НЕМНОГО МОЛОДОСТИ

Так осточертело писать о политике и политиках... Новости ими забиты. Кто сказал, что, кому и почему сказал, чего не сказал, что имел в виду. Какие будут последствия в мире (!) от того, что где-то кто-то что-то сказал — или сделал. Холера — никаких!!! А почему? — спрашивает на полном серьёзе человек, представившийся корреспондентом и зачем-то назвавший имя и фамилию — кому бы они были нужны, кроме его папы с мамой и работников ЗАГСа. Потому, что ты дурак, раз дурацкие вопросы задаёшь, хочется ему ответить. Но он же, в принципе, не виноват.

Виновато его начальство в недоношенной капсюльке, где он работает, которая себя средством массовой информации называет. Школа виновата, которая, с её ЕГЭ — не школа вовсе, а так, курсы по натаскиванию для сдачи идиотских тестов, подготовленных для превращения нормальных детей в таких же дебилов, как те, кто отечественным образованием командуют. Те виноваты, кто их на все их посты назначил — от министерских до начальника московского городского образования. Так что, если их когда-нибудь с их сверхвысоких постов попрут, то из-за этого. Ну, и из-за медицины и науки, с которыми они сделали то же самое.

Но раз не про политику — тогда про что? А про то, чего уже нет, и больше не будет. Давно нет, и даже дома, в котором оно было нет. Снесли. Ещё после кризиса 2008 года. Старый был дом. И ресторан, о котором речь, тоже был уже тогда старый. Тридцать с лишним лет на этом месте находился — на нью-йоркском Манхэттене. «Аргентинский павильон и гриль». Асадо делали на открытом огне. Газовая горелка, решётка, ничего особенного. Аргентинское мясо и такое же вино. Чилийское, вроде, лучше. Но к аргентинскому мясу надо родное. Правильное вино к правильному мясу — как хорошо подогнанные к шпаге ножны. Гладко идёт, и на душе легче.

Есть люди, которые полагают, что лучше, чем мираторговское мясо, в мире нет. Ну, у каждого свой секс. Они настоящего аргентинского не пробовали. Бразильского. Южноафриканского — особенно горб зебу нежен. Японского, правильно приготовленного, мраморного. Как там у Гайдая было? «Кому и кобыла — невеста». Вот это про разницу между настоящим мясом, которое после правильного приготовления ложкой можно резать, и тем, что у нас пока сходит за мясо премиум-класса. Это как разница между политиком и государственным мужем — или леди. Почувствуйте разницу. Но, раз уж о политике ни-ни, вернёмся к воспоминаниям.

Уже и не вспомнишь точный адрес. Сорок восьмая или сорок шестая улица, между Пятой и Шестой или Шестой и Седьмой авеню. Ресторанная. Что точно — идти надо было на Вест, к Гудзону. Официанты пожилые, седые спокойные, как удавы. Старый седой манхэттенский негр с хорошо развитым чувством собственного достоинства (не будем позорить их, называя афроамериканцами — это Обама им был, со своим кенийским папашей-алкашом и мамашей, от которой осталась масса снимков неглиже в стиле бурных 60-х), знающий и любящий свою работу до мелочей — столп американской кухни, которая на самом деле ЕСТЬ, что бы по её поводу ни говорили и не писали те, кому, в отличие от автора, не повезло с ней лично познакомиться.

Чоризо и чурраско, кресс-салат и зелёный, на хорошем оливковом масле чимичурри, чёрный фасолевый суп и яблочный пан-кейк, фламбэ, прямо у стола облитый крепчайшим спирным и подожжёный — Г-ди, как это было здорово! Там назначались встречи с друзьями, пока их ещё не разделила насмерть крымская тема. Там удавалось расслабиться после сумасшедшего, но успешного дня в окружении людей, к которым в обычной жизни было на пушечный выстрел не подойти, но по еврейской линии... Специфика жанра — случайно попал в поле зрения, ещё в 90-м, и так, с тех пор, оттуда и не выпадал. Да и до сих пор... Нет никакого мирового правительства и не будет — есть телефонная книжка и случайное попадание в правильное время в правильное место. А дальше всё от тебя зависит.

Методом проб и ошибок подобран был точный набор. Попадание в десятку — персонально и на все времена. Восемнадцатиевоунциевый чурраско. Не больше, не меньше. Грубо говоря, полкило нежнейшего, полосой, зажаренного с крупной солью на решётке мяса, сочного, как предвыборные обещания мэра, но настоящего, без обмана. С травяным, чечночно-оливковым чимичурри — идеально. Хлеб — не собственной выпечки, без московских извращений, но свежий, из соседней пекарни. Перед мясом — кресс-салат. Шикарная штука, если знать, как его готовить. Или, зимой, наваристый, коричнево-чёрный фасолевый суп. Так согревает, если поперчить от души... После — яблочная оладушка, размером с тарелку, карамелизованная, с огня. И вино. Красное, бутылку. И можно жить дальше.

Дальше — на улицу. Уже ночь — с поправкой на манхэттенские огни, из-за которых темно по-настоящему там не бывает никогда. Если остановился в отеле, лучше пройтись. Если нет — доходишь до угла, голосуешь... Более или менее сразу такси остановится. За рулём, как правило, сидит человек из Африки, Пакистана или Бангладеш, который город знает хуже тебя, раз в десять, а за пределами Манхэттена вообще не бывал. Так что отслеживаешь путь и периодически даёшь ему ценные указания насчёт направления — «дирекшнс». Главное, чтоб он хоть немного рассекал по-английски. Или, точнее, на том слэнге, который за него сходит в Городе Большого Яблока, он же Багдад над Подземкой нашей юности...

Давно это было. Теперь ни того ресторана нет, ни здания, в котором он когда-то был, ни того Нью-Йорка, в который приходилось ездить чаще частого. Изъезженного на метро и такси, а до того, когда денег было мало, а сил много, исхоженного пешком вдоль и поперёк. Ещё до кризиса и до санкций. До Обамы и Трампа. Когда будущее было непонятным, но светлым, и в него стоило верить, а невозможных вещей не было в принципе. Всего-то надо было отбиться от бандитов и аферистов, не ожидать ничего от государства, ждать от которого было нечего, заработать пару миллионов и помочь тем, кто был умнее тебя и знал то, что в мире мало кому удавалось узнать, но деньги зарабатывать не умел. Хорошее дело — молодость.