ОДЕССА 60-Х

Одесса 60-х... Город под летним солнцем ещё пахнет тёплым ракушечником: железобетонные панельные дома только-только начинают ставить. У старых, ещё дореволюционных доходных домов в аккуратных земляных проплешинах, специально оставленных на стёртых булыжных тротуарах, огороженные стальными решётками растут толстенные коричневые, перевитые побегами стволы виноградных лоз, ветвящиеся над улицей на тонкие жёсткие плети, из которых тянутся к невидимым снизу струнам лески, идущей над широкими затенёнными переулками, сотни гибких зелёных усов — стеблей, на которых зреют кислейшие грозди и колышется море больших резных листьев. В городе августовская жара, а в переулках темно и прохладно. Подъезды дореволюционные, с лепниной и уцелевшими в революцию и войну солидными дверями с бронзовыми ручками. Ступени низкие, широкие, мраморные. И перила у лестниц деревянные, удобно ложащиеся в руку.

Со двора на каждом этаже — длинные балконы из кухонь, как в Италии, и чёрный ход, по которому когда-то прислуга заносила продукты, а прачки бельё. В ванной комнате железная печка на ножках, через которую идёт труба. Для того, чтобы была горячая вода, в ней нужно жечь газеты и мыться быстро — она быстро остывает. Но моются редко, когда воду подают, а это не всегда. Для чистоты есть море. На кухне у каждого соседа стоит ведро с водой, чтобы было чем слить или для кухонных нужд использовать, когда единственный кран начинает хрипеть и кашлять, говоря, что воду опять перекрыли: её дают по несколько часов в день. Хотя газовые плиты стоят и примусы, которые на всякий случай не выбрасывают, используют редко. Электричество есть. Впрочем, оно с дореволюционных времён есть: толстые витые провода на фарфоровых бочоночках изоляторов совсем не такие, как плоские, к которым привыкли в Москве.

Летом вся жизнь во дворе. И это-таки была жизнь! Соседки перекрикивались с балкона на балкон, звали детей домой, кормить или, после дворовых драк, на суд и расправу. Отношения между собой родители тоже выясняли публично. Какой там Феллини или Антониони, какой неореализм, какая Италия! В Одессе — это было и кино, и театр, и цирк одновременно. На балконы народ шёл слушать вопли разъярённых мамаш, как ходил бы в театральную ложу. И не зря. На всю жизнь в памяти осталось: «Циля Марковна, ваш Сёма очень сильно обидел моего Аркашу (варианты: Марика, Петю, Мишу), так если он его ещё раз пальцем тронет, я ему так дам, что он будет стоять, как барельеф на стенке»! И найдите ещё один город, где так выясняют отношения, что на это можно продавать билеты! По крайней мере в нашей стране. За что, впрочем, Одессу начальство и не любило. Юмор-юмором, но город был нелояльный к любым властям, включая партийные, и таким остался.

Что до удобств, туалет был один на квартиру, но у каждого соседа имела место быть своя доска и свой гвоздик с нарванными осьмушками газет. Никакой туалетной бумаги ещё нет в помине: она появится в 1969-м, а в обиход войдёт в 70-е. Лампочка в туалете тоже у каждого своя и тут важно не перепутать, чью включаешь. Не катастрофа, особенно если ошибся ребёнок, но неправильно. Надо блюсти кодекс поведения в коммуналке: потом, в 80-х, после женитьбы, пригодится уже в Москве. Все всё видят, все всё про всех знают, все всех угощают тем, что готовят. Нормальные соседи живут в дружбе и сотрудничестве, превращаясь во что-то вроде большой семьи — всем так проще. Не исключено, что где-то живут иначе, но Б-г миловал, обошлось без знакомства с этой стороной жизни. Чёрно-белые телевизоры, есть у всех, но работают настолько самостоятельно, что их часто приходится проситься смотреть к соседям. И это нормально.

Что делать, когда на экране голубая муть и серые снежинки, а удар кулаком по телевизору не помогает? Спички не помогают, сколько их во все щели проклятому ящику не вставляй? Идёт венгерский «Капитан Тенкеш»: куруцы с лабанцами воюют, «Майор Вихрь», болгарский «На каждом километре», американские «Лесси» и «Дактари», где гениальная колли оспаривает во всесоюзном масштабе любовь детей у шимпанзе Джуди? Только проситься к соседям. А если «Черноморец» играет? Мало кто из поклонников киевского, тбилисского или московского «Динамо», ЦСКА или «Спартака», «Пахтакора» или «Жальгириса» может себе представить, что такое игра «Черноморца» для одесситов в 60-х. С болельщиками у этой команды всегда было хорошо. Опять же — в высшую лигу пробились, вместе со СКА (две команды из одного города!), у «Интера» миланского выиграли... Не дать соседям посмотреть матч — это же кем надо быть?!

Квартиры — сплошь коммуналки, но в районе спокойно и тихо. Послевоенных банд уже нет, постсоветских ещё нет, так что балконы на втором этаже, идеальные для квартирных воров, никто не защищает решётками, которые появились только в 90-х. Даже тот, под которым растёт огромный каштан, и то никто ни на какие замки не запирает. Зачем? Всё же с улицы видно: кто днём полезет? А ночью все дома. Открытая площадь, в центре сквер с пыльными каштанами и заброшенным памятником Льву Толстому, под окнами кольцо троллейбуса, который идёт по Дерибасовской. Горлицы кольчатые сквер освоили, как раз тогда в городе они и появились. То ли воркуют, то ли курлыкают... Народ сначала удивлялся, но постепенно привыкли. Не чайка, конечно, и не воробей, но раз поселилась, имеет право. Вольная птица — в самый раз для вольного города.

Напротив, на углу, киоск мороженого, в котором только что появилась новинка — короткие картонные стаканчики с тёмно-бордовым сладко-кислым фруктовым шербетом, к которому полагается плоская деревянная палочка. Вкуснее были только шоколадные конфеты фабрики имени Розы Люксембург, которые изредка в заказах ветеранам войны выдавали: «Спутник» с ликёром, «Чернослив в шоколаде» и «Вишня в шоколаде». Чисто одесская продукция — их в Москве в помине не было. Что характерно, в каждом городе такая продукция была, для него уникальная. То ли для туристов (что вряд ли: по крайней мере не для своих), то ли партийное начальство творчески подходило к дореволюционному кондитерскому потенциалу. Вкусно было до невозможности, что называется, ум отъешь. Но хрен достанешь, если не в заказах к очередному празднику тем, кому эти заказы положены. Почему?! Загадка природы.

Недалеко киоск, где можно зарядить газом мятый алюминиевый сифон. Заливаешь его водой, ставишь в холодильник и в жару всегда есть ледяная газировка, бьющая струёй в стакан. Без неё Одесса — не Одесса. Как и без каштанов, нарвать которые — только выйти на балкон. Гладкая, коричневая, деревянная лоснящаяся округлость скрыта под светло-зелёной колючей кожурой, которая лопается, когда каштаны падают на асфальт. Непонятно, что интереснее: круглый шарик в руке или колючие половинки оболочки, которые быстро высыхают, но для лодочек годятся в любом виде. Только солдатиками их не нагрузишь — тонут, на груз не рассчитаны и очень быстро опрокидываются, тем более, солдатики ещё старые — оловянные, тяжёлые. Но лёгкие, из пластмассы, только-только появятся, и то в Москве. Их ещё достать надо. Играли ими дома — в отпуске и так есть чем заниматься.

На Кутузовском стоял «Дом игрушки», а несколькими остановками троллейбуса дальше — центральный «Детский мир». Места для маленького ребёнка сказочные. Правда, в «Детском мире» приходится мерить одежду и обувь, что было скучно, но интересное там тоже было. Что до «Дома игрушки», там ещё не было инвесторов, брэндов и технологических заморочек, рейдеры не существовали, как класс, а бандиты, из числа которых они нарисуются в 90-е в огромном количестве, жили далеко от Москвы: в Средней Азии, на Кавказе, в Сибири... До них оставалось лет тридцать. Они ещё не стали хозяевами жизни, в Москве появлялись от случая к случаю, себя вели тихо и незаметно. Что до Одессы, местных, дореволюционных и послевоенных бандитов помнили, про них рассказывали, но это было далёкое прошлое. Зато одесситы ещё были — настоящие, и было их много.

Были яркие, известные всей стране. Самый известный — Утёсов (Жванецкого ещё никто не знал, он в конце 70-х для публики возник) и масса врачей, писателей, поэтов и шахматистов. Были никому не известные, вроде одинокого старика, который десятки лет на Льва Толстого, на кольце троллейбуса растил и пестовал тот виноград — и после него он-таки зачах. Они чинили часы и обувь, торговали семечками и мелкими варёными креветками «рачками» (с ударением на первый слог) в газетных кульках, марками на уличной «бирже» и всем на свете на Толчке, куда мореманы привозили то, что у них не нашла таможня. Они заряжали сифоны и стояли у прилавков с копчёной скумбрией и кефалью (в мире не было рыбы вкуснее, чем та кефаль — особенно горячего копчения), мелкой камбалой, глосиком, и бычками на Привозе... Старые одесситы, в тельняшках, парусиновых брюках-клёш и вытертых до белизны кожаных сандалиях, под которые люди интеллигентные непременно носили носки. Те самые, которые сейчас — признак российской некультурности, по мнению нового поколения идиотов.

Это был их город, полный юмора и солнца, их море и их белесое от жары небо. И они были его, и делали его таким, каким он был, просто живя в нём. Они придумывали и рассказывали анекдоты, ссорились и спорили, заводили романы с местными барышнями, раскормленными до правильного состояния, чтоб взяв её в руки человек понимал, что мает в руках ВЕЩЬ, и с приезжими тощими дурындами, но это уже было не всерьёз. Пели под гитару и пестовали особо умных и талантливых детей, понимая, что каждый из них может стать Карузо или Гилельсом — надо только стараться. Остальные дети вели нормальную жизнь, становясь знаменитой одесской шпаной, про которую написано песен и книг больше, чем про весь остальной Советский Союз вместе взятый. Каждый первый из них мечтал уйти в море, каждый второй в него уходил и не все возвращались домой. Море вообще жестокое.

Море окружало город и делало из них особый народ — одесситов. Смесь греков и евреев, итальянцев и молдаван, французов и румын, русских и болгар, цыган и украинцев, поляков и сербов, испанцев и турок... Говорили они на таком языке и с такой интонацией, что их можно было опознать на любом конце света. В Нью-Йорке и Тель-Авиве, Москве и Питере, Сиднее и Ницце одессита видно за километр и слышно за два. Левантийский город, какими когда-то были Марсель и Барселона, Бейрут и Стамбул, Александрия и Касабланка. Единственный в такой в стране и в мире. Город де Рибаса, Ланжерона и дюка де Ришелье, Зеэва Жаботинского и Бабеля, китобойной флотилии «Слава», прекрасных женщин и великих жуликов... Город портовиков и биндюжников, весельчаков и романтиков. Какой в Одессе оперный театр! Какие музеи, пусть не такие большие, как в Москве и Питере! А открытые летние кинотеатры — и это, несмотря на комаров! Там можно было курить и лузгать семечки под новые или старые фильмы — и это на свежем воздухе! Великое дело в жару.

Там прошёл первый в Российской империи еврейский погром (греки устроили) и именно там после этого родилась фраза, что «Еврейский погром — это когда евреи собираются вместе и идут бить кого-то, кто их не любит сверх абсолютно необходимого». Там стоял и до сих пор стоит на бульваре статуя Дюка, на которую хулиганистая поговорка рекомендовала смотреть с люка — и это-таки было неприлично. Там Потёмкинская лестница на которой Эйзенштейн снимал свой «Броненосец Потёмкин» и бьют знаменитые куранты, там порт и Воронцовский дворец с беседкой. Там пляжи, чьи названия помнят все, кто бывал в Одессе: «Аркадия» и «Отрада», «Ланжерон» и «Дельфин» с их мелким песком и вечной проблемой — прийти пораньше, чтобы не лежать на голове у соседей. Причём одесситы, приходя на пляж, плавали до буйков, играли в карты или ели.

Последнему предавались с особенной страстью бабушки и мамы, которые раскармливали до состояния повышенной пухлости детей. Виноград и варёная кукуруза, помидоры с солью и икра из синеньких (домашняя, в майонезных баночках), кефир и булочки запихивались в них с истинной страстью. Здоровый ребёнок худым быть не мог в принципе, что гениально описал Жванецкий. Он должен был плавать, загорать и есть, причём всё это делать не снимая панамки, чтобы головку не напекло. В итоге дитя становилось равномерно толстеньким, с перевязочками на ручках и ножках, красным, как рак, и плавало как рыба на любой волне, тем более, что утонуть в принципе не могло: вода выталкивала. Впрочем, загорали все, особо везучие до непередаваемого равномерно коричневого колера, причём самый шик был, чтобы подмышки были в лучшем случае чуть светлее прочего организма. И это-таки была задача!

Читать книги на пляже тоже можно было, но проще было этим заниматься на Приморском бульваре, на скамейках, под огромными старыми платанами с пятнистыми светло-зелёными гладкими стволами, напротив «Лондонской» (официально она была «Одесса», но кто её так называл?), где иногда, в отсутствие интуристов, можно было пообедать знаменитым борщом и котлетами по-киевски: настоящими, по правильному рецепту, а не жалкими ублюдками, которые за них выдают по всему свету, позоря оригинал. Те же опции иногда выпадали в «Красной» — нынешнем «Бристоле», на Пушкинской. Там была неплоха бризоль. Наконец, был вокзал. В прямом смысле этого слова. В ресторане которого кормили... как в ресторане. Грибной суп в горшочке под крышкой из теста и такое же жаркое там были роскошные, по крайней мере в 60-х. Потом он испортился, дойдя до того печального состояния, до которого положено было дойти в советские времена вокзальной кухне, но тогда...

В США такие рестораны на вокзалах ещё можно найти, в том же Нью-Йорке, на их «Гран Централ». Старая школа. У нас — увы. Но и в те годы они мало где сохранились. Начальство начало летать самолётами. Так что традиция, заложенная во времена Российской империи и в СССР поддерживавшаяся как минимум до времён прихода к власти Леонида Ильича, ушла в прошлое. И это по-настоящему жалко. Впрочем, вокзал в Одессе, как и Киевский в Москве, в те времена было что-то с чем-то. В Одессу семья ездила летом на отдых: оздоравливать детей в море. Крым был исключён из-за астматического бронхита — жутко обидно, поскольку дед там имел дом с большим участком, в который папа вбил не один год жизни, сажая там вишни, виноград редких среднеазиатских сортов и огромные узбекские помидоры «бычье сердце». В 60-е бабушка умерла, так что дом в Евпатории продали. Чего туда было ездить, если ребёнок в больницу попадает? А в Одессе влажности не было, туда врачи ездить разрешили.

В Москве загружались в купе: папа, мама и двое детей. С раскладушками, матрасами для них и парой чемоданов. В Одессе на вокзале встречала толпа и везла в коммуналку, где, в комнате дедушкиного сослуживца, старого весельчака и вечного холостяка, размещались. Тогда все ездили ко всем в гости — мало кто останавливался в гостиницах. Традиции такой не было, да и поди, найди там место. Опять же, миллионером никто не был. Приличная гостиница была для интуристов: Рязанов правильно в «Вокзале для двоих» ситуацию с ними зафиксировал. Встречали все, кто мог: дядя Миша Земшман, отставной флотский подполковник, его брат дядя Володя, отставной военврач с женой и детьми, и семья Сокуренко, любимые соседи по коммуналке. Хватали багаж и детей, сажали на трамвай и ехали до Тираспольской, тогда улицы 1905 года. А там за угол, по переулку под аркадой из виноградных листьев, подняться на второй этаж и жить до самого отъезда.

Обратно тем же самым трамваем до вокзала везли переложенные газетами и упакованные в картонные ящики, аккуратно перевязанные бельевыми верёвками, килограммов сто-двести овощей и фруктов, в Москву. Хватало их до декабря, когда папа из отпуска, который каждый год проводил в Ташкенте, где был похоронен дед, привозил примерно такую же порцию витаминов, плюс местные специалитеты: самсу и лепёшки, которые лежали сколько угодно, становясь каменными, но в духовке, сбрызнутые водой, в один момент превращались в свежее упругое тесто, пахнущее кунжутом. Тандыров тогда в Москве не было, в ресторан «Узбекистан» ходила только элита, но вкус остался в памяти на всю жизнь. Точно так же, как осталось умение паковать ящики, аккуратно и прочно увязывая их, и делая из бельевых верёвок удобные ручки, быстро забрасывать в вагон и заполнять купе, ничего не передавив.

Что до одесских заготовок, загружались синенькие, которые выращивали местные корейцы, похожие на фиолетовые торпеды, помидоры всех степеней зрелости, красно-бурые и зелёные, чтоб доходили постепенно, круглые и продолговатые, «сливки», огромные зелёные яблоки — антоновка и семеринка, кабачки, огурцы, груши, абрикосы и персики. Без фанатизма — для семейного стола. В Москве с Киевского вокзала до дома надо было ехать на троллейбусе, без пересадок. Замечательный это был транспорт, трамваи и троллейбусы. Так жалко — убила их нынешняя московская власть. Ну, так и всю страну жаль. Такую разбазарили и растащили... А больше всего жаль, что когда на Донбассе замятня началась, не послали начальники наши, в нужный момент, армию до Днепра и вдоль азовского и черноморского побережья, до самого Приднестровья. Теперь остались о той, старой, настоящей Одессе, одни воспоминания. Она, впрочем, столько оккупантов видела... Переживёт и этих.