Никита Михалков: утомлённый солнцем

«Если я что-то утверждаю, я не обязан представлять доказательства. Если вы утверждаете обратное, опровергая меня, это вы должны доказательства представлять. Разве это не так?», - сказал Никита Сергеевич в эфире одной из передач пару лет назад. Эта фраза, как и многие другие, легко находимые на просторах Интернета, делает Михалкова – в первую очередь, в глазах поколений, заставших только «Цитадель» и «Предстояние» – героем мемов, человеком, который, называя последние, упомянутые выше, работы «притчей» и «гениальной картиной», лишь расписывается в том, что связь художника с реальностью немного потеряна; не добавляют восторга относительно персоны режиссёра его политические взгляды и высказывания и скандалы, в которые он угождал на протяжении последних десятилетий. Памятуя обо всех провалах и «спорных» моментах биографии, люди склонны скептически воспринимать творчество Никиты Михалкова или не воспринимать его вовсе. Причём, любые фильмы, независимо от жанра и года выпуска. Имеют на это полное право.

Стоит ли отделять творца и его взгляды от произведений, им созданных – тема для дискуссий, ставшая особенно острой в последние несколько лет. В данном случае пресловутую линию раздела провести довольно трудно, но мы постарались это сделать. В конце концов, так же трудно (и странно) говорить о «Рабе любви» или «Неоконченной пьесе для механического пианино» сквозь призму того, что делает постановщик сейчас.

Усадьба на берегу Оки. Лето. Всё вокруг зелено. Мальчик по имени Петя крепко спит, когда солнечные лучи начинают светить ему прямо в лицо. Некомфортно и неудобно. Он переворачивается на другую сторону, лицом к стене. Люди, остановившиеся в той же усадьбе, среди которых и дядя мальчика, уверены, что «всё будет по-старому». «Всё остальное – не ты, все другие – чужие». Впереди – ужасы, потрясения, войны и переделка общества; но это, скорее всего, просто дурной сон среди вечного лета. Можно продолжить отдыхать.

Действие большинства лент Никиты Сергеевича разворачивается в прошлом, в государстве, в котором вот-вот случится – или уже случилась – революция, навсегда изменившая ход истории. Как ни странно, Михалков не сгущает краски, а, кажется, намеренно делает время на пороге смуты более светлым и тёплым. Вспомним, и в «Свой среди чужих…», где действие разворачивается во времена Гражданской войны, и в «Неоконченной пьесе…», и в более поздних «Утомлённых солнцем» – везде лето. Будто память отодвигает общественное на второй план, оставляя только личное.

Совсем немного места настоящему отводится и в советской реальности. Есть герои, они любят, смеются, плачут, едят и выпивают, но не принадлежат себе сегодняшним в полной мере. В камерной драме «Пять вечеров» (стоит сказать, что почти все фильмы режиссёра, снятые в СССР – камерные истории, по форме легко адаптируемые для, например, театральной сцены; размах и тяжеловесность пришли гораздо позже) Тамара Васильевна и Александр Петрович, роль которых блистательно исполняют Станислав Любшин и Людмила Гурченко, встретились в конце 50-х годов – и здесь пусть и недалёкое, но прошлое – после пятнадцати – если не больше – лет разлуки. Герои были вместе в начале 40-х, до войны, а затем расстались, как казалось, навсегда. Всё та же коварная память оставила им вспышки из прошлого, то и дело бьющие в голову, и фотографии, которым в картинах режиссёра уделяется важное, хоть и кажущееся третьестепенным, место. «Улыбнитесь, постарайтесь не шевелиться, это будет фотография. Единственная, которая останется после всего, что будет. Но пока не знаешь. Потом – сколько-то лет подряд – жизнь». После «ж и з н и» всегда следует и побеждает любовь.

Мы уже упомянули феноменальную игру актёров в фильме «Пять вечеров». Правда заключается в том, что восторженные эпитеты можно применить к работе актёрского ансамбля в любом из произведений Никиты Сергеевича. Даже в эпизодах – прекрасны все и везде.

Михаил Ефремов в «12», Юрий Богатырев, великий артист, в голове – уверен, не только в его – автора текста напрямую ассоциирующийся исключительно с работами Михалкова и заслуживающий отдельного, самостоятельного текста, Константин Райкин в «Свой среди чужих, чужой среди своих», Олег Табаков в «Нескольких днях из жизни И.И. Обломова», грандиозная роль Нонны Мордюковой в «Родне», Александр Калягин где бы то ни было, Михаил Ульянов в «Без свидетелей» – всё это вспоминается в случайном порядке, навскидку; сколько ещё людей заслуживают упоминания, не счесть. Про роли самого режиссёра, даже вне своих фильмов (привет «Жмуркам» и многому-многому другому), забывать также не стоит. Да, возможно, некоторые из них, не только самого Никиты Михалкова, можно упрекнуть в излишней экспрессии и решить, будто актёры «переигрывают», но такова природа лент постановщика, ничего не поделаешь. Слишком эмоциональной она кажется для кого-то.

Всем прекрасно известно, из какой семьи происходит режиссёр, кем был его отец, что и как писал и что думал и говорил. Интернет-критикам сразу станет «всё ясно», но не положение Михалковых, которое, понятное дело, было довольно привилегированным, снимало за Никиту Сергеевича картины. Он – совместно с постоянными членами творческой группы, о которых чуть позже – просто знал, как сделать хороший фильм. Да, Сергей Владимирович помог с решением пары организационных вопросов во время съёмок «Свой среди чужих, чужой среди своих», может быть, ещё кое-где, но не более. Чужими руками или мозгами картину не поставить.

Раннего Михалкова вообще трудно обвинить в отдалении от тем и языка, понятных простому человеку. Высокомерия и снобизма здесь не встретить. В «Неоконченной пьесе для механического пианино» он смеётся над героями, ежедневно ведущими праздные беседы о судьбе России и её граждан, почти не покидая при этом пределов собственной усадьбы (усматривается ли тут «наброс» в сторону советской интеллигенции, чьи беседы отличались от «генеральских» лишь местом проведения – внутри не усадеб, а квартир в центре Москвы –, вопрос открытый); в «Родне» очень точно показывает заботы и быт людей эпохи позднего СССР. К сожалению, со временем простота и близость дистанции куда-то испарились, словно герой Олега Меньшикова во всё той же «Родне», уезжающий служить не очень понятно, куда, на безымянную территорию, название которой, на самом деле, к тому моменту хорошо известно. Он едет в Афганистан. Осмыслять ужасы той бессмысленной войны предстоит следующему поколению режиссёров.

Пару месяцев назад мы выпускали небольшой текст про Эдуарда Николаевича Артемьева, великого композитора и бессменного автора музыки ко всем картинам Михалкова. Артемьев, один из прародителей электронной музыки в Советском Союзе, создавший не один десяток мелодий, известных сотням миллионов людей, если они даже и не догадываются, кто их автор, наряду с оператором Павлом Лебешевым и Александром Адабашьяном, соавтором сценария, художником-постановщиком и актёром эпизодов нескольких лент Никиты Сергеевича, являлся частью своеобразного костяка творческой группы режиссёра. При всём уважении к мастерству постановщика, невозможно представить первые фильмы Михалкова без музыки Артемьева. Они заставляют смеяться, плакать и любить. Великие мелодии великого человека.

Сегодняшний день вкупе с недалёким прошлым – период, где, очевидно всем, что-то пошло не в том направлении. На смену камерности пришла монументальность. Проблем «маленьких людей» больше не существует – во главе угла стоят дела государственной важности. Если раньше в фильмах Никиты Сергеевича фигурировали простые люди, говорящие о том, что и где у них болит, кого они любят и из-за кого страдают, в которых зритель узнавал себя, то теперь он видит на экране сплошных вождей и национальных лидеров: Берию, Сталина, Ворошилова и Александра III. Если раньше сам Никита Сергеевич играл официанта, атамана или сельского врача, то теперь он – император или человек, макающий лицом в торт самого Иосифа Виссарионовича. Масштаб сильно изменился.

Жизнь крупных государств не течёт на Олимпе или вокруг него. В своё время режиссёр заслуженно оказался там, на самой вершине, но перестал видеть то, что происходит несколькими уровнями ниже. Это касается не только вопросов, связанных с кинематографом. Настоящий художник должен быть способен «проснуться однажды дождливым весенним утром, полежать, подумать, послушать музыку и честно сказать себе вдруг: «А ведь я никто в этой жизни»». Тогда на нём «ещё рано ставить крест». Ему свойственно своевременное осознание того, что волнует общество, внутри которого он существует и проблемы которого он описывает. Если тех, с кем и о ком можно поговорить, поблизости нет, художник начинает общаться с самим собой или с давно ушедшими из жизни историческими личностями. И наигрывать что-то по инерции, будто механическое пианино из одноимённого фильма. Что ж, это тоже путь. Своеобразный, но путь.