Суд над серийным убийцей Жозефом Ваше (Франция, 1898 г.)
Приветствие
Добрый вечер! Мы начинаем разбирать очередное судебное дело, очередное преступление, и будет их несколько, потому что здесь ещё ко всему – в чате у нас полное ликование торжественное: вот, наконец-то, опять наш добрый старый серийный убийца, как мы соскучились по серийным убийцам! Но вот почему-то Морти Эллис пишет, что «сейчас во Франции мало серийных убийц, скукота». Я понимаю, что, Морти, вам нужна движуха, но там – там немало серийных преступлений. Одно из самых страшных, которое – недавно окончился процесс, ты помнишь вот: человек, который держал годами свою жену![1]
И продавал её за деньги всяким…
Всяким бездельникам и всяким… Это кошмарный был процесс! Собственно.
У меня тоже не создалось, честно говоря, впечатления, никакой статистикой не владею, но сказать, что сегодняшняя Франция в криминологическом отношении, так сказать, тих, тихий и спокойный омут, как-то у меня язык не поворачивается, но прежде чем мы углубимся в перипетии сегодняшнего дела, я хочу сказать – на следующей неделе передача по техническим, так сказать, причинам у нас не выйдет, скорее всего: связано с тем, что я, там, ложусь на обычное ежегодное обследование в больницу, но как раз через неделю, точнее – через восемь дней, 30 января, у нас очередное десятилетие, Серёж.
Вот у нас же, мы же как – мы же организм-то сложный, поэтому у нас, если ты помнишь, было зачатие, в апреле, да?
Четырнадцатого года, а потом, собственно, рождение в конце января пятнадцатого года, когда, начиная с процесса тамплиеров, во-первых, передача стала еженедельной, вот – до этого там бывали перерывы; кроме этого, появилось голосование и появилось с лёгкой руки нашего тогдашнего главреда Алексея Венедиктова вот это вот условие, что хоть каким-то боком, но судебный процесс в передаче обязательно должен присутствовать. Вот.
Так что вот, так сказать, такая у нас статистика, ещё одно десятилетие.
Ну а сейчас – вот я понимаю, что в чате ликование, я надеюсь, что и не в чате есть люди, которые тоже с радостью восприняли этот очередной разворот сюжета, но для остальных я всё-таки решил сделать картинку. Андрей, покажите, пожалуйста, нам первую картинку. Вот. Дело в том, что вот – я всегда предупреждаю, когда особенно какая-то – ну такая, тяжёлая для восприятия впечатлительными людьми тематика, но каждый раз находится кто-нибудь, кто в комментариях говорит – ну что ж вы такую жуть-то, да? Вот я решил уже написать.
А иногда не с той интонацией, ты знаешь, с другой интонацией говорит: ну что ж вы такую жуть-то рассказываете?
Может быть, да, так сказать, слова мои, музыка ваша, да.
Или, точнее, наоборот: слова ваши, музыка моя – в знаменитом анекдоте говорилось. Ну, в общем, я серьёзно хочу сказать, что мы – те, кто нас давно слушают, возможно, все эти десять с лишним лет, прекрасно знают, что мы не большие любители смаковать всякие подробности всяких там садистических, так сказать, преступлений, но в тех объёмах, которые совершенно необходимые для того, чтоб стал понятен, собственно говоря, сюжет, мы вынуждены это делать.
И говорить о серийных убийцах, совершенно никак… Хотя! Хотя. Вчера я сел и, так сказать, как задание редакции – посмотрел один такой опыт: когда вот об этом конкретно деле рассказывалось практически – практически, вот минимум миниморум – без этих самых ужасных подробностей. В 1976 году на экраны сначала французские, а затем английские, американские – вот Серёж, будет здорово, если ты сможешь вспомнить, показывали ли у нас этот фильм – вышел фильм, который назывался «Судья и убийца».
«Судья и убийца»
Не помню, а я тогда смотрел всё вообще, каждый раз, что показывали. Нет, по-моему, кто играл, не помнишь?
Режиссёр Тавернье.
Бертран Тавернье, да, снял фильм с совершенно звёздным составом актёров: там актёров – ну, в таких, заметных ролях не так много, но среди них две, три главные роли играют Филипп Нуаре, он играет следователя. Дело в том, что название фильма на русский язык переведено – и, кстати, на английский тоже, потому что на английский перевели буквально, буквально, да? Там во французском juge, в английском judge – судья.
Ну это, это juge d’instruction, это, это…
Судья – как у нас было: судья прокуратуры или следователь прокуратуры! Следователь.
Судебный – а в дореволюционном суде судебный следователь: вот, наверное, самый точный перевод.
Да, juge d’instruction это называется, да.
И поэтому, но главное – этот человек вообще (и это в фильме, кстати, хорошо показано) по характеру своей деятельности он вообще не судья, он именно что следователь.
Поэтому если переводить, то у меня…
Просто какому ведомству он принадлежит – тогда это было, да.
Совершенно верно. Но правильный перевод, по сути правильный, был бы «Следователь и убийца», да, если уж следовать вот этой самой…
Ну, это так просто, что называется, a propos, да? Вот, убийцу – нашего сегодняшнего главного героя – играет Мишель Галабрю.
Актёр совершенно другого амплуа.
Актёр, про которого «Википедия» пишет: комедийный актёр.
Он блестящий комедийный актёр, снимался с Фюнесом очень много.
Так вот, и нашему-то зрителю он в первую очередь памятен как исполнитель роли начальника-жандарма.
Жандарма! Да, в Сен-Тропе, да.
Вот этого старшину-жандарма, жандарма в Сен-Тропе – вот этот туповатый начальник Луи де Фюнеса вот в этом самом замечательном цикле про жандарма: «Жандарм женится», «Жандарм и жандарметки», значит, «Жандарм из Сен-Тропе» – их там, по-моему, штук пять или шесть…
И инопланетяне ещё как раз.
И инопланетяне, конечно, а куда их денешь? Конечно, инопланетяне тоже. Главную женскую роль играет Изабель Юппер.
Жан-Клод Бриали в роли адвоката – небольшая роль, но там не менее, да.
Ив Робер в роли судмедэксперта, эксперта-психиатра. Тоже – небольшая роль…
Ив Робер – который режиссёр, да, но он, он режиссёр, Ив Робер-то, вообще, да.
Да, он в основном режиссёр, совершенно верно, да? То есть фильм, который – я вчера его посмотрел, я его до этого не видел, и который, как мне кажется, у нас должны бы были показывать в семьдесят шестом – семьдесят седьмом году широким экраном, потому что он очень-очень левый. Вообще он заканчивается…
Он заканчивается такой вот впечатляющей сценой, когда начинается рабочая забастовка, и вот – рабочие на фабрике, жандармы готовятся в них стрелять, а они разворачивают красные флаги (девяносто восьмой год на, на дворе, 1898-й!), поют песню, посвящённую событиям Парижской коммуны: то есть и всё это снято очень здорово-то! То есть по идее он должен был бы у нас приветствоваться как прогрессивный французский фильм. Фильм – почему я его назвал странным? У меня осталось очень странное – вот сутки как я его посмотрел: до сих пор как-то вот варится, варится, не могу никак, ни к какому окончательному впечатлению пока прийти. Дело в том, что… Там очень близко к действительности рассказывается история нашего сегодняшнего главного действующего лица, я пока его не тороплюсь называть, он назван там под другой фамилией, но фамилия даже говорящая: у настоящего, настоящего преступника звали Жозеф Ваше, vacher, как я понимаю, переводится как скотник, как человек, имеющий дело – ну, с коровами.
R на конце. А в фильме он Бувье.
Bouvier? Это значит – который быками заведует!
То есть ну вот трудно, по-русски даже не передашь себе, настолько это…
Да, извините меня – Жаклин Бувье, которая из бывшей Луизианы огромной французской – не из штата, а… в смысле Жаклин Кеннеди, да, Бувье, да.
Онассис. Я бы даже сказал: Кеннеди-Онассис.
Так – так вот, значит, этот главный герой…
Коровьев и Быков! Замечательно здесь! Ой.
А! Кстати да, отлично! Отлично.
Коровьев и Быков, Zemfira, которая смотрела в восьмидесятых годах в Милане, смотрела этот фильм по телевизору, вот: Коровьев и Быков, молодец Zemfira, конечно, как всегда!
Отлично! Здорово, здорово, да. Не пришло в голову. Значит, так вот, почему я об этом фильме заговорил – там сами преступления не показаны вообще. То есть там очень такой, деликатный подход – там вот он буквально, что называется, камера выхватывает: он встаёт, и дальше отъездом показывается лежащее, лежащее тело, а вот сами подробности (а подробности в реальном деле были совершенно ужасные) – вот этого ничего нет, кровь, как говорится, она не льётся.
Это приём, нет, приём абсолютно оправданный в данном случае. Что меня в фильме-то напрягло: ты знаешь, там как-то вот, мне показалось, исподволь проводится мысль, что да, конечно, это ужасно – всё, что он совершил, ужасно, – но приёмы, которыми действует против него следователь, они вот тоже нечестные. Вот взяли несчастного сумасшедшего и раскрутили, что называется, на все, я на этом чуть позже подробнее остановлюсь.
А самый главный месседж, который прямо письменно – правда, в русском переводе он не был переведён, но моего французского хватило на то, чтобы понять, что написано, благо текст небольшой. Уже вот заканчивается – fin, – вот-вот пойдут титры, и идёт надпись: в период с такого-то по такой-то Жозеф Бувье убил двенадцать подростков, за это же время около двух с половиной тысяч подростков умерли от работы в шахтах и на заводах. Нет, я обеими руками…
…голосую за борьбу трудящихся за свои права. Я в курсе того, сколь ужасен был капитализм в период его, так сказать, первичного расцвета.
Да, но это всё-таки… М-да, производство киностудии «Азохен вей» совершеннейшее.
Но где имение, а где наводнение?
Ну не знаю, Серёж, может, у тебя будут досуг и желание посмотреть фильм – мне было бы очень интересно сравнить впечатления вот эти вот общие, да?
Я плохо знаком с французским кино – может быть, это какой-то тренд общий для тогдашних французских кинематографистов.
Ну, примерно был такой, такая социальность.
И в судебных делах вот социальность. Были фильмы с Габеном, были очень интересные про всё это. Там, «Двое в городе» и так далее – это вот всё семидесятые годы.
Тем более, что на самом деле, насколько я могу судить, в реальном деле – делах – Жозефа Ваше этой социальности хватало выше крыши. Давайте не будем забывать: суд над ним происходит в 1898 году. Франция кипит: дело Дрейфуса, Дрейфус уже осуждён и отправлен, значит, на каторгу, но Франция не успокоилась, Франция расколота, да, – дрейфусары, антидрейфусары. В фильме найдёт – не очень большое, но кое-какое выражение тоже найдёт. Левые и правые ощетинились друг против друга, и буквально нет ни одной мало-мальски значимой социальной проблемы, по поводу которой не происходили бы горячие споры. Ну, а теперь… Да, Андрей, дайте нам, пожалуйста, вторую картинку – это один из постеров этого фильма. Я надеюсь, что заинтересуется не только Сергей.
Убийца Ваше
Не только Сергей Бунтман, но и кто-нибудь из тех, кто нас слушает, и фильм этот посмотрит. Он без труда находится, значит, поиском свободным в хорошем качестве – я его вчера смотрел в 1080, да, этих самых, кого-то там. И хорошая профессиональная озвучка и всё прочее. Так что получите удовольствие, и, может быть, кто-то ещё в комментариях мне разъяснит, собственно, мою неправоту, как это любят делать некоторые наши слушатели. Ну а сейчас, Андрей, дайте нам, пожалуйста, следующую картинку. В фильме очень подробно показана история создания этой фотографии. Эта фотография сделана уже в тюрьме, это фотография постановочная – не случайно Ваше стоит так осанисто, горделиво. У него в правой руке трость, которую он привёз как сувенир из своих паломничеств к пресвятой Деве Марии, которую он считал своей небесной покровительницей: он несколько раз пешком ходил в Лурд, – чуть позже покажем, так сказать, когда будет уместно, её статую лурдскую. В левой руке у него ключи – он прямо попросил, чтобы ему для фотографии один из стражников на минутку дал, вот, свою связку ключей тюремных от камер, потому что в его представлении ключи символизировали… вот некий небесный символ, вот этими ключами символическими он отмыкает нечто. В это время под следствием – он уже признался, признался добровольно, его не пытали, не били, не морили голодом. Другое дело, что вот – о психологических приёмах следствия мы поговорим, но физических, физического воздействия точно не было. Он уже признался, и вот теперь он – по мнению ряда экспертов симулирует, по мнению других экспертов не симулирует, – у него вот такое религиозно-экстатическое безумие. Он сравнивает себя с Жанной д’Арк – не в смысле освобождения Франции, а в смысле особой миссии, особых взаимоотношений с небом, да? Вот, дескать, господь специально создал такое чудовище, такого урода, как я, для того чтобы человечеству напомнить… А господь создал, видимо, действительно чудовище и урода, поэтому мы и назвали нашу передачу «Прирождённый преступник». О биографии его сегодня известно довольно много: он родился в очень бедной семье, его отец был неграмотный крестьянин-арендатор, семья была исключительно многодетной. У отца было два брака: вот он, Жозеф – один из поздних детей, он родился, когда отцу уже было то ли пятьдесят пять, то ли пятьдесят шесть лет, и, кстати, вторая его супруга была тоже не юная девочка, ей тоже было уже за сорок. Значит, они родились с братом-близнецом, но его брат-близнец умер в возрасте нескольких месяцев. Они вместе лежали в колыбельке вдвоём, два ребёнка, да, и кто-то из старших братьев – думаю, что без злого умысла, а чтобы они, там, не кричали от голода, – не умея сделать вот такую вот соску с хлебом, которую в бедных семьях используют для того, чтобы ребёнок, значит, занялся чем-нибудь, он положил кусок хлеба им в колыбельку. И второй брат-близнец дотянулся, засунул в рот и задохнулся.
Это вот к тому, что было в начале его жизни. Значит, дальше тяжёлая…
Но это тяжелейшая травма для близнеца однояйцевого-то, конечно, тяжелейшая.
Совершенно верно, говорят же, что близнецы связаны между собой несравненно более тесными узами, чем просто, там, братья и сёстры, да?
Да, у меня такая история на глазах была, у одного из одноклассников моих. Вот это было очень тяжело, прийти в себя.
Дальше не подтверждено, но вполне возможно, что в шестилетнем возрасте он пережил изнасилование – он сам оказался жертвой. А дальше он превращается в такого совершенно не контролирующего себя подростка, который всё время попадает в какие-то ситуации, связанные с его – с проявлениями им агрессии. В соседней деревушке, когда нашему герою Жозефу Ваше было четырнадцать лет, в соседней деревушке произошло страшное убийство – был изнасилован и убит десятилетний мальчик. Тогда подумали на неких бродяг – этих бродяг искали и не нашли, дело осталось нераскрытым. Потом, когда всё вскроется, задним числом возникнет предположение – ну, оно так предположением, разумеется, и будет оставаться, – что вот не первый ли это его, так сказать, взятый аккорд, потому что уж больно похоже на не только все дальнейшие преступления, но и на то, что произойдёт буквально через два года. А через два года, в шестнадцатилетнем возрасте, он просто попадается на очень похожем преступлении. Причём похожа не только сексуальная, попытка сексуального насилия, вероятно с последующим убийством, – дело не дойдёт, его спугнули, – но точно так же, как тот десятилетний мальчик был убит в сенном сарае, и здесь он сделает попытку. Значит, мальчишка десяти лет, он перекладывал с тележки сено в сарай – ну, даже десятилетние дети в бедных семьях делают, чего физически могут. И, значит, Ваше на него напал, затолкнул его в сарай, попытался изнасиловать, но мальчишке удалось вырваться, закричать – прибежали какие-то взрослые. Ему пришлось бежать из местности, где он, значит, провёл детство и отрочество. Но, поскольку у него было много уже очень взрослых, совсем уже взрослых единокровных братьев и сестёр, то он начинает скитаться вот по ним. Сначала отправится к своей старшей сестре, которая уже овдоветь успела вот к этому времени – она жила в Женеве. Значит, она его, сначала сама с ним помыкалась, поняла, что сама с ним не справляется, зарядила его в какой-то достаточно строгой дисциплины католический приют. Он из этого приюта сбежал, отправился к другому своему брату. В общем, очень-очень трудный подросток с явными совершенно склонностями к насилию, к такого вот рода вещам. Значит, тем не менее, вот то время, которое он провёл в этом католическом приюте, потом, видимо, очень своеобразным образом преломится у него в голове – я говорю о его отношении с небом. Он то будет кидаться в жуткую хулу антиклерикальную – обличать попов, обличать церковь и саму веру, кстати говоря, тоже, – то постоянно вот говорить о том, в какой он связи находится со святой Марией, о том, вот какой вот он избранник, посланник и так далее, и так далее, и так далее. На каком-то этапе он завербовывается в армию, в которой он проведёт около трёх лет.
И за два года он сделает даже небольшую карьеру. Он получит ранг сержанта, точнее, ну, звание сержанта. Да?
Да. Ну это второе снизу. Капрал, затем сержант.
Ну да – капрал, затем сержант. Потом, в своих многочисленных странствиях по Франции, он же будет много общаться с разными людьми, милостыню просить, работу, там, искать. Он будет даже врать, что его произвели в старшины, sous-officier, и вроде как он даже служил старшиной в каком-то полку зуавов, то есть колониальных войск.
Ну sous-offisiers это вообще все младшие, это сержантский состав. Но sous-officier тогда начинается с adjudant, то, что у нас подпрапорщик, там, прапорщик.
Вот насколько я понимаю, он врал, что он что-то в этом роде. Да, вот кто-то такой старший унтер-офицер.
А дальше с ним случается то, что видимо стало, как модно говорить, триггером его вот этого самого полного слетания с нарезки. Дайте нам, Андрей, пожалуйста, фотографию миловидной молодой женщины. В какой-то совершенно банальной ситуации он встречает вот эту женщину. Её звали Луиза Барант. Она служанка, обычная служанка в обычном таком буржуазном средней руки доме. И он в неё влюбляется совершенно страстно. И начинает оказывать ей знаки всё возрастающего и возрастающего внимания. Но буквально с первого свидания (он её пригласил в какую-то там таверну, или что-то в этом роде, то есть по-современному – в ресторан) она его боится, потому что ещё мало с ним знакомой женщине он уже начинает изъясняться в чувствах, но при этом говорит: а если ты будешь мне неверна, то я тебя убью.
И лицо при этом имеет такое, как будто не шутит.
Значит, это какой уже год это у нас?
Это примерно девяносто третий – девяносто четвёртый год.
Девяносто третий – девяносто четвёртый.
Причём он напирает, и чем больше он напирает, тем больше она его, естественно, боится. Он переживает, он ей говорит: ты меня неправильно поняла, я не имел в виду сказать, что я тебя действительно убью, я хотел сказать, как я тебя люблю, дай мне второй шанс. Она даёт ему второй шанс, идёт с ним на деревенские танцы. Как только на танцах какой-то другой парень пытается с ней заговорить, просто заговорить там, какой-то шуточкой, так сказать, переброситься, Ваше на него набрасывается с кулаками, начинает его там бить и всё прочее. В общем, одним словом, она понимает, что она имеет дело с психопатом, и понимая, что здесь, где она работает, ей от него не отвязаться, она уезжает к матери, пишет ему оттуда письмо, значит: моя мама категорически против того, чтобы я вообще выходила замуж, извини. Он начинает бомбардировать её письмами. И тогда, чтобы обрубить, как говорится, канат, она ему пишет наконец: прости, я тебя не люблю, вот давай обо всём, значит… Не таков наш герой, чтобы взять и отстать – он берёт продолжительный отпуск, видимо, у него накопилось определённое там время. Он берёт четырёхмесячный отпуск, ну или по крайней мере, может, он его брал изначально меньше, да, но потом объективно получилось 4 месяца. Он отправляется туда, где она живёт, он является к её матери с требованием: а вот вы не хотите выдавать дочь за меня замуж, тогда верните, пусть она мне вернёт те письма, пусть она мне вернёт 15 франков, которые я ей там давал на то-то, на то-то. В общем, она приходит вернуть ему письма, он достаёт револьвер. Три выстрела ей в голову, два выстрела себе в голову. Ну, грех, конечно: ни один из пяти выстрелов не оказывается смертельным, хотя все пять попали.
Все пять попали, она изуродована, у него – на фотографии это не очень видно, но у него очень сильно всю оставшуюся жизнь будет дёргаться глаз. Из него постоянно будут течь слёзы, из этого глаза, который окажется в зоне поражения. Даже после этого его из армии не благословили. Благословили только через некоторое время, и дали ему при этом хорошую характеристику. Что вот он хорошо, так сказать, служил, тяготы и лишения переносил, всё что было нужно исполнял.
Вполне укладывается. Всё это вполне укладывается, знаешь, в сложную такую картину. Особенно когда завихрения есть.
В фильме один из героев, такой умный циник, говорит: если бы сейчас была бы война, он был бы верный сын отечества.
Вполне возможно, вполне возможно.
Очень может быть, очень может быть, что так оно и было бы. Ну что, давайте прервёмся, тут у нас логическая пауза.
Да, мы сейчас прервёмся, а потом продолжим.
А магазин наш diletant.shop вам предлагает совсем недавно вышедший очередной номер «Горби». Не забывайте, что их всего 999 экземпляров каждого номера. И больше не бывает. Это будет библиографическая редкость очередная. И номер «Горби» мы вам с удовольствием предлагаем. Тут надо, наверное, поспешить, у нас уже все номера катастрофически исчезают.
Я бы сказал, что «Горби» – это библиографическая редкость в момент выхода.
Ты знаешь, да. Ты знаешь, да, и потом это очень хорошее свидетельство, и свидетельство не только внешних событий, и не только событий, например, которые связаны с Михаилом Сергеевичем Горбачёвым, в данном случае его встреча с Рейганом, вот, урегулирование на пороге войны фактически, но и ещё размышления нашего времени. И именно размышлений и свидетельств нашего времени очень много там. Очень много обобщающих статей, очень много глубоких статей. Очень хороших. Так что всем, кто для разного чтения, и для перечитывания потом, как воспринимали. Как воспринимали это время.
Помнишь, как мы в юности тогда острили, что появились новые конфеты «Мишка в Рейкьявике»?
«Мишка в Рейкьявике», да, конечно. Да-да-да, да. Тогда было. Это очень важные вещи, и я думаю, что вы не пожалеете, если купите у нас очередной номер журнала «Горби».
Ну и наверное, тогда уже сейчас уместно объявить, что сегодня я буду в стриме «Новой Газеты», наверняка тоже будем представлять этот номер журнала с Орехом и Воробьёвой после 20 часов. Так что вот.
Как говорил тот самый герой: «Кто меня любит, за мной![2]» Да?
Да. «Qui m’aime me suive». Да. Героиня.
Да. Хотел сказать про гильотину. Две вещи в чате, которые вот упоминаются всё в время в связи с «Двое в городе» – фильмом, когда мы говорили о фильмах семидесятых. Так вот, слово «гильотинировать» на русском языке – это вовсе не сленг, как кто-то здесь посчитал, это совершенно нормальное выражение, относящееся к определённой казни. Гильотина была, вот вы спрашивали, отменена в 1981 году после прихода к власти Франсуа Миттерана. Но последний гильотинированный был ещё раньше.
Первая половина семидесятых, да.
Да, это первая половина, не семьдесят седьмой, по-моему, раньше даже.
По-моему – раньше. Так что вот что Миттеран внёс, это он отменил смертную казнь. Это очень важная была вещь.
Ну а дальше Жозеф Ваше начинает попадать из одной психиатрической больницы в другую. Одна на него произвела самое угнетающее впечатление. Он потом всё время будет на следствии говорить: вот в той больнице врачи ввели мне какое-то ядовитое лекарство, оно до сих пор продолжает действовать. Ну, очень может быть: надо сказать, что в то время психиатрия делает первые, по сути, робкие шаги к какому-то научному и одновременно гуманистическому отношению к больному. И я вполне себе представляю, что действительно ему могло там крайне не понравиться. А вот в другой больнице – Андрей, покажите нам, пожалуйста, такое очень симпатичное старое здание. Серёж, не узнаёшь его?
Да, это Гренобль, и это госпиталь святого Робера, Сан-Роберт.
Я не уверен, что он сохранился.
Но до семидесятых годов, когда ты ездил на стажировку, он точно сохранился.
Нет, в восьмидесятых я ездил, там учился. Нет, я его не помню, это здание. Нет, нет. Где оно?
Я найду, пришлю. На тот момент оно ещё в пригороде Гренобля...
Ну а в наше время уже, разумеется, понятно (город)...
Нет, ну это агломерация уже, да-да-да.
Серия убийств
Вот, он в этом Сан-Робере пролечился три месяца. И они его признали вылечившимся и выпустили. Вот они его выпустили, а дальше начинается – покажите нам, пожалуйста, Андрей, карту. Я вчера добросовестно нанёс на карту красным цветом, и циферки там есть, это порядок, в котором совершались убийства. Значит, красным цветом – это то, в чём он сам признался. Одиннадцать убийств, которые он взял на себя. Значит, как вы видите, они все в основном сосредоточены в одном и том же регионе. Исторический регион Овернь-Рона-Альпы.
Это экономический регион, да, он теперь так называется. Они укрупнили Овернь-Рона-Альпы. А синее что такое?
Вокруг Лиона, скажем так, вокруг Лиона. А синее – это то, в чём его подозревали. Дело в том, что одиннадцать убийств составляют так называемый канонический список, считаются доказанными. А ещё тридцать три, по различным признакам схожести – считается, что это мог быть он, потому что это укладывается в представление о том, где он путешествовал, в какое время он путешествовал, ну и, конечно, по характеру совершённых преступлений.
А вот теперь, собственно, то, ради чего давался дисклеймер. А что за почерк, что за характер? Значит, во-первых, практически все им убитые (если говорить о каноническом списке – тут вообще нет исключений, если о подозреваемых – то почти все) – это люди, занятые сельским трудом. То есть он в основном нападал на пастушков и пастушек. Ну, понятно, они со своим стадом бродят где-нибудь там в предгорьях Альп. Других людей рядом предположительно нет. Видимо, именно в силу этого, вот что его интересуют пастушкИ и пастУшки, его жертвами становились подростки. Ну, кого отправляют пасти два десятка овец или пару коров, или, там, несколько коз? Ну понятно, того, кто не способен для выполнения более тяжелой или более квалифицированной работы. Правда, в одном из этих одиннадцати убийств его жертвой стала пожилая женщина. Видимо, по тем же соображениям её отправили пасти животных, и она стала… То есть уже как бы, уже соблазнительно предположить, вот, да, это его тип – подростки, значит, из десяти убитых, тех, в ком уверены, шесть девушек, четыре юноши. Ну, вот, редкий достаточно случай: отправили пожилую женщину пасти, вот она тоже стала жертвой убийства.
Подробности совершенно ужасные. У женщин достаточно часто отрезалась одна или обе груди, вскрытые животы, изнасилованные, и вагинальным и оральным способом, этим самым, извините, анальным способом. Задушены. В фильме, когда его упрекает следователь: ну, вы же там мучения доставляли вашим жертвам ужасные! – он спокойно отвечает: ну, они больше десяти минут не мучились. Ну, трудно сказать, да и десять минут таких, я бы сказал, – время продолжительное. Но по меньшей мере в двух случаях, вот из этих одиннадцати, изнасилование было посмертным.
Да. Нельзя сказать, чтобы это было редкостью во Франции того времени. Я нашёл специальное исследование, посвящённое бродяжничеству в это время, и вот там пишется, что с середины XIX века благодаря промышленному перевороту, благодаря быстрой индустриализации во Франции резко возрастает количество бродяг. И вот среди этих бродяг много людей, совершенно дезориентированных, позабывших про всякую мораль, совершенно озверевших, готовых на всё ради куска хлеба, поэтому убивают далеко не только психически нездоровые люди, убивают за несколько монет из совершенно рациональных соображений, убивают для того, чтобы удовлетворить свои сексуальные пристрастия, и так далее. Убийство в сельской местности, убийство на большой дороге становится достаточно распространённым явлением.
Попадётся он, как это неизбежно когда-нибудь должно было произойти, в общем-то случайно. Он набросится на женщину, молодую, но взрослую уже женщину, не увидев за складкой местности, что неподалёку занят какой-то нехитрой крестьянской работой – по-моему, золу собирал на каком-то пепелище на удобрение – её муж. Она закричала, прибежал муж, на его крики прибежали ещё двое мужчин, он попытался сбежать, но они его схватили, доставили в деревенское полицейское отделение. И сначала его в тюрьму определили на несколько месяцев за непристойное поведение, потому что то ли была попытка изнасилования, то ли не было. Муж прибежал слишком быстро, слава богу, поэтому судьи исходили из того, что вот что точно было – это было непристойное приставание к женщине, вот мы ему за это несколько месяцев и припаяем.
А тем временем уже был назначен следственный судья, вот этот самый следователь, который вплотную, что называется… Да, покажите, пожалуйста, Андрей, следующую фотографию, фотографию – статуя в нише, это вот та самая святая Мария.
Лурдская, да, к которой он регулярно несколько раз за эти четыре года, что вот он странствовал по Франции, приходил.
Интересно, а о чём просил? Интересно, потому что ездят просить в это место, достаточно для меня такое вот сомнительное, потому что это очень большая индустрия, и давным-давно стало, но о чём просил там, обязательно просят, для чего-то ездят?
Может быть, об исцелении, если он понимал, что то, как он живёт, – это ненормально, но трудно сказать, понимал он или нет, потому что следователь: он периодически будет говорить какие-то вроде даже разумные вещи, а буквально через несколько минут или на следующий день начнёт говорить, что – ну а что, вот я, как все, имею право на женщин. Ему говорят – а что ж ты в публичный дом не пошёл? Нет, вот я имею право на достойных женщин, я не хотел вот этих профессионалок, и так далее. Что было у него в голове, это вообще величайшая заявка. Андрей, дайте нам, пожалуйста, фотографию такого очень приличного, очень хорошо одетого мужчины, да, при ордене, в том числе Почётного легиона.
Кстати, Серёж, если я правильно понимаю, у тебя где-то в эти дни десятилетие награждения тебя французским орденом.
Да, только у меня заслуги, а не Почётный легион.
Да, я понимаю, но французский орден.
А дело в том, что я почему… Конечно, я не помню, но я открыл нашу первую передачу сегодня, проверяя дату, и в самом начале как раз об этом говорится, вот поэтому.
Да, слушай, можно я, пока была скобка открыта, я отвечу. Вот Дэну я отвечу. Жан-Мари Бастьен-Тири, который был расстрелян в 1963 году – это не последняя смертная казнь, это последний расстрел.
Он расстрелян, потому что он военный.
Потому что он военный. И то, что он военный, и покушение на верховного главнокомандующего, которое ещё было опасно для гражданских лиц, в том числе для Ивонны де Голль, жены президента. Вот поэтому он единственный из ОАСовцев был расстрелян тогда. А гильотинирование продолжалось. А гильотинирование продолжалось вот.
Следователь Фурке
Да, так вот, мы видим вот этого самого juge d’instruction, судебного следователя, его звали Эмиль Проспер Фурке – человек, видимо, с таким, аналитическим складом ума: он в своё время, за пару лет до ареста – окончательного ареста преступника – он получил, значит, в свои руки дело по расследованию одного из совершённых убийств. И получив это дело, поняв – понимая, что это, в общем, висяк, как говорится, или глухарь, но, получая полицейские сводки из других районов, в том числе и неподалёку от Лиона, где всё это – в окрестностях происходит, он начал обращать внимание на явное сходство в свидетельских показаниях: вот, такой-то человек описывает лицо, нетипичное, искорёженное какое-то, очень злое, резкие вспышки… А дело в том, что помимо убийств и изнасилований, и расчленения трупов, он ещё всё время попадался в каких-то мелких бытовых скандалах и очень запоминался, потому что придёт просить милостыню – ему дают, ему выносят, там, миску супа, ему дают, там, несколько медных монеток: бенц, оглянуться не успели – он вместо спасибо всем нахамил, всех обозвал, всех обложил. И иногда это попадало в полицейские сводки, потому что до потасовок дело доходило. Или вот, например, такой, так сказать, замечательный эпизод: он играл на аккордеоне, у него был с собой аккордеон, он играл на аккордеоне, где уж он его взял – не знаю, а научился он, похоже, вот в этом самом католическом приюте в подростковом возрасте. Значит, он где-то взял собачонку и ручную сороку: я думаю, что он купил их в комплекте у какого-нибудь тоже вот бродяги, значит, он играл какую-то нехитрую мелодию, собачонка вальсировала, сорока сидела у неё на спине и чего-то там крыльями делала, дети смеялись, всем было хорошо, они зарабатывали, так сказать, вот, миску похлёбки и несколько монет. После какого-то из таких выступлений, когда хозяин места, около которого они выступали, протянул ему миску рагу – видимо, овощного – он собачонке отложил ложкой, значит, несколько ложек на землю: дескать, и ты тоже поешь, а собачонка не стала. Он сказал – ах ты так? Тогда я тебя убью. Взял её за хвост, размозжил ей голову об стену дома, после чего поймал обалдевшую галку – то есть не галку, а сороку, она, видимо, летать, наверно, не умела, и убил тоже. Я опускаю вопрос – ну он нормальный после этого? Ответ очевидный, мне кажется. Вот, и следователь начинает подозревать, что вот есть какой-то вот определённый человек, что это всё не отдельные какие-то вот бродяги, да, а что есть серия. Дело в том, что к этому времени о серийных убийцах – ну, слышать слышали, Джек Потрошитель отгремел в Англии совсем недавно.
Об этом писали во всех газетах, в том числе и во французских, разумеется. Но это ещё, конечно, не стало общим местом, и сегодня-то серию обнаружить достаточно сложно, и делается это во многих случаях далеко не сразу, да, а уж тогда-то – можно себе представить. Но вот он оказался одержим этим делом, он – видимо, неплохой художник-любитель, он даже нарисовал: правда, непонятно, насколько угадал, но нарисовал некий вот портрет по этим свидетельским показаниям. Одним словом – когда ему…
…докладывают, что вот такое дело, что вот непристойное поведение, а на самом деле похоже на покушение, значит, на изнасилование, он приказывает доставить этого арестанта, и буквально через несколько дней тот берёт на себя одиннадцать убийств. Не сразу, по одному – по два, но за короткое время называет примерные даты, называет места, он как военный человек умел читать карту, поэтому когда ему, там, карту предложили – он вот показал свой маршрут, например, каким он с севера на юг, там, из одного из путешествий возвращался, и сразу по этому маршруту следователь понимал – а, вот здесь было, вот здесь было, вот здесь по времени похоже было. Главный месседж фильма заключается в том, что следователь применил – ну, скажем так: не незаконный, а неэтичный приём.
Вопрос о вменяемости
Следователь прикинулся сочувствующим, понимающим, разделяющим его, вот, представления о какой-то особой миссии – то есть он ему ну не то чтобы поддакивал, но вот вёл себя с ним максимально внимательно, а тому того и нужно, и он, больной на самом деле человек, говорят критики состоявшегося решения: вот, он взял на себя, это, вот, нехорошо, нечестно, нужно было играть в открытую – почему? Не знаю, ну… Нет, есть, конечно, понятие следовательской этики, и безусловно, нередко её нарушают, но в данном случае, мне кажется, следователь ни в чём не преступил особенно её, для того чтобы открыть истину. В конечном итоге всё равно прокуратура приняла решение предъявить ему в качестве обвинения одно убийство – вот оно было хорошо, что называется, расследовано, там было множество свидетелей, которые его опознали: дело в том, что преступника видели убегающим прямо с места преступления. И вот здесь – и отпечатки следов были зафиксированы, одним словом – вот одно преступление из этих одиннадцати, оно было таким, где обвинение было уверено, что оно сможет предъявить всё необходимое для того, чтобы его признали виновным. Оставался один, но очень, естественно, крупный, решающий по сути вопрос – это вопрос вменяемости. Дайте нам, пожалуйста, следующую фотографию, Андрей. Это один из наиболее выдающихся представителей судебной медицины Франции того времени, это Александр Лакассань. Его трудно назвать одной профессией – дело в том, что, ну, бывают, скажем, судебные медики: там, Бернард Спилсбери знаменитый, английский эксперт – вот медик и медик, вот он занимается всем, что связано с тканями, там, со всяким… Бывают специалисты по баллистике, бывают токсикологи, да, так сказать – отрасль медицины судебной, бывают, там, то-то то-то. Лакассань был человеком необычайно широкого диапазона. Всё что имело отношение к преступности: от того, что он один из отцов судебной баллистики, до того, что он один из виднейших криминологов – то есть специалистов по причинам преступности, по причинам и характеру преступности, и вот в этом смысле он глава целой научной школы, которая в это время противостоит – в научном смысле противостоит – необычайно знаменитой, гремящей по всей Европе другой криминологической школе, итальянской школе и её главе Чезаре Ломброзо.
Ломброзо учил, что преступность – это, как правило, врождённое явление, он классифицировал внешность различных преступных типов и в идеале стремился к тому, чтоб достаточно посмотреть на человека и сказать: о, это потенциальный вор, а это потенциальный убийца, а это потенциальный мошенник. Лакассань нельзя сказать, чтобы отрицал полностью биологическую составляющую, природу, но он говорил следующим образом: биологическая преступная натура в человеке – это личинка. Для того чтобы эта личинка развилась и стала преступником, необходимы социальные условия.
Точно так же, как и таланты, наоборот, да, там, например, и черты характера очень многие – наоборот. Так.
Вот для него случай Ваше сказался классическим примером – совершенно явные преступные наклонности, да – повышенная агрессивность, явные, явные совершенно сексуальные перверзии, и так далее, и так далее, да? Но! А вот что дальше из трудного подростка сделало садиста и убийцу? Вот Лакассань на эту тему… Он был назначен главным экспертом от обвинения по данному вопросу, надо сказать, что ему противостояла вполне слаженная команда других медицинских светил – совершенно нельзя сказать, что это игра была в одни ворота. У Ваше был хороший адвокат – покажите, пожалуйста, нам последнюю картинку, Андрей, мы видим с вами мэтра Шарбонье, опытного судебного…
Это, это его Бриали играет, да?
Да, совершенно верно. Фотографии, к сожалению, нет, но вот – судебный художник адвоката изобразил вот, вот таким вот образом, видно, что чего-то там…
На молодых… Они вообще, надо сказать, похожи!
Актёры загримированы очень похоже на, так сказать, действительных людей, которых они играли. Актёр, играющий Лакассаня, тоже, кстати говоря, его изображает вполне – вполне близко к – ну, по крайней мере к его фотографическому портрету. Сам Ваше на суде себя вёл, ну, работая на версию ненормальности, он входил на судебное заседание с криками – да здравствует господь! Да здравствует Жанна д’Арк! Он провозглашал себя небесным анархистом, он начинал, там, митинговать: во всём виновато правительство. Но самое главное, о чём он постоянно твердил: меня сумасшедшим сделали два обстоятельства: вот, дескать, в детстве меня покусала бешеная собака, и второе – врачи вот в первой психиатрической больнице мне вкололи какое-то отравленное лекарство, вот по-прежнему в моих жилах, значит, оно продолжает действовать. По поводу собаки опросили его многочисленных братьев и сестёр. В суде, кстати, было очень много свидетелей, около пятидесяти, несколько из них были сгоравшие от стыда вот его старшие братья-сёстры, которые рассказывали о его детстве, в том числе этот самый эпизод с собакой и прояснился. Собака, конечно, не была никакая не бешеная, потому что если бы укусила бешеная собака, то… много народу осталось бы живы, да, потому что в то время от бешенства, я так понимаю, ещё медицина ничего предложить не могла, и результат был стопроцентный в ту сторону. Вот, а собака его просто очень сильно напугала. Он, действительно, там после этого какое-то время заикался, писался и так далее. Бывает, нередки случаи, да, у каких-то людей проходит бесследно, у каких-то остаётся такой вот отчётливой неприязнью к собакам, всё понятно. Но это не делает, конечно, убийцей. Ну а что касается психиатрической больницы… ну, ну, ну да… Но в любом случае, стоял вопрос не о его нормальности. Я думаю, что утверждать, что он психически нормален, не рискнул бы вообще никто.
Да. Отдавал ли он себе отчёт в том, что он убивает. Отдавал ли он себе отчёт в том, что он кромсает тела. Отдавал ли он себе отчёт в том, что он доставляет, там, дополнительные мучения убиваемому – вот в этом, а не в том, нормален ли он: по его поведению понятно, что ненормален. И вот здесь, – хотя эксперты защиты утверждали и пытались это доказать: вот смотрите, вот здесь он действует как человек, не отдающий себе отчёт. Но Лакассань очень хорошо подготовился и сказал: смотрите, он убивал только в безлюдных местах, он явно продумывал пути отхода, он явно совершенно наблюдал за своими жертвами, прежде чем на них напасть. Ну да, он в конце концов попался на том, что, вот, так сказать, сработал, что называется, неосторожно. Так это на котором разе он попался, – сказал Лакассань, да. Ну, любой самый добросовестный, самый ответственный, самый осторожный человек разочек-то ошибётся, а то, что он перед этим… Хотя обвинение было предъявлено в одном убийстве, но совершенно свободно говорили о десятке или даже о десятках… Он говорил: ну смотрите, а до этого сколько всего. Вот. И присяжные это впитывали, конечно же, разумеется.
И в результате Лакассань абсолютно жёстко заявил свою позицию, его поддержали ещё два известных судебных медика – что это человек, который отдавал себе отчёт в том, что он делал, что это человек с садистическими наклонностями, что он в остальном вполне рационален и тем самым ещё более опасен для общества. И в результате присяжные вынесли вердикт «виновен», а суд постановил, значит, соответственно, смертную казнь. Председательствовал в суде советник Костон, рассматривал дело суд ассизов города Bourg-en-Bresse – это департамент Эн, это самый…
Это к северу от Лиона, да, это вот…
Ну там два: там Рона и Ain – первый департамент.
Совершенно… ну вот это прямо к северу от Лиона, строго на север. Он вот в этом экономическом районе, как ты говоришь, у Эна номер один.
У него вообще номер один во всей Франции.
Совершенно верно. И что и было исполнено. Гигантская совершенно толпа, в несколько тысяч человек, собралась на казнь, люди с вечера занимали места – там вообще чёрт знает что творилось. Вот, он отказался своими ногами идти на эшафот, на эшафот его пришлось нести. Но я так понимаю, что это не от страха, там, парализовавшего его волю – это было продолжением его линии: дескать, вот не понимаете, с каким особенным человеком встретились – ну вот теперь корячьтесь дополнительно.
Ну это развитая мания, судя по всему, у него была, которая совершенно не исключала продуманность и вполне рациональную подготовку к убийствам и совершение их с понимаем, что это делается.
Да, да, как абсолютно рационально готовился Чикатило.
Ну да, но здесь ещё у него возвышенный мотив как бы, вот это тоже самоубеждение в том, что ты избранный для чего-то – это тоже мания, но она не говорит, что человек невменяем в тот момент, когда…
Это вообще, мне кажется, самая лёгкая часть его работы – придумать себе вот такой вот возвышенный мотив.
Такая же мания есть у многих людей, которые, к счастью, не убивают.
Да, есть разные мании, которые, вот, люди делают там, продумывая… любые мании, увлечения, ну и так далее.
И некоторые из них, говорят специалисты, очень логично выглядят.
Абсолютно логично. Спасибо Земфире, как всегда, что она мне сказала, где эта больница находится – в Сент-Эгреве, это, действительно, это не сам Гренобль город, но это гренобльская агломерация. Я там бывал достаточно редко, только там в гостях бывал. Так что я её не помню – это не моя плохая память. Вот.
Нет, конечно. Господи, я всю жизнь прожил в Москве, больше полувека, но я иной раз натыкаюсь на какие-то районы… господи боже мой! Где это?
Ну да. Это даже после ста двадцати четырёх выпусков журнала «Мой район»?
Кстати, они очень помогают в конечном итоге ответить на вопрос «Где это?»
Очень да. У меня всё время это было, когда я еду в совершенно незнакомом месте: это что, мы об этом писали?
А это что? А это? А это что такое? Это мы писали? Нет, не писали. Значит, надо обязательно написать, очень красиво. И так далее. Ну что ж, это дело такое. Ну что ж тогда творилось? Ведь действительно было какое-то помутнение очень серьёзное, да и по всей Европе, мне кажется.
Безусловно, конечно. Но Третья Республика, она вообще, действительно, такой вот… И Гоморра тоже, – скажем так. Я уверен, что это не последнее дело из разряда дел Третьей Французской Республики.
Да, да. Друзья мои, почитайте вот хорошую характеристику художественную этого у Умберто Эко в «Пражском кладбище». Там основная часть происходит вот в таком вот подземном странном Париже, происходит.
Ну и Золя почитайте. Вообще много кого есть…
О, да-да-да, Золя, естественно. Спасибо всем! Всего вам доброго!
Ну, а я не прощаюсь с теми, кто сейчас переселяется на «НО.Медиа из России».
Я буду в 20, а они начинают сейчас.
А, они уже сейчас начинают! Ну понятно. Счастливо вам! Привет «Новой Газете» и её зрителям тоже, читателям.
[1] Речь идёт о деле Пелико.
[2] Предполагаемый клич Жанны д’Арк. Фразу также приписывают Филиппу VI.