треть конфет за одно спасение
мороз в этот раз оказался недругом. он жёг сетчатку, рвал в клочья щеки и нос, а еще не разрешал дышать. казалось, вот-вот, и любое слово, сказанное вслух при нём — рассыпится в ледяную крошку под ноги. если постараться, получится наскребать на снежок.
на непредвиденный случай — вдруг понадобится собственный язык склеивать обратно.
Эндрю, пряча замерзшие руки в карманы куртки, аккуратно вышагивал по протоптанной дорожке, стараясь минуть все препятствия. не получалось. зеркально тонкий и злорадный лёд, как бы специально вырастал прямо у него под ногами. он злился. Эндрю — вместе с ним.
он выполнял очень важное поручение. в любой другой день бы с радостью прокатился по протоптанной дорожке, разодрал бы колени и вернулся с охлажденными, полными россыпью красных звезд, руками — но не сейчас. сейчас он аккуратно нес болтающийся на запястье пакет с молоком. как мама и просила — трех процентный, стоимостью как пачка треть его любимых конфет и в синевато-жёлтой упаковке. пакет был увесистым и слишком жидким. эндрю таких упаковок боялся, они ему были противны даже на ощупь.
но это было поручение (героическое, специально для него) от мамы. поэтому подойти к его выполнению эндрю решил досконально. он аккуратно вышагивал каждый намеченный им шаг, приближаясь к дому и попутно собирал все ледышки. они — его препятствие. прямо как у марио на старенькой приставке.
раз шаг, два шаг, три - два шага и никак не назад. импровизированный марш провозгласил своим знаменем плотно завязанный шарф, конец которого развевался на ветру. экипировка полководца была теплой, пуховой и очень-очень душной. шлем давил на виски, на которых что-то всё ещё крутилось.
а третий убежал. прямо под громкое шуршание и всхлипывание, доносящееся со стороны мусорных баков.
мама просила не смотреть в тёмные углы. мама говорила — там ничего нет. мама говорила, что…
закончить перемолку всех слов Би не получилось. всхлипывания перешли в тихое рыдание, мимо которого, Эндрю уверен, пройдет любой взрослый, а ребенок испугается.
мама говорила, что он супер герой. защитник. он не ребенок, который испугается. и не взрослый, который пройдет мимо, уповая на то, что его предшественник сзади — поможет беззащитному ребенку. и так цепочка сложится еще годами безразличия. это плохо. очень и очень плохо.
мусорный баки неприятно пахнут, стоит подойти к ним вплотную. эндрю морщится, утопает в теплом шарфе еще больше и замечает свернувшийся клубок в три погибели, рядом — еще один клубок. он поменьше и пушистый.
он стоит, заледеневший, потому что клубок — человеческий. и потому что пушистый клубок — нет. пушистик — живой и крошечный. дрожащий так сильно, что кажется, будто он вибрирует от холода, как телефон по утрам.
— эй?.. — выходит почему-то тихо. почти без воздуха. почти без буквы «й».
человеческий клубок дергается. поворачивает голову. свет падает так, что половину лица невозможно разглядеть, но глаза — сразу. блестящие, как у тех игрушечных кукол, что закрывают глаза, если их положить, и открывают — если поднять.
только эти так не закрываются, и на ресницах плотным одеялом лег иней.
— не подходи… — всхлипывает Робин.
та самая Робин, которая сидит на переменах у окна и рисует на запотевшем стекле маленьких человечков. та самая, что никогда не плачет при других. та самая, что однажды дала ему леденец «чтобы щёки не были такими серьёзными».
— …не подхожу, — говорит он поспешно, хотя сделал уже шаг, сам того не заметив. пакет с молоком недовольно плескается на запястье. ревностно напоминает о себе, бьёт по бедру.
робин вытирает нос рукавом, почти злится. по-глупому и очень комично. прячет подбородок в варежку, как черепашка голову в панцирь.
маленький мокрый комочек, похожий на то ли ветошь, то ли свалявшийся шарик шерсти. он дрожал, подрагивал, едва стоял на лапках, а в глазах — огромных, блестящих, будто нарисованных — отражался весь мир в миниатюре: и дом, и снег, и их двое.
— котёнок, — подтвердила Робин. и голос её стал мягким, как тёплое молоко.
ветер трепал котёнку спину, поддувал под брюшко, норовя унести обратно, но тот стоял. стоял и смотрел просительно. выбирал, можно ли верить.
эндрю смотрит на котёнка в ответ. крошка. у него даже уши ещё не стоят как следует, и хвост скручен вокруг туловища, как мокрая верёвочка.
котёнок пытается пискнуть — выходит только клочок воздуха.
и что-то в эндрю в этот момент проясняется, словно он наконец нашёл спрятанную силу в игре. ту, что открывается только тем, кто не боится заглянуть под мусорные баки.
— надо забрать его, — решает он вслух.
робин поднимает на него глаза — морские, округлённые, как пуговицы на хлопковой рубашке.
— но он… — она запинается. — я не могу. мама… не разрешит. и у меня… у меня руки холодные. я его уроню.
и действительно: варежки у неё тонкие, белые только на одной стороне, а с другой — серо-коричневые от снега, на который она, похоже, уже давно опиралась.
эндрю оглядывается на пакет с молоком. поручение. важное.
но котёнок — он ведь тоже… поручение? от того, что живое и маленькое надо спасать.
— я понесу, — говорит он строго, как взрослые говорят по телефону и тянет руки к котёнку.
он крошечный. легче, чем снег. легче, чем голодная птица. почти невесомый — если не считать того, что он дрожит так, что кажется, дрожат и кисти эндрю.
котёнок пытается вдохнуть глубже, но выходит жалобный, почти беззвучный писк.
робин поднимается, утирает ладонями колени и уже не выглядит клубком. теперь она солдат, который готов идти в разведку, но притворяется, что просто гулял где-то неподалеку.
— ты… ты молодец, — тихо говорит она. — настоящий.
эндрю моргает. так, несколько раз — быстро. выдавливает из ресниц остатки мороза.
— какой настоящий? — бурчит он. — просто котёнок мерзнет. и ты.
робин фыркает. кажется, впервые за последние полчаса.
— я не мерзну, — возражает она. — я плакала.
— идём, — решает эндрю, крепче прижимая котёнка. — надо домой. я его погрею. потом принесём назад, если… ну… если мама скажет.
— если твоя мама скажет «нет»… — она думает секунду, морщит нос. — то мы всё равно его спрячем.
робин заговорщицки улыбается. почти опасно.
и они идут рядом, пока котёнок тихо дышит под курткой. снег хрустит. мир, кажется, не такой уж и злой, каким был пять минут назад.
и только пакет с молоком покачивается на запястье — поручение выполнено, хоть и с задержкой. и дополнением, которое, на радость двум новым друзьям, будет принято с объятиями и лаской.