ВОЕННАЯ КАФЕДРА МИСИС

Продолжается День танкиста? А то! Все уже выпили и повторили, шашлык, кто на югах живёт, подъеден, жёны и дети построены (сегодня можно - завтра они всё припомнят), внуки уложены... По крайней мере, мелкие. Нечего им до ночи сидеть. Народ гитары терзает, старые песни поёт. "От удара войны термоядерной не спасёт лобовая броня, фотокарточку ты обязательно сохрани, чтобы помнить меня". На мотив "Прощания славянки". И главное - припев попротяжнее и пораскатистей: "Прощай, не жалей, слёз горьких не лей, а как вернусь из лагерей ты ж поцелуй и обогрей!" Три года, с третьего по пятый курс. Три месяца лагерей на Волге, в Путиловских болотах, под Калинином. Чёрт с ним, что теперь он Тверь. Тогда был Калинин, навеки в воспоминаниях им и останется.

Вспомним их поимённо, офицеров нашей военной кафедры, по крайней мере тех, кто больше всех запомнился. Хороших и плохих. Умных и глупых. Добрых и свирепых. Порядочных и подлецов. Тех, кого любили и с кого брали пример, и тех, кого терпеть не могли. И тут ещё вопрос, кому было хуже, студентам, которых не любил препод, или препод, которого не любили студенты. Притом, что причины могли быть всякие. Друга Толика Циоса, к примеру, терпеть не могли, потому, что подозревали в нём скрытого еврея, хотя был он причерноморским украинцем, скорей всего греко-бессарабского происхождения. Очень смуглый. Очень упрямый. Дружил с евреями. Из Котовска, так что акцент был чисто одесский. Так что, кто он получался, по мнению наших офицеров?! Украинец? Ага. Два раза, туда и обратно.

Да ещё и на экзамене по огневой подготовке, на возмущённый отсутствием у студента Циоса знаний, вопрос подполковника Сиверскова, не пацифист ли он, Циос сгоряча автоматически ответил: "Да, я пацифист!" Лучше б он сказал, что тот пид-рас... Легче бы перенёс подполковник. Два он Толику вкатил тут же. А на кону был, между прочим, венгерский стройотряд, и паспорта заграничные уже выписали. Так что, как автор в качестве рационализации - "рацухи" мишени из многослойной фанеры для кафедры пилил и красил их в цвет хаки, как за портфель водки капитану Шурову, дай ему Б-г здоровья, друзьям оценки у него ставил и у Циоса вместо двойки пятёрка образовалась - отдельная тема. А как автор его паспорт вырывал у гада-Кучеряева, младшего из двоих Кучеряевых на кафедре, секретаря факультетского бюро, об этом надо рассказывать особо. Свой шанс на партбилет тогда похоронил - и очень правильно сделал.

Ну - это был Циос. А Володю Ильницкого, одного из наших двух украинцев из МО-75-1, отличавшегося классическими, роскошными усами, по каковой причине он носил сразу две клички: "Усатый" и, чтобы уж точно его ни с кем не спутать, "Усатый хохол", добряка, отслужившего своё в армии, который, вроде, на этом основании должен был стать любимцем кафедры, гоняли... за усы. Поскольку кому-то из господ офицеров почудилось, что раз они заходят аж на подбородок, как у классического запорожца, то это уже и не усы вовсе, а полуборода. Володе приказали всё, что ниже линии губ, сбрить. Он, с некоторым изумлением, объяснил, что это предмет его национальной гордости, а если он половину их сбреет, то это уже будет не предмет гордости. Как минимум, его. Скандал был...

Другого нашего украинца, Володю Олейника, по кличке "Большой хохол", бывшего десантного старшину, который службу понимал лучше большей части офицеров, очень хотел загнать на гауптвахту после лагерей, недели на две, тогдашний начальник военной кафедры - полковник Мамаев, пьяница и скотина редкостная. Сынок его, которого он на кафедру пристроил лаборантом, был картёжником и наркоманом, а сам Мамаев любил рассказывать, как он в Чехословакии в 68-м местных жителей танком давил. Хотелось верить, что врёт, но он с таким удовольствием про это рассказывал и так это смаковал... Так вот, Олейнику нашему, который в лагерях одной из трёх рот курса командовал, Мамаев в лагерях как-то начал мозг вынимать, и вынимал долго. Нёс какую-то ахинею. Тот его слушал, слушал... Очень спокойный был, как все сильные люди. А когда тот, запыхавшись, замолчал, пытаясь набрать воздуха и начать нудить снова, спросил: "Товарищ полковник, разрешите обратиться?" И, не давая Мамаеву ответить, сообщил: "Товарищ полковник, идите на х-й, пожалуйста". Развернулся и пошёл. Тот ему что-то пытался вслед кричать, но очень брызгавшая изо рта слюна мешала. А догонять Олейника, кулаки у которого были размером с полковничью голову, он не рискнул. И правильно сделал. Так бы ему врезали...

Ну - это с украинцами. А были ведь и евреи - настоящие. Друга Сахно, Сашу Иоффе, из Запорожья, сильно невзлюбил подполковник Чирской. И таки ровно за то, что тот был стопроцентный еврей. При этом знал тот всё, выправка у него была отличная - папа у него, Израиль Матвеевич, воевал, и в серьёзных войсках, но вот отчество... Плюс курчавые волосы и немного выпуклые глаза... Плюс неистребимая картавость... Гонял как собаку, раз за разом валил и принципиально запарывал на пересдачах, пока в один из дней не подменил его любимец студентов, добряк и умница, майор Цельман. Который в своё время принципиально взял фамилию отца, хотя по маме мог спокойно числиться русским, и этот факт ему продвижение по службе изрядно тормозил. Поставил он Иоффику давно им заслуженную положительную оценку и отправил побыстрее с глаз долой, пока Чирс не вернулся. Гонял Цельман, к слову, на "Жигулях", которые языкастые студенты прозвали БМЦ - "Боевая машина Цельмана", одной из двух машин на кафедре, имевших имя собственное.

Второй была БМБ - "Боевая машина Ботяна". Точнее, подполковника Ботяна, отличавшегося зычным голосом, неукротимо свирепым нравом и кирпично-красной брыластой физиономией, над которой студенты втайне посмеивались, подозревая, что причина её - непрерывное пьянство. А потом перестали, узнав, что это нервная экзема, после того, как дочка у него погибла. Столкнули в давке девочку под электричку... Так подполковника жалко стало!

Ну, знамо дело, был на кафедре до Мамаева полковник Иванов - и.о. её начальника, целый год, пока на пенсию не ушёл. Добрейшей души человек, бывший школьный учитель, которого как на фронт призвали, так он в армии и остался. Прошёл он всю войну. Детей, судя по всему, очень любил, и студентов считал такими же детьми, в чём был не так уж далёк от истины. Так что обращаясь к ним говорил: "Воин!", и расплывался в добрейшей улыбке. А потом уже очень вежливо объяснял, в чём именно "воин" накосячил. Было очень стыдно, страшно не хотелось его расстраивать...

Был полковник Петров, боксёр, здоровенный, жёсткий - на пересдачу мог влёт отправить, но не подлый. Не стукач и не ябеда. Всегда он после лагерей в Москву студентов сопровождал - на катере, который шёл вниз по Волге, и всегда там с ним рубилово было. Бухие все были после дембеля, а тут Петров. Тому двойку поставил, этому, или за списывание выгнал. Ну, и... Был подполковник Курамшин, спокойный и позитивный, генеральский зять, который автора, как знатного рационализатора назначил начштаба сборов, после чего на них пришлось ехать на две недели раньше, готовить диспозицию, а уезжать через два дня после всех остальных, оставшись сворачивать хозяйство. Очень был хороший, достойный и умный человек.

Были два сильно пивших приятеля-майора, Вощанкин и Штильман. Вощанкин был кафедральной знаменитостью. Был он на самом деле трижды майором. Три раза получал погоны с двумя просветами и одной звездой, дважды их терял. Первый раз на танке проутюжил сад деду-бандеровцу на Западной Украине, который в ответ на просьбу дать яблочко попробовать защитнику родины, очень уж злобно и далеко новоиспечённого майора-москаля послал. Не стоило ему этого делать. Остался без сада. Второй раз был и того лучше. Он тогда уже на кафедре работал. И случилась у метро Октябрьская-кольцевая драка. Большая драка, можно сказать, грандиозная. А когда милиция её разогнала и начала разбирать кучу-малу, которая в эпицентре этого молотилова была, с самого её низу вылетел чей-то кулак и метко двинул старшего патруля в глаз. Ну и понятно, что за кулаком открылась фигура в доску, в хлам, в сиську пьяного майора Вощанкина, который как раз обмывал на кафедре звезду, ну и... Мужик на самом деле был умный, только шебутной. Дочку приёмную нежно любил, от последней из жён. Очень красивую, но очень тупую. Курсантов вечно просил её по математике и физике натренировать. Пил. Особенно любил на халяву. Как в третий раз майора получил, вечно плечо с погоном как бы ненароком вперёд выставлял, чтоб видели, что при его росточке смотрелось дивно. Но зла никому не делал. В лагерях как-то страшно погорел: подкрался ночью к костру, вокруг которого сталеплавильщики сидели, как раз вечерять собравшиеся, на предмет опрокинуть с ними стакан. Благо у них с собой было. Не учёл, что на закусь они лягушек с лучком и картошечкой запекли, под майонезом. Хорошие были лягвы, мясистые, местные. Но это был 80-й и это было не во Франции. Как ему лапку посочнее протянули, так его, бедолагу, в кусты и унесло, блевать. Ну, не привык советский офицер тогдашний квакушками водку закусывать. А зря.

Кто был ещё? Майор Перчик, великий спец по сексуальному воспитанию студентов. С применением такой лексики занятия проводил, что даже старики наши женатые краснели. И капитан Жидких, который на кафедру откуда-то был переведен старлеем, потом в одночасье стал капитаном, а затем и майором. Говорили, что был он сыном погибшего генерала, которого его друзья наверх тянули. Хороший был мужик, роста маленького, крепкий, как дубовый пенёк, с якутскими глазами. Но быстрый карьерный рост его испортил, так что начал он студентов заваливать. Причём высмеивая. Кому такое понравится? Так что каратисты наши с ним за это рассчитались. Кто именно, история умалчивает. Только окликнули его как-то по фамилии. Обернулся он, и в лоб ногой получил. Маваши ему провели, в стиле полный контакт. Да так, что он на пару недель зрение потерял и в лагеря приехал злой, как чёрт, только к осени. После чего тут же сцепился с автором, и дал ему наряд на офицерской кухне вне очереди - дрова рубить. Ну, испугал ежа голым афедроном. Топор автор всегда любил и орудовал им в те годы ловко. И бросал на меткость, как тот томагавк, и крутил не хуже нунчак. А уж дрова... А после института и лагерей встретились они в одной группе у Коли Мартынова, однокашника авторского, который на Чермете учился и в стиле Шотокан тренировался, у Дмитриева. Чёрным поясом в итоге стал - не нынешним, а настоящим. В "Альфа-группе" у Фридмана и Хана работал, в системе безопасности. И погиб в 2000-х. Убили его бандиты. Но тогда до этого ещё почти четверть века была. Так вот, встретились на контактном спарринге автор и тогда уже майор Жидких. Ну и разобрались между собой. Майору пару раз в пах прилетело. Он автору по голове маваши - уширо маваши провёл. Маленький-маленький, ноги короткие, толстенькие, мышцастые, а вертушку хорошо крутил. После этого и подружились. Чего друг на друга дуться?

И наконец, последний по порядку, но не по значению, полковник Иван Маркович Литошенко, кафедральный златоуст. Какие перлы выдавал! Это его было: "Труба круглого диаметра", "40% тока течёт по этому синему проводу, 60% - по тому красному, а тут они встречаются и дальше текут вместе", и "Ток течёт, течёт, подходит к тумблеру Т-1, стоп. Стоит, ждёт. Щёлкаем, он опять течёт, до тумблера Т-2 доходит, стоит. Щёлкаем им. И тут он, ток, как попрёт!"... Запомнился Иван Маркович тем, что в лагерях, обходя местность, заметил стоявшие под деревом кроссовки. Бегал кто-то из ребят, и на своё горе, переодеваясь, оставил их на виду. Фирменные, "Адидас", западные. То есть не наши патриотические кеды, а изделие вероятного противника. Дефицит страшный, да и дорогие по тем временам. Тут же вызвал Иван Маркович дневального и приказал их... закопать. И закопали. А где, не сказали - не велел Литошенко. Такой был принципиальный человек. Не дай Б-г.

Разное на той военной кафедре было, ещё на старой, располагавшейся в маленьком кирпичном жёлтом дореволюционной постройки здании, напротив метро Октябрьская, на месте которого теперь сплошные железобетонные громады. Тогда памятника Ленина на площади ещё не было, а здание МВД только строили. На него летом танковую пушку из открытого окна наводили, тренировались прицеливаться... Очень строители дёргались. Ну, да чего только с кафедрой связано не было. Новую-то построили в Тёплом стане. Танки туда из ангара на Таганке перевезли, всё прочее хозяйство, с Октябрьской. Никаких занятий по строевой с автоматами в Парке Горького, с непременным их завершением в местных пивных. Никаких орудий, смотрящих на ошарашенных прохожих из открытых окон... Да и кто там на кафедре сейчас преподаёт - кто знает? Сорок лет прошло. Прежних офицеров наверняка нет ни единой души. Да и жив ли кто? Разве что Сергей Жидких. Но и он наверняка давно уже на пенсии... Возраст. Дай им всем, кроме, понятно, Мамаева, детям их и внукам всего самого хорошего. Отличные были мужики. Многому научили.