые были отношения. Она то действовала с ним заодно, то действовала, похоже, на свой страх и риск, как, например, в Одессе.
В какой компании она ненадолго входит в Одессу? С петлюровцами. Она, союзница Махно, входит в Одессу с петлюровцами, причём рука об руку, просто: «и пошли мы с ней рука об руку и пришли мы в Пекин…» – значит, – «И прошли мы с ней, как по облаку, и пришли в "Пекин" рука об руку». Входит в Одессу Маруся, и для того чтобы отметить это мероприятие, поджигает одесскую тюрьму, со старичком начальником в ней, к сожалению. Старичок начальник от Котовского в своё время ушёл весной 1917-го. Котовский его арестовывал, так тогда старичок как-то отговорился, вот сейчас, значит, нет. Потом ей это тоже всё припомнят. Марусе. Ну, из Одессы их довольно быстро денисовцы выбили, как известно, иначе как бы разворачивалось действие фильма «Адъютант его превосходительства»? Никак не разворачивалось бы.
Третий суд
Вот и дальше она опять мотается вот по всем этим, значит, южным степям, а тем временем её вызывают в Москву. В январе девятнадцатого года её собираются судить уже большевистским судом, она является на суд, и вот революционный суд чести. Обвиняет известный нам уже по прошлой передаче Рубен Катанян, тот самый, который обвинял нашего друга Наумова – кстати, пока по тем сведениям, которые благодаря Константину Петровичу Морозову удалось собрать, похоже, что он не имел отношения к летучему северному отряду, ну никак не… значит, ну ладно, мы как-нибудь отдельно отчитаемся. 21 и 23 января, два дня заседает, значит, революционный трибунал. Обвинения предъявили практически те же самые, которые предъявляли в Таганроге: развал фронта, немотивированная жестокость и всё прочее. Обвинение поддерживал – дайте, пожалуйста, Андрей, следующую фотографию интеллигентного человека с бородой. Этот человек – один из шестёрки упомянутых в политическом завещании Ленина, в письме к съезду, наверное, единственный, кого мы не очень опознаём по фотографии, потому что редко её видели: это Юрий Пятаков, один из руководителей украинских большевиков в это время.
Вот у него Маруся как кость в горле, и он должность обвинителя, подозреваю, что просто выпросил. Он на неё обрушился. Обвинил её в дискредитации советской власти своими действиями. Что она, значит, от советской власти разворачивает в сторону рабочих, крестьян, да, то есть тех, кто является её опорой и всё прочее. Грабежи. Один из эпизодов, которые ей, так сказать, предъявили, конкретных эпизодов: когда в каком-то городе, занятом её дружиной, начали разбираться с грабежами, то обнаружили, что чуть ли не на первом месте среди ограбленных по хронологии стоит магазин дамского белья. Каковое дамское бельё в промышленных количествах у неё и нашли. И когда её в этом уличили, она, там, густо покраснела, сказала – фигнёй, товарищи, занимаетесь, там, о мировой революции надо думать, а это, значит, всё детали. Ну, трудная девочка, я же предупреждал вас. Но решение было мягким, очень мягким. Сочли грабежи недоказанными – ну, не вносить же в приговор трибунала все вот эти вот, извините меня, комбинации, да. Да, признали, так сказать, что отдельные её действия дискредитировали советскую власть, но с учётом того, что за неё поручились два, так сказать, заслуженных товарища, Карелин и Антонов-Овсеенко, лично за неё поручились, дали ей общественное порицание и на полгода запретили занимать руководящие должности. Вот, собственно говоря, её третий суд.
Ну, а дальше девятнадцатый год. Известно – белые туда, белые сюда, белые обратно, белые в Крым. В конце девятнадцатого года, точнее, поздним летом, начале осени девятнадцатого года она со своим мужем… Она, будучи в Париже, вышла замуж за, значит, польского анархиста Витольда Станислава Бжостека, с которым, как кто-то заметил, у неё были тоже такие, не очень понятные отношения, они подолгу не жили вместе, но периодически воссоединялись, потому что он после революции в Москве оказался на какой-то руководящей должности, ну, умеренно руководящей. И вот они с ним действовали как диверсанты в белом тылу, готовили различные покушения, в частности, одним из объектов их подготовленного покушения был ещё пока не прославившийся обороной Крыма – это будет через пару месяцев – Яков Слащёв. Тот самый, который потом станет прототипом Хлудова из булгаковского «Бега», да?
И, кстати, первая моя статья в «Дилетанте», тысячу лет тому назад, была посвящена именно ему, тоже феерическая личность и тоже женщина рядом с ним…
Я помню, у нас программа была.
Последний суд
Ох какая непростая, да. И в конечном итоге в Севастополе они просто попались, вот на улице, на улице их схватили, то ли заранее была какая-то наводка, то ли под облаву попали – одним словом, их схватили и довольно быстро разобрались, кто они есть. Причём разбирались, разбирались больше месяца, шло следствие, хотя, казалось бы, обстановка на фронте такая, что вывести за сарай, так сказать, и шлёпнуть, да, профилактически. Нет, месяц шло следствие, поэтому суд будет, что называется, честь по чести, почти, ну, только что вот без присяжных, последняя на сегодня фотография – это (Андрей, покажите нам, да) джентльмен, но здесь он в штатском, это он уже в Париже, в эмиграции, через 15 лет после описанных событий, а вообще-то он военный, сам, видно, да, генерал-майор Владимир Фёдорович Субботин, комендант севастопольского гарнизона, вот он лично будет председательствовать в этом военном суде. Что ей предъявят?
«Особа, именующая себя Марией Григорьевной Бжостек, она же Маруся Никифорова, обвиняется в том, что в период 1918–1919 годов, командуя отрядом анархо-коммунистов, осуществляла расстрелы офицеров и мирных обывателей и призывала к кровавым безжалостным расправам с буржуазией и контрреволюционерами. Например:
– в 1918 году между станциями Переездная и Лещинская», – это под Лисичанском, – «по её приказу было расстреляно несколько офицеров, в частности офицер Григоренко.
– в ноябре 1918-го она ворвалась в Ростов-на-Дону во главе отряда анархистов и воодушевляла толпу на кровавые расправы с буржуазией и контрреволюционерами.
– в декабре 1918-го, командуя вооружённым отрядом, она участвовала в совместном с войсками Петлюры захвате Одессы, а позже приняла участие в поджоге одесской тюрьмы, где в огне погиб начальник тюрьмы Перелешин».
Я уже сказал, что Перелешин от Котовского ушёл, через полгода после Котовского у него ещё один эпизод будет. Я нашёл в «Записках тюремного инспектора», некто Краинский уже в эмиграции такое вспоминал: «В прошлом году», – имеется в виду осень 1917-го, – «при переворотах освободившиеся из тюрьмы арестанты прежде всего бросились по квартирам администрации и расправлялись с тюремными служащими, убив двух помощников, а начальника тюрьмы Перелешина загнали в сарай, который подожгли с четырёх сторон. Перелешина спасли петлюровцы». Тогда спасли, за год до этого. Ну, правда, Краинский не совсем корректно их называет петлюровцами – осенью 1917-го такого названия ещё нет, но он-то пишет в конце 1920-х годов. То есть это те, кто будет потом петлюровцами.
Понятно, что они у него слиплись в один ком. Продолжаю зачитывать обвинительный акт.
«В июне 1919 года в городе Мелитополь по её приказу были расстреляны 26 человек, в том числе некий Тимофей Рожков», – это всё офицеры. Феерическая совершенно история. В этом самом Мелитополе, точнее, на железнодорожной станции под Мелитополем, находились две роты ни много ни мало лейб-гвардии Преображенского полка. Маруся с тридцатью человеками, вооружёнными чуть ли не полицейскими револьверами, налетела как смерч, солдат распропагандировала, отодвинула в сторону, офицеров арестовала и расстреляла – вот они эти офицеры.
«Эти обвинения включают в себя преступления, предусмотренные статьями 108 и 109 уголовного уложения Добровольческой армии.
Витольд Станислав Бжостек обвиняется не в совершении этих преступлений, но в том, что, зная о них, осуществлял укрывательство Никифоровой от властей».
Обоих приговорили к смертной казни. Естественно, никаких апелляций и кассаций. Приговор был приведён в исполнение довольно быстро, через несколько дней. На суде она вела себя истерически: матерно ругалась на суд, на свидетелей, на прокурора, на всё остальное. Но, правда, когда приговор был вынесен и стало понятно, что она видит мужа, вероятно, в последний раз, она разрыдалась, бросилась к нему обниматься, её отрывали… Последние дни она провела в тюрьме в Симферополе, если я не ошибаюсь, – взяли-то её в Севастополе, а в тюрьме она была, по-моему, в Симферополе. И там с ней в камере находилась большевичка Багатурьянц, которой потом удалось избежать казни, к которой её тоже приговорили, которая потом оставит воспоминания. Вот она вспоминала, что та вела себя последние часы своей жизни мужественно, на казнь вышла твёрдым шагом.
Вот видите, всё состоит из воспоминаний бесчисленного количества людей, которые воспринимают её не просто как разных людей, а как разных людей, вроде бы даже друг с другом не знакомых.
Ну да. Очень, конечно, жуткая совершенно личность.
Галина Пащенко спрашивает: это ей примерно 26 лет? Ну давайте посчитаем, Галина. Она 1885 года, значит, ей – нет, на 10 лет больше, конечно.
Да, да. О господи! Да. Так что это очень тяжёлая история, но вполне характерная для того времени.
Безусловно. А если мы вспомним, какие ещё девушки действовали в то время, в том числе и в тех краях. Помните фильм «Интервенция»: «Если у них такие девочки, какие же у них мальчики?» Давайте вспомним Ларису Рейснер, а давайте вспомним Розалию Землячку. Кстати говоря, даже у того же Махно помимо вот этой вот дамы-союзницы будут ещё две. Кстати говоря, ей на смену в дружине придёт ещё какая-то мадам. Там, видимо, привыкли, так сказать, к женскому командованию, и она будет примерно в том же стиле и русле командовать. А это Дора одесская[3], которая то ли была, то ли нет – легендарная личность в Одесском ЧК, которая вроде бы там с особой жестокостью убивала всё, что шевелится.
Революция тем и страшна, что она полностью не просто смещает, а уничтожает нравственные…
Ну и после ещё Мировой войны, после того…
…после того, как жестокость и варварство стали нормой почти. Вот. Ну что же, следующая программа у нас юбилейная, дорогие друзья.
Да. Приходите с нами праздновать.
Мы ещё не придумали, да, но что-нибудь мы точно придумаем.
Хорошо. Спасибо всем, спасибо!
Всех приглашаю на стрим «Новой газеты», который начинается буквально в эти минуты. Там будет Сергей Соколов, главный редактор, там будет Калой Ахильгов в первом часе, ну а к восьми и я туда подтянусь. Ведут Воробьёва и Орех – люди вам известные.
Прекрасно. Спасибо, всего всем доброго!
[1] Цитата из фильма «Чапаев». Смотреть: https://youtu.be/5OLP4T6IPZ8?si=CxxIPB_lnke_PZ11
[2] Песня: https://youtu.be/CYfssKVftdE?si=itME8ko5oIEhIGT7
[3] Некая женщина-палач, специализирующаяся на расстрелах офицеров. В одних источниках проходит как бывшая актриса Дора Любарская, в других как Дора Евлинская (Явлинская) или Вера Гребенщикова. Её называли главным палачом одесской чрезвычайки, она якобы казнила от 400 до 700 человек и собственноручно пытала свои жертвы. В газете «Одесский листок» от 24 сентября 1919 года была опубликована информация об её аресте, а в январе 1920 года она была казнена. Впрочем, реальность её существования вызывает сомнения. (цит. по «Википедии»).