Суд над Петром Карповичем, покушавшимся на убийство министра просвещения Боголепова (Российская Империя, 1901 г.)
Приветствие
Добрый вечер! Мы сегодня приступаем к разбору очередного дела. Вот. В Москве солнечно. Сегодня, сегодня даже как-то все забеспокоились в чате. Я приветствую Алексея Кузнецова.
Когда мы с Белковским выступали, потому что у меня совершенно было ощущение, что я еду на Кавказ, потому что из окна вон там вот солнце светило прямо в глаз, вот, и у меня вместо очков был Лаврентий Павлович Берия такой вот, в исполнении Гафта[1]. Вот, всё, дикий совершенно блик. Ну.
У меня похожая была история в «Были о правах», и я всё время уползал от солнечного блика, который я никуда деть не могу. Я очень завидовал Калою, который сидел в ровно освещённом офисе и, так сказать, не приходилось ему никак маневрировать. А дело…
Ну адвокаты, знаешь, они всегда устроятся.
Да, сегодня об адвокатах, в частности, будем говорить. Сегодня дело, которое я выбрал отчасти для того, чтоб самому о нём побольше узнать.
Потому что это дело для меня всегда было одной строчкой в учебнике, в школьном учебнике истории: когда перечисляют, речь идёт об эсеровском терроре, перечисляются, так сказать, наиболее громкие, наиболее знаменитые покушения, Каляева, Созонова, там, и так далее, да? Вот иногда, и то не всегда, упоминается, что вот волна террора начинается с покушения на – иногда даже без фамилии покушавшегося – с покушения на министра народного просвещения Боголепова, да? Это действительно первый теракт в России в новом ХХ веке, потому что это середина февраля 1901 года. И я никогда особенно не вдавался – ну, нет, я знал, что там это связано с инициативами Боголепова об отдаче проштрафившихся по политической линии студентов в солдаты, никогда в этом деле не копался. Но вот когда я начал прикидывать, а не взять ли это дело в качестве сегодняшней темы, обнаружилась масса удивительно интересных подробностей, причём как касающихся личности покушавшегося, так касающихся самого министра и вот этой ситуации с отдачей в солдаты, как это решение принималось. Ну и кроме того, помимо всего прочего, я обнаружил и решил вооружиться в качестве эпиграфа цитатой из одного из наиболее крупных зарубежных историков – специалистов по истории Советского Союза и царской России, Ричарда Пайпса.
Который вот что по этому поводу написал: «Если всё же попытаться установить события, не просто предвосхитившие 1917 год, но и прямо приведшие к нему, то наш выбор должен пасть на студенческие волнения, прокатившиеся по российским университетам в феврале 1899 года. Хотя эти возмущения были быстро усмирены обычным сочетанием уступок и репрессий, они положили начало движению протеста против самодержавия, не стихавшему уже вплоть до революционных событий 1905–1906 годов». Ну действительно, в общем, у меня возникает ощущение, что Пайпс не преувеличивает, что действительно вот то, что началось с волнений девяносто девятого года, уже доехало до выстрелов Первой русской революции практически без остановок. Это и оживление земского протеста, вот, банкетная кампания девятьсот четвёртого года, это, конечно, эсеровский террор, это оформление двух крупнейших подпольных революционных партий – эсеров и социал-демократов. Всё это укладывается вот в этот коротенький период в неполных пять лет. В неполных шесть лет!
Ну да, ну это эхо того, что когда за – там, двадцать лет до этого, когда была попытка ввести, там, Лорис-Меликовым, общение с протестующими, то есть…
Диктатура сердца, конечно, да.
То есть не хватать всех подряд, а выявлять действительно экстремистские, террористические организации – так ну ему дня не хватило для того, чтобы «Народная воля» прекратила существовать, а потом закрутили гайки, и опять в – левой резьбой, опять левой резьбой, и вот как у Блока замечательно во время студенческих волнений: они ведь начались с присутствия просто полиции. Просто присутствия полиции. Университетов.
Ну вот собственно, с чего эти волнения начались? Начались они с… Все знают про день святой Татьяны, про то, что это день студента, да, и все студенты всех вузов 25 января друг друга поздравляют, тем более что это официальное начало зимних каникул и, собственно, сам бог, что называется, велел. Но вообще-то в XIX веке и в начале ХХ день великомученицы Татьяны – это день Московского университета!
Не вообще всех студентов, а именно Московского университета.
Ну конечно, это день основания!
И… ну, это, там, почти день основания, там почти, да
Почти, да, но близко к Татьяне.
Студенческие волнения 1899 г.
Очень, очень близко, да, действительно, и есть воспоминания у того же Анатолия Фёдоровича Кони, как как-то один раз, оказавшись в этот день – он только-только начинал работать, вот он, значит, молодой, там, прокурорский работник в Харьковской судебной палате, и вот в этот день он оказался где-то далеко на хуторе, проверял какого-то судебного следователя, в командировку приехал, и вот, значит, следователь, он его опишет, описывает – опустившийся в деревенской глуши человек, как сейчас помню, Кони пишет, женатый на совершенно не подобающей женщине. Ну то есть, видимо, такая вот очень печальная картина человека спивающегося, там, утратившего всякий интерес к саморазвитию, и так далее. Но вот день университета, и они вечером заговорили об этом дне университета, и тот, который раньше Кони закончил, они вспоминали преподавателей, вспоминали великого Крылова, вспоминали – добрым словом, кстати! – Победоносцева, который был замечательным преподавателем гражданского права. Вот, и вот этот уже опустившийся человек, ну вот с каким он воодушевлением говорил о том, что годы в университете были лучшими годами его жизни. А у петербургского студенчества был свой день – 8 февраля, соответственно, дата образования Петербургского университета. И интересно, что у меня сложилось ощущение, что и праздновали в двух столицах несколько по-разному. Вот Московский университет отмечал очень разгульно. У меня даже, когда я почитал кое-чего, возникла такая вот параллель: вот Татьянин день праздновали как сейчас день десантника примерно. Только по, по причинам сезонным, так сказать, купание в фонтанах было невозможно. А вот настрой примерно такой же. И существовала такая неофициальная, общественный договор: московская полиция знала, что без крайних оснований в этот день студентов трогать не надо. Надо только – вот ежли студент там уже на четвереньках передвигается или вообще не передвигается, нужно обеспечить, там, передачу его в заботливые и добрые руки, а, а то и вообще до дому довести. Но вот арестовывать, бросать в холодную, там, в кутузку, применять какие-нибудь штрафные меры, писать в университет, там, потом всякие, значит, гневные характеристики – нет, этого в заводе не было. Считалось, что на этот день Москва отдана Московскому университету, так сказать, на разграбление. Вот не то в Питере. В Питере 8 февраля практически каждый год столкновения с полицией. Я не знаю, кто в этом виноват, но так вот, сложилась такая историческая традиция, что петербургские студенты в день своего основания университета очень часто выдвигали какие-то политические требования, устраивали какие-то протестные акции. И вот в девяносто девятом году началось с того, что петербургские студенты были заранее предупреждены – сейчас нам Андрей даст первую картинку, и мы увидим портрет ректора университета, очень крупного, очень известного российского правоведа, историка средневекового российского права Василия Ивановича Сергеевича. Значит, Сергеевич, которого беспокоило приближающееся восьмое, ещё четвёртого издал приказ по университету, общий смысл которого был угрожающий. Не просто увещевающий, а именно угрожающий: вот кто будет себя, значит, вести неподобающим образом, к тому будут, как говорится, взяты меры. Студенты тут же, буквально в течение суток, провели собрания всяческие и выработали план протеста по этому поводу. И когда шестого, накануне празднования, состоялось торжественное собрание, как это каждый год делалось в университете, то как только ректор поднялся на трибуну для того, чтобы выступить с речью, началось шиканье, свист, какие-то группки студентов начали, топоча ногами, там, с грохотом подниматься, грохоча мебелью, демонстративно выходить из зала. В общем, они сорвали выступление ректора, Сергеевич в конце концов вынужден был с трибуны уйти, просто говорить не давали. То есть к восьмому обстановка была уже накалена, причём студенты были, видимо, в эйфории в некоторой от того, что у них получился вот такой вот протест. А полиция, с другой стороны, заранее зверела, потому что исходила из того, что раз они так поступили с господином ректором, то уж восьмого будет и вообще светопреставление. Ну а как – известно же, как быть со светопреставлением? Если не можешь его отменить, надо его возглавить, да? В результате полиция разработала план. Вот ничему народ не учится. Уже Ходынка была, да? Не, не учимся, абсолютно. Значит, после того как студенты начали расходиться из университета, ту часть студентов, которая пошла через Дворцовый мост – а это, собственно, практически все, кто решил не оставаться на Васильевском острове, потому что куда они пойдут? Понятно, либо они пойдут…
Ну, куда им, действительно, идти?
Либо они пойдут по Ваське, по знаменитым васьковским всяким там трактирам и так далее, либо они пойдут в центр. Ну не на Петроградскую же сторону, чего им там делать-то, в рабочих районах? Они пойдут, естественно, значит, туда вот, через этот самый мост. Так этот мост мало того что перекрыли, но ещё и зачем-то (вот это мне совсем непонятно) были разрушены переходы через Неву по льду. Дело в том, что в то время всегда, когда вставал лёд на Неве, устраивались такие относительно цивилизованные переходы, да? Деревянные трапы клались, чтобы там люди на льду не скользили. И можно было по нему перейти.
Да, гатили там, ну такое, гати были.
Можно было перейти Неву необязательно через мост, а если короче, то и срезать. Вот эти переходы были разрушены. То есть всё было сделано для того, чтобы не пустить народ на Невский проспект, а направить на Николаевский мост. Ну хорошо, они вроде как своего добились, они не пустили народ на Невский проспект. Но в результате толпу повернули, значит, в сторону Николаевского моста, они дошли до Румянцевского сквера, а там уже, так сказать, с чувством выполняемого долга с обеих сторон подрались с конным отрядом полиции. При этом полиция, вот эти вот, вот эта конная полиция применила нагайки, пострадали студенты, пострадали случайные прямо прохожие, которых немало было в этом районе, которые оказались просто, что называется, подвернулись под горячую руку, и после этого начались вот эти самые волнения, которые довольно быстро были поддержаны некоторыми другими университетами. Были поддержаны Тартуским университетом – ну, Дерптским.
Дерптским на тот момент, Киевский университет очень горячо поддержал. Дальше начинаются всякие переговоры, потому что есть две концепции. Есть концепция, что во всём виноваты одни студенты, и они за всё должны ответить, и вторая концепция половинчатая: все неправы, полиция неправа, ректор чего-то недодумал, студенты, конечно, бузотёры, это тоже понятно, поэтому нужно думать о том, что делать дальше, а не заниматься сейчас награждением непричастных и наказанием невиновных. Причём, значит, сгоряча объявили о том, что накажут несколько, там, больше сотни студентов, потом сократили до нескольких десятков, потом этих студентов вроде как исключили, но буквально через неделю сказали – ладно, мы вас простим, мы разрешим вам вернуться на занятия, и вроде как, как было написано: большинством в один голос стачечный комитет Петербургского университета принял решение заканчивать вот эту забастовку, потому что была самая настоящая забастовка, на занятия не ходили.
Высокая комиссия
Решили заканчивать забастовку, всё, окей, ладно, пошумели, так сказать, и относительно удовлетворительно расходимся. И тут начали обижаться примкнувшие университеты! Киевский университет прислал целого делегата, который сказал – хлопцi, що ви робите? Мы за вас, что называется, вписались, мы за наши общеуниверситетские студенческие свободы поднялись, а вы теперь, выражаясь современным языком, сливаетесь? Нехорошо! В общем, волнения продолжались. А тем временем в полном соответствии с законами Мерфи, Паркинсона и других известных исследователей была образована комиссия. Комиссия была образована на самом что ни на есть высочайшем уровне. Да, ну, Андрей пока дайте нам, пожалуйста, красивую цветную открыточку, и мы полюбуемся, значит, одним из красивых петербургских видов. Это Фонтанка, набережная Фонтанки, значит, соответственно, в сквере находится министерство народного просвещения. До министра сейчас доберёмся. Так вот, была образована комиссия, в которую вошли шесть – аж шесть министров, да? Министр внутренних…
Министр внутренних дел Горемыкин.
Министр просвещения Боголепов, министр земледелия Ермолов, министр…
У меня есть только догадка почему – потому что он одновременно ещё и министр казённых имуществ. А университет – казённое имущество. И я подозреваю, что с точки зрения содержания образования он находился в ведомстве министерства народного просвещения, а вот с точки зрения собственности он находился в ведении министерства казённых имуществ и земледелия. Но это моя догадка, я не уверен. Министр финансов – Витте, военный министр Куропаткин и министр юстиции Муравьёв. Вот эта компания, прекрасно известная, разве что за исключением министра земледелия Ермолова – вот эта компания села судить и рядить. Да, а председателем всего этого великолепия сделали бывшего военного министра генерала Ванновского, причём с очень хорошей формулировкой: он когда-то был директором какого-то кадетского корпуса, и поэтому с формулировкой, что он не чужд проблем воспитания юношества.
Его, его, значит, поставили во главе этой комиссии. А дальше, Серёж, вот представь себе: вот есть две точки зрения, я их назвал. Одна – во всём виноваты студенты, нужно, значит, их наказать примерно и для острастки всем на будущее, а вторая точки зрения – что много кто виноват, и надо бы разобраться, и полиция тоже не очень хорошо действовала, поэтому надо не столько наказаниями заниматься, сколько думать, как сделать так, чтобы избежать повторения ситуации в прошлом. В будущем, прошу прощения! А вот теперь если я скажу, что одну точку зрения поддерживает бывший военный министр, а вторую нынешний министр народного просвещения, какая будет догадка, кто какую?
Ну, раз нам известны последующие события, то министр народного просвещения, верно, поддерживает версию виновности полной студентов.
Ну, и потому, что я спросил, да? И ответ этот абсурден.
Нет, ну и потому что там события-то пошли, да!
Вот при всей, действительно, абсурдности этой ситуации бывший военный министр Ванновский выступает за то, чтобы не торопиться, а лучше озаботиться тем, чтобы избежать повторения в будущем, а министр, значит, Боголепов, наоборот, говорит, что нужно срочно, нужно вот как можно жёстче, и так далее. Когда Боголепов – он тоже правовед, как и Сергеевич, очень крупный, очень известный специалист по римскому праву, автор учебника римского частного права – вот ещё не будучи, значит, министром, а будучи ректором (он дважды был ректором Московского университета с перерывами), он как-то, выступая перед студентами 25 августа восемьдесят шестого года, произнёс речь, которая, мне кажется, совершенно парадоксальная для ректора Московского университета. Он сказал: «Русские по справедливости считаются очень даровитым народом, но все их таланты пропадают напрасно вследствие того, что они не обладают самым главным талантом – способностью к правильной и настойчивой деятельности». Ну не…
Дескать, талантливые, черти, бог их поцеловал, да? Но…
Но ленивые, неорганизованные, не способные ничего до конца доводить, неспособные никаких последствий предвидеть. Вот кому, так сказать, были вручены заботы об умах нашего юношества? Ну, одним словом. Комиссия эта выработала среди прочего (она много чего выработала) но среди прочего был документ, который назывался, как это было принято в то время, «Временные правила», и «Временные правила» эти содержали – я приведу, значит, пару отрывочков – следующее нововведение. О нововведении этом и раньше говорили, но не решались. «Воспитанники высших учебных заведений, за учинение скопом беспорядков в учебных заведениях или вне оных, за возбуждение к таким беспорядкам, за упорное, по уговору, уклонение от учебных занятий и за подстрекательство к таковому уклонению», – то есть вот за эту самую забастовку, – «подлежат, на основании изложенных ниже правил, удалению из учебных заведений и зачислению в войска для отбывания воинской повинности, – хотя бы они имели льготу по семейному положению, либо по образованию, или не достигли призывного возраста, или же вынули по жребию номер, освобождающий их от службы в войсках». То есть абсурд… Ну, может быть, не абсурд – нехорошее слово, а вот злонамеренность этой ситуации заключалась в том, что отдача в армию – это второе после исключения из университета наказание за одно и то же. То есть даже если человек по закону ещё никак не попадал в солдаты (например, он был единственный сын – для них предполагалось; например, ещё возраста не достиг положенного – студентом можно было и в 17 стать, а в армию не брали раньше 20; возможно, он там жребий не вытащил в своё время, а те, кто один раз не вытащили жребий, в армию не шли – их сразу в запас зачисляли) – всё, он всё равно отправляется в армию. То есть это наказание. Это не как сегодня: человек знает, что, если он перестаёт быть студентом, у него отсрочка прекращается, поэтому он, скорее всего…
То есть это разные вещи, да. Ну а здесь можно ли считать, знаешь, как расстрел и конфискация имущества?
Ну да, наверное. Как основное и как дополнительное.
Как основное и дополнительное тоже можно.
Безусловно, это устрашение. Сейчас нам даст Андрей портрет такого очень симпатичного военного в форме генерал-адъютанта: вот он, Ванновский – бывший министр военный. Ну и уж сразу скажу: после убийства Боголепова он год будет министром просвещения. Кстати, не самым, видимо, худшим: он начнёт кое-какие дельные реформы.
Пожалуй, пожалуй. Нет, ну вообще, человек, который говорит: не все виноваты, а надо бы разобраться – это вообще, конечно, человек разумный, скажем.
Разумный. А вот сейчас портрет… Причём я не отбирал специально ни портрета Ванновского, ни портрета убитого Боголепова – я взял из «Википедии» те, которые есть, то есть это такие, наиболее распространённые. Вот Ванновский улыбающийся такой, да, симпатичный какой-то…
…хотя и военная форма, ну вот он даже в ней какой-то уютный.
Ну он же военный времён реформ.
И учебные заведения военные – это тоже ведь реформенное дело-то.
Огромное реформенное дело, конечно. А вот наш, значит, убиенный Боголепов – человек сухой, человек такой вот Ordnung, человек, ну… для юриста это, в общем, не такое редкое дело: если человек всю жизнь имеет дело с узаконениями, параграфами и статьями – станешь здесь поневоле. Хотя, конечно, самые разные бывали люди. Но вот он был горячим сторонником вот этих самых мер карательных… Надо сказать, что это вызвало такую вспышку ненависти в образованной части российского общества именно к Боголепову, потому что было известно, что это его инициатива. Я приведу только одну цитату, но уверяю, что мог бы набрать вот на всю передачу возмущённых, значит, воспоминаний об этом. «Отдавать студентов в солдаты – мерзость, наглое преступление против свободы личности, идиотская мера обожравшихся властью прохвостов. У меня кипит сердце, и я бы был рад плюнуть им в нахальные рожи человеконенавистников…» – написал человек, который не только никогда студентом не был – он и в школе-то не учился. Это Максим Горький в его письме Валерию Брюсову. Но он в данном случае явно совершенно выражает не только своё ощущение – он выражает и ощущение вот того слоя интеллигенции, глашатаем которого, рупором которого он вот-вот станет. Вот-вот, да, уже 1900-й год – Горький уже входит в зенит своей славы. Ну и перед перерывом последняя фотография. Вот, значит, Андрей нам показывает группу молодых людей в военной форме – это студенты Киевского университета. Из Киевского было отправлено в солдаты гораздо больше, чем из Петербургского. Тоже, кстати говоря, Боголепов сказал: ну петербургский хотя бы из-за столкновений с полицией забастовал, а эти-то вообще в поддержку – это ещё хуже. Ну вот они загремели в армию: кто на год, кто на два, а зачинщиков даже на три отправляли. А жизнь у них там складывалась очень по-разному: кто-то попадал к умному командиру батальона или полка (вот я прочитал про одного студента, которого сразу сделали учителем в полковой школе, ну и он занимался осмысленным делом, уважаемым, да – учил неграмотных солдат), а на ком-то, естественно, с одобрения начальства фельдфебели отыгрывались по полной программе. И по меньшей мере один из этих студентов покончил с собой, будучи в армии, от вот этих самых издевательств.
Да. Ну сделаем перерыв сейчас и потом продолжим.
А из книжек я хотел предложить уже второй раз за сегодняшний день замечательную книгу Бориса Хавкина «Немцы против Гитлера». И у нас была статья – это сокращённый вариант – больший вариант статьи о заговорах против Гитлера, военных заговорах, начиная с 1938 года и вплоть до 20 июля 1944 года, их было немало. И есть расширенный вариант статьи на сайте «Дилетанта», а тут уж и книга. И книга, в которой это тоже очень подробно описано. Так что я вам очень рекомендую книгу Бориса Хавкина «Немцы против Гитлера», это очень важная штука, это очень важная книга, и как всегда у Хавкина – это очень…
…это очень хороший исследователь. Прекрасный!
Очень хороший исследователь, прекрасный исследователь. Много книг у него было, и это просто… если хотите его услышать – он ещё был у нас с Айдаром в передаче тогда, ну и на shop.diletant.media, пожалуйста, заходите и книжку возьмите. Я сейчас подумал, пока был перерыв. Я подумал о том, что ведь с этого, с похожего эпизода – это завязка и персонажей и линии у Бориса Акунина в книге «Аристономия» и последующей книги серии «Семейный альбом» – это замечательная серия, просто прекрасная. Ну вот там тоже и преподаватель, который в знак солидарности ушёл из университета и его с разными, совершенно разными судьбами студенты. Очень разные.
Петр Карпович
Господи, да тогда же повыгоняли под это дело – кого только не повыгоняли! Там же вообще в дальнейшем – цвет российского революционного движения: и Носарь, который Хрусталёв, который будущий председатель Петербургского совета рабочих депутатов, и Рутенберг – убийца и организатор убийства Гапона и много-много других очень известных имён: вот все будут тогда из университетов поотчислены. В армию далеко не всех отправляли, но поотчисляли довольно много. Ну а теперь нам пора познакомиться с, так сказать, главным действующим лицом. И сейчас нам покажет Андрей портрет, как раз примерно соответствующий этому времени, Петра Владимировича Карповича. Когда по приговору суда Карпович начнёт отбывать наказание, его сначала определят в Шлиссельбург, потом он уже отправится на каторгу в Акатуй. И там, в Шлиссельбурге, его с большой радостью, потому что он будет свежий человек, с воли, с новостями и так далее, встретит и будет очень привечать Вера Николаевна Фигнер, которая к этому времени уже более или менее заканчивает отбывать свой 20-летний срок в каторжной тюрьме. И вот что она потом в своих мемуарах в справочке о нём напишет. В самих мемуарах она напишет, как ему были рады, как он был подарком с воли, и так далее и так далее. А вот справочка: «Карпович Пётр Владимирович родился 3 октября 1875 года, по другим сведениям 1874-го. По сообщению», – значит, – «сводной сестры его Любови Владимировны Москвичёвой, местом рождения его был хутор Воронова Гута Черниговской губернии Новозыбковского уезда». Это сейчас, после всех, значит, административных пертурбаций, это Брянская область, буквально в 20 км от границы с Беларусью, с Гомельской областью. Вот. Значит: «Сам он – внебрачным сыном владельца этого хутора, бывшего помещика Черниговской и Екатеринославской губернии Савельева. Александр Яковлевич Савельев родился от побочной дочери Екатерины II и князя Безбородко. Таким образом, Пётр Карпович – правнук Екатерины».
Да. Нет, ну сразу хочу сказать: не надо так волноваться. Значит, сведения эти она могла почерпнуть, скорее всего, от самого носителя замечательных екатерининских генов, а насчёт того, что он внебрачный сын помещика Савельева – может быть. Действительно, Воронова Гута принадлежала помещику Савельеву. Сохранилась в Московском архиве, есть копия метрического свидетельства, где сказано: «В метрической книге, хранившейся в архиве Черниговской духовной консистории Новозыбковского уезда села Щербинич Свято-Николаевской церкви за 1874 год под номером 95 мужским записано так: "Родился октября первого дня, окрещён третьего дня Пётр. Родители его – Минской губернии Пинского уезда дворянин Владимир Данилов-Карпович и законная его жена Агафья Филиппова, оба православного исповедания"». Ну, вполне возможно, что он действительно внебрачный сын, что муж его матери, законный муж, записал его своим сыном, чтобы на нём не было вот этого самого… ну и вообще на семье чтобы не было позора. То, что он сам будет, Карпович, Пётр Карпович, будет в приговоре суда числиться мещанином – видимо, его отец был личным дворянином: в этом случае на детей просто не переходило, да.
Вполне возможно. Тогда он мещанин, да.
Он, там, мещанин, или потомственный почётный – там по-разному это решалось, но мещанин – да, вполне распространённый случай. Но вот, конечно, насчёт того, что помещик Савельев плод связи внебрачной дочери Екатерины с канцлером Безбородко – это ну ничем не подтверждается.
Нет, ну там вообще этого нет, если мы всё бедную Тёмкину не можем пристроить…
Вот, да. Гораздо более, казалось бы, очевидная штука…
Ну так или иначе, значит, этот самый Карпович к этому времени уже дважды атаковал высшие учебные заведения. Сначала он поучился в Московском университете, почему в Московском архиве и есть вот копия этого метрического свидетельства, то ли на естественнонаучном отделении физико-математического факультета, то ли на медицинском факультете – не очень понятно. Вылетел за участие в революционной, значит, этой самой… Некоторое время работал там где-то в сельском хозяйстве, ещё что-то, потом атаковал Дерптский университет, поучился там на медицинском (уже точно медицинском) факультете, вылетел оттуда, образовался в Берлине. В Берлине посещал лекции в местном университете, связался с местными русскими революционерами-эмигрантами. Потом, когда будет расследование, охранка через управление заграничной агентуры опросила берлинских коллег – те прислали обстоятельнейший отчёт, этот отчёт уже в середине 1920-х журнал «Каторга и ссылка» напечатал, и там вот где жил, по каким адресам, с кем водился… Недоказуемо, но похоже, что на него в это время оказывал огромное влияние человек по фамилии Левит – Адольф Григорьевич Левиди по паспорту (дело в том, что по паспорту он греческий подданный).
Ну на самом деле знаем мы таких греческих подданных иудейского вероисповедания, да ещё уроженцев Одессы. Левит он, конечно, изменивший свою фамилию на что-то относительно греческое. Вот, судя по докладам немецкой полиции, он гораздо старше Карповича, он имел на него огромное влияние, фактически им руководил, и поэтому возможно, идея отправиться в Петербург и отомстить Боголепову за, так сказать, товарищей студентов, отправленных в солдаты, принадлежит именно ему. Ну а дальше он приезжает в Петербург, приходит в то самое здание на приём, записывается на приём по часам. Министр выходит из кабинета. Если сейчас просители сидят и ждут, пока их по одному пригласят в кабинет, тогда приём проходил по-другому: принимающее лицо выходило в приемную, подходило по очереди к просителям и выслушивало их. Время сокращалось, да и человек, так сказать, не рассиживался, что называется. Собственно, Вера Засулич ведь именно таким же образом, тоже в приёмной в Трепова стреляла. Вот он по её лекалам покушение и планировал. Перед ним стоял другой человек, городской голова из одной из чернозёмных губерний, который прибыл к министру с ходатайством, просил в городе открыть ремесленное училище. Боголепов ему ответил так: «Вы мне сначала привезите гарантийные письма от ваших помещиков, что они своих сыновей будут в это училище…». В реальное [училище], я сказал – в ремесленное, да? Это глупость, конечно – в реальное училище.
Суд
Реальное, ну безусловно, да, гимназисты – реалисты. Так вот: «Привезите мне гарантийные письма, что помещики будут своих сыновей в это реальное училище отдавать. Я для разночинцев его открывать не буду». И вот по словам Карповича, потом уже, через много времени сказанным, когда он это услышал, у него пропали последние сомнения в том, что такой человек должен быть наказан. Он вытащил «Смит и Вессон», выстрелил в шею… Что Вера Засулич стреляла в упор – Трепов остался жив, что в Боголепова – пуля попала в шею: опасное, очень опасное место. Но когда его медицинские светила, в том числе один прямо из Берлина специально был вызван, – Витте его вызвал, – значит, когда начали осматривать, то первые несколько дней его состояние не внушало никакого опасения: ну отлежится, выздоровеет, вроде ничего жизненно важного не затронуто, но потом началось заражение крови и через две недели после покушения, покушение было 14 февраля, а 2, если я не ошибаюсь, марта Боголепов скончался. А уже 17 марта Петербургская судебная палата с участием сословных представителей рассматривала это дело. Сам Карпович был очень удивлён, что его дело рассматривает гражданский суд. Дело в том, что до этого, как правило, дело о политических покушениях такого уровня рассматривал либо специально создаваемый Верховный уголовный суд, либо особое присутствие Правительствующего Сената, либо дело передавалось в военный суд, а военный суд мог приговаривать к смертной казни. И Верховный уголовный мог, и особое присутствие могло. А тут рассматривает Судебная палата, которая к смертной казни приговорить не может. Карпович даже выразит по этому поводу, – уж не знаю, настоящее или инсценированное, но такое вот своё неудовольствие. Объясняя на суде свои действия, он будет говорить так: «Я был уверен, что буду судим военным судом, приговорим к смертной казни. Так я думал. Это не особенно устрашало меня. Но меня судят, оказывается, общеуголовным судом, и смертной казни нет в его распоряжении. Готовым к смерти, меня, естественно, каторга не устрашит и уж конечно не исправит».
Значит, следующую картинку нам Андрей показывает. Это председатель, старший председатель Петербургской судебной палаты, Владимир Фёдорович Дейтрих. Обвинение будет поддерживать – следующий портрет такого тоже, сухого достаточно человека – Фёдор Осипович Грёдингер. Фёдор Осипович – судебный оратор такого цветистого, я бы сказал, толка. И вот, например, небольшой фрагмент из его выступления в прениях: «В Древней Греции был один безумец, Герострат. Желая прославиться и не имея возможности этого достигнуть, этот безумец сжёг чудо из чудес – храм богини Дианы Эфесской. Теперь нашёлся другой безумец. Желая прославиться, он уничтожил величайшее из благ – человеческую жизнь. Этот Герострат перед вами: вот он, на скамье подсудимых».
Ну так себе риторика-то вообще-то.
Риторика так себе, и подпольная печать, естественно, потом изострилась по поводу этого пассажа, утверждая, что это какой же оптикой надо обладать, чтобы в покойном Боголепове увидеть чудо из чудес. Ну ладно, так сказать, тоже – тоже, прямо скажем, так себе шуточки, особенно учитывая повод.
Да. А вот защищал Карповича совершенно замечательный адвокат, следующую картинку нам Андрей покажет, и мы с вами… Андрей? Покажите нам, пожалуйста. Вот, покажите нам, пожалуйста, следующую картинку. Поразительно, но притом что с момента учреждения адвокатуры прошло уже тридцать пять лет, Александр Николаевич Турчанинов, которого мы видим на портрете Валентина Серова, портрет девятьсот шестого года, то есть почти этого времени, – Александр Николаевич один из первых двадцати семи адвокатов, весной шестьдесят шестого года, значит, утверждённых в этом звании. То есть тридцать пять лет без перерывов на адвокатском поприще, принимал участие во множестве политических процессов: по нечаевскому делу, значит, он был в суде, по процессу 193, по процессу двадцати. Это был опытнейший политический именно адвокат, при этом сам он, конечно, революционером не был – это был человек классических либеральных убеждений, но вот он считал своим долгом, значит, таким вот образом, значит, защищать. И у меня есть в связи с этим портретом такая версия – мне кажется, что она имеет право на существование. Известно, что вскоре после того, как Серов написал этот портрет Турчанинова, к нему обратился один коллекционер, который хотел у него купить – за большие деньги, за пятьсот рублей – хотел у него купить портрет покойной сестры (сестра умерла, а Серов ещё при её жизни написал её портрет, он оставался у Серова). Он говорит – пожалуйста, продайте мне, вот я пятьсот рублей даю. Он говорит – хорошо, я вам продам, но с условием, что вы эти деньги переведёте, значит, человеку, который на каторге находится; и назвал адресно Петра Карповича, и об этом специальная запись в одном из журналов революционных будет сделана. У меня есть соблазн заподозрить, что во время, когда он писал портрет Турчанинова, они разговаривали, конечно же, разумеется, и Турчанинов, который явно был очень высокого мнения о своём подзащитном – он в речи об этом будет говорить на суде: что это один из самых чистых, добрых, искренних людей, которых я вообще встречал когда-либо за свою долгую жизнь – что вот Турчанинов ему тоже в превосходных степенях этого молодого человека описал, и Серов решил вот таким образом его поддержать. Значит, Турчанинов занял следующую позицию: он попытался добиться переквалификации обвинения. Он говорит – какое же это умышленное убийство, если он умер не от раны, а от заражения крови, то есть от последствий, да? Здесь нужно говорить о тяжком телесном повреждении. А это совершенно другие, там, наказания: ну да, тоже каторга, но срок – сроки гораздо меньшие. Ну, это у него не прошло. Ну понятно.
Ну это вообще слабовато, потому что если…
Да, не получившееся это предумышленное убий ство.
Серёж, ну а, а что у него есть?
У него других вариантов [нет].
После суда
Единственный вариант, который ему прокурор подыграл на самом деле, сам того не желая, с безумцем Геростратом – можно было бы, конечно, пытаться говорить о том, что он находился в состоянии, так сказать, невменяемости в момент покушения. Но явно совершенно сам Карпович категорически это запретил. Это я просто даже не сомневаюсь, я думаю, что Турчанинов ему – ну, на первом свидании, так сказать, излагая перспективы, предложил такой вариант, и я, я уверен, что Карпович сказал: даже не думайте об этом. В общем, дали ему двадцать лет. Сначала Шлиссельбург, потом Акатуй. Воспоминаний о нём в акатуйской каторжной тюрьме множество. Там и Мария Спиридонова оставила свои воспоминания, в частности. А дальше он попадает – одна за другой – под две амнистии. Сначала амнистия четвёртого года, по случаю двадцатилетия, так сказать – десятилетия, конечно, царствования государя императора, да? Сократила ему срок каторги. Потом амнистия шестого года по случаю учреждения Государственной Думы и открытия Первой Государственной Думы. В общем, в результате вместо двадцати лет он на каторге находился шесть, в тюрьме и на каторге. После чего ему разрешено было перейти на поселение. Ну, Карпович не был бы Карповичем, если бы он доехал даже до этого поселения. Он смылся ещё по дороге. Смывшись по дороге, он выныривает в Петербурге и совершенно логичным образом – а за это время, вроде времени не так много прошло, но за это время партия эсеров-то ого-го как развернулась, да? Поэтому ему, конечно, ему, террористу, к ним прямая дорога. И он моментально, просто как хорошо разогретый нож в сливочное масло, он входит в БО.
В боевую организацию. И становится ну просто вот любимым, ненаглядным сотрудником Евно Фишелевича, или, как полицейские его стыдливо называли – Евгения Филипповича Азефа.
Когда Азеф поцапается с Савинковым, то именно Карпович станет его правой рукой и будет принимать активнейшее участие в готовившемся во время посещения крейсера – броненосца «Рюрик», прошу прощения, значит, на, покушении на Николая II, которое не удалось по не зависящим от революционеров причинам. Когда какой-то полицейский чин – мелкий полицейский чин – совершенно случайно обнаружил бежавшего с поселения Карповича в Петербурге, он сдуру его заарестовал. И в мемуарах начальника петербургской охранки генерала Герасимова есть трогательный и довольно большой абзац, посвящённый тому, как пришлось, значит, Азеф требовал, чтоб освободили, пришлось устраивать инсценировку побега.
Да. А, говорит: сотрудник, которого – очень толковый сотрудник, которого я послал инсценировать побег, вернулся весь, значит, в поту и сказал, что ничего сложнее, чем инсценировать побег человека, который не собирается бежать… Я, говорит, у всех пивных останавливался, там, подолгу, значит, пиво пил, нужду справлял, возвращаюсь – опять он в пролётке сидит. В общем, только, там, с третьего или с четвёртого раза тот понял, что надо бежать – и бежал. Ну а дальше, бежав, он, естественно, уходит за границу, выныривает в Европе, и тут его ожидает, видимо, самый страшный удар в его жизни. Савинков, который потом с ним будет работать, Савинков, как мне кажется, даже с некоторой то ли ревностью, то ли злорадством писал в своих воспоминаниях, что Карпович в Азефа был влюблён по-женски безоглядно. Когда становится известно о предательстве Азефа и когда в этом уже не остаётся никаких сомнений, Карпович сказал сначала – я его достану, поручите мне, я его найду и убью. Но потом из него как будто воздух вышел, он сказал – всё, я больше не эсер, я больше не революционер. Переселился он в Лондон и занимался там совершенно удивительным для революционера делом – он в одной из лондонских бань работал массажистом. В этом качестве его знавал будущий советский посол в Англии.
Да. И в своих мемуарах об этом, в «Записках советского посла» Майский пишет: вот, мы последний раз, значит, увиделись с ним, там, в начале семнадцатого года, он собирался ехать в Россию, я его отговаривал – дескать, подождите, сейчас время не очень удобное, вот буквально, там, подождите немножко, и будут хорошие условия для того, чтоб в Россию ехать. Но он сумел добыть место на некоем пароходе, который шёл из, значит, Лондона в Тронхайм, в Норвегию, оттуда рассчитывал, соответственно, добраться, видимо, там, сухопутным путём дальше. Но это семнадцатый год. В Северном море пароход атаковала немецкая подлодка. Значит, дальше два разных рассказа, один рассказ принадлежит товарищу, с которым они вместе плыли из Лондона, а другой – одному из спасшихся офицеров. Ну не, офицеров – ну, офицеров, да, видимо, этого самого парохода. Пароход-то, скорее всего, на военной службе был во время войны, да? И один рассказ товарища: мы с ним оказались в разных шлюпках, но их шлюпке не повезло – её затянуло воронкой от уходившего под воду парохода.
А офицер написал, что вот этот русский, вот он – не хватило, не хватало места в шлюпках, он благородно отказался от своего места и остался на спасательном круге в холодном северном море, ну и, соответственно, погиб таким вот образом. Ну, в любом случае дно океана ему могилой. Вот такая вот совершенно невероятная, на мой взгляд, жизнь. Ну а что касается истории с Боголеповым – да, действительно, эхо этого выстрела очень громко прозвучит, и дальше будет, дальше будет покушение на Сипягина, и там уже покушавшегося отдадут под военный суд и приговорят к смертной казни, и казнят уже – правительство миндальничать, что называется, не будет, видимо, осознавая, что речь идёт не об отдельных эксцессах, а о самых, так сказать, о самой настоящей волне индивидуального террора, ну а то, что будет твориться в годы первой русской революции мы, мы себе представляем – в общем, вплоть до разоблачения Азефа эсеры, конечно, будут выдерживать очень высокий…
Градус индивидуального террора.
Владимир Львович Бурцев, да, совершенно верно, используя человека, который – инициативника, как говорят в таких кругах, который работал в, значит, кругах, близких к департаменту полиции и от которого… Ну, там история Лопухина очень интересная, которому – директор департамента, которому потом прилетело, так сказать, по полной программе. Мы в своё время делали же передачу о партийном суде над Азефом, и…
Да, и на сайте Евгения Сычёва можно найти – любители знают, где хранится архив «Не така», можно найти и звук, и расшифровку, всё, потому что это была давняя передача.
И посмотреть-переслушать. Ну вот вообще это прекрасно описанная и участниками, и свидетелями, и исследователями описанная всякая история. Но вот мне показалось интересным, что вот такой необычный человек. Ну и потом – министр народного просвещения, конечно, часто вызывает неприязнь, это вообще такая должность нехорошая, кресло-катапульта то, что называется, да? Ну понятно, что поскольку образование – это массовая услуга, всегда будет множество недовольных и среди преподавателей, и среди обучающихся, и среди их родителей. Поэтому можно вспомнить, конечно, и с какой ненавистью про Фурсенко говорили, и с какой ненавистью про Филиппова говорили, и про Ливанова говорили, про министров нашего времени. Но, конечно, никто из них – слава богу! – не вызывал такого ожесточения, что вот за это, что называется, и убить, как говорится, не жалко. Ведь на с...
Нет, ну, ну это такое здесь высокомерие, какое-то…
И я хочу сказать, что ведь поступок Карповича очень мало кто осудил. На самом деле. У меня такое ощущение, что при всей несимпатичности Трепова даже людей, которые Засулич всё-таки осуждали за то, что она в него стреляла, было больше – вот, ну, не встретил я… Слушайте, ну это самое, Витте, министр финансов, в своих воспоминаниях пишет о Боголепове абсолютно нейтрально, без малейшего сочувствия. О Сипягине, которого убьют через год, он пишет – один из лучших, честнейших дворян России…
О Боголепове ничего такого, просто констатирует: вот я доктора пригласил, доктор мне обещал, что выздоровеет, а вот не выздоровел. Опа.
Lubov нам пишет, писала ещё в начале передачи, что в центре Гомеля есть улица Петра Карповича.
Есть улица, да, есть улица Боголепова, совершенно верно.
Карповича, Карповича, конечно.
Он, кстати говоря, по «Википедии», по-моему, он даже и родился в Гомеле. На самом деле он родился не в Гомеле, он родился – ну, там до Гомеля, я так понимаю, что около пятидесяти вёрст по прямой.
Ну там лечь и поползти, там не получится так. Да. Да.
А там его отец потом просто работать будет, в Гомеле. Он в Гомеле ходил в гимназию, потом заканчивал уже в Слуцке, а начинал он учиться в гимназии в Гомеле, так что он, конечно, имеет к Гомелю самое непосредственное отношение.
Конечно, да. Вот, ну что же, хорошо, да. Разойдёмся. Кто празднует завтра – тех поздравляем, вот, кто, кто верит, кто соблюдает завтрашний день, Восьмое марта. Вот. Ну и мы вами встретимся на очередном деле, на очередном суде в следующий четверг. В следующий четверг мы всех ждём.
По крайней мере мы на это рассчитываем.
Конечно рассчитываем. Несомненно. Хорошо. Всё, всем счастливо.
Всем всего хорошего, до свидания.
[1] Валентин Гафт исполнил роль Берии в фильме «Пиры Валтасара, или Ночь со Сталиным».