Мунихион
Десятый месяц аттического года, мунихион, как и месяц элафеболион, был назван в честь праздника Артемиды. В месяце было как минимум два дня, посвященных этой богине. 6 числа Мунихиона афинские девы отправлялись в Дельфинион, святилище на берегу Илиссоса рядом с Олимпионом, где поклонялись Аполлону и Артемиде. Девушки отправлялись на молитву и несли с собой ветви священной афинской оливы, перевязанные белой шерстью. Плутарх, который для нас является единственным источником информации об этой церемонии, объяснил ее происхождение, связав ее с Тесеем. В 6 день мунихиона он вместе со своими товарищами по несчастью отплыл на Крит, чтобы встретиться с Минотавром, а перед отплытием посвятил венок Аполлону в Дельфинионе. Тесей в легенде был тесно связан с культом Аполлона, но, хотя Плутарх и не говорит об этом прямо, гораздо вероятнее, что эта церемония была посвящена Артемиде, а не ее брату.
Шествие девушек было бы неуместно по отношению к богу, и, что еще важнее, 6-е число месяца было традиционной датой для праздников Артемиды, в то время как 7-е было днем Аполлона. Несомненно, первоначальная церемония не имела никакого отношения к Тесею, а была просто коллективной молитвой от имени общины, и поскольку она проводилась 6 числа и женщинами, то, вероятно, имела целью обратиться к Артемиде, как богине, за защитой. [1]
Более известным праздником Артемиды был тот, что дал название месяцу – Мунихия. Предыдущий месяц, элафеболион, был назван в честь праздника Артемиды, который практически исчез из народного признания, но Мунихия, хотя никогда не имела большого значения, сохраняла определенное положение. Вероятно, это было связано с тем, что он был посвящен Артемиде как богине-покровительнице крутого холма Мунихия, который лежал в глубине Пирея. С момента основания в качестве военно-морской базы Афин в 492 году до н.э. порт и окружающий его город росли в численности и богатстве. Поэтому местные культы приобрели гораздо большее значение, чем имели изначально.
Предание об основании культа было довольно бесцветным – в нем просто говорилось, что святилище было основано Мунихом, героем, давшим имя этому месту. Но одна часть ритуала была связана с особой легендой. Это было жертвоприношение козы Артемиде, предположительно в день праздника. Рассказывалось, что в святилище проникла медведица, которую убили афиняне. Этот поступок вызвал гнев богини, которая в наказание наслала на людей чуму. Они обратились к оракулу, который объявил, что средство будет найдено, если кто-то принесет в жертву Артемиде свою дочь. Такой ответ, естественно, вызвал нежелание подчиняться, пока один человек по имени Амбарос не вызвался выполнить предписание оракула в обмен на пожизненное семейное жречество богине. Он решил проблему жертвоприношения посредством довольно наивной хитрости. Приведя свою дочь в святилище, как бы принося ее в жертву, он спрятал ее в глубине святилища. Затем он привел козу, одетую как его дочь, и принес ее в жертву. [2] Можно задаться вопросом, не указывает ли эта история о подмене на очень древние времена, когда изначально Артемиде приносили человеческую жертву. В легендах богиня часто ассоциируется с подобными жертвоприношениями.
Также было бы интересно узнать, действительно ли в классические времена козу одевали в некую одежду или украшали женской бижутерией. Форма легенды, кажется, требует таких деталей – козлы часто были жертвами Артемиде и сами по себе вряд ли нуждались в мифе для объяснения причин.
Коза и медведица указывают на Артемиду как на хозяйку зверей и богиню дикой природы, а другой элемент праздника показывает ее богиней Луны. Специальные пироги, называемые амфифонтами («всесветлыми»), несли в процессии 16-го числа мунихиона. В них кругом вставляли зажженные свечи, и древние комментаторы, вероятно, были правы, видя в этом некую ссылку на круг Луны. Помимо использования в общественной процессии, их также приносили в частном порядке в качестве подношений богине.
Во фрагменте комедии «Бедная девушка» и «Родянка» Филемона изображена женщина, молящаяся: «Артемида, прекрасная госпожа, тебе несу я, великая, этот пирог, всесияющий, да будет он подношением тебе». [3] К эллинистическому периоду праздник, очевидно, стал в Пирее всеобщим.
Эфебы (юноши, проходившие военную подготовку) устраивали регату, кульминацией которой была морская гонка вокруг мыса от гавани Пирея до гавани Мунихия. Это мало было связано с Артемидой, которая, в отличие от Аполлона, не была особенно связана с морем. Аналогичные события происходили позже, на Диисотерии. Похоже, два праздника были просто удобными датами для спортивных состязаний, являвшихся частью курса обучения юношей. [4]
Другая любопытная особенность истории о Мунихии – мотив медведицы как повода для гнева богини. Очевидно, как показывают многочисленные легенды, Артемида ассоциировалась с этим животным и, возможно, сама в первобытные времена представлялась в его облике. Местом, наиболее связанным с этим аспектом, была не Мунихия, а Браврон в восточной Аттике, где Артемида была великой местной богиней с важным храмом. Ее культ был принят афинским государством, и к концу VI века Артемиде Брауронии даже было дозволено занять часть Акрополя.
В восточной Аттике существовал ежегодный фестиваль под названием Браурония, который, как и Панафинея, отмечался с особой пышностью каждый четвертый год, когда его организовывали не местные чиновники, а та же афинская комиссия из десяти иеропоев (исполнителей священных обрядов), которая отвечала за Панафинею. [5]
Однако не сам праздник был наиболее примечательной особенностью ритуала в Бравроне, но практика «представления медведицы» (arkteuein). Считалось, что это ритуал умиротворения Артемиды, который исполняли маленькие девочки, не старше десяти и не младше пяти лет. Они были одеты в длинные желтоватые одежды и, вероятно, имитировали действия медведя, идущего на задних лапах. В мифе, представляющем собой более убедительный вариант части мифа об Артемиде Мунихии, говорилось:
По окрестностям часто ходила медведица, которая была приручена и жила в святилище. Девушка, игравшая с ней, дразнила животное, и в гневе медведица вырвала ей один глаз. Братья девушки убили медведицу, чем пробудили гнев богини, наславшей на людей чуму. Когда афиняне обратились к оракулу с просьбой найти средство, им было сказано заставить девушек во искупление вины «принести медведицу». Поэтому афиняне постановили, что девицу нельзя выдавать замуж, пока она не исполнит этот ритуал. [6]
Миф является лишь рационалистическим объяснением требования, чтобы девочки проводили свою юность в Бравроне, служа богине «в облике» медведиц. Должно быть, это был древний обычай, восходящий к тем временам, когда Артемида сама считалась медведицей, которую должны сопровождать другие животные. Возможно, тогда все местные женщины Браврона должны были выполнять эту обязанность до брака. Но к тому времени, когда культ был признан частью афинской государственной религии, практика исполнения роли медведицы стала обязанностью и привилегией ограниченного числа аристократов. Это прекрасно продемонстрировано Аристофаном в его комедии «Лисистрата», где хор женщин перечисляет различные сакральные обязанности, которые они выполняли, и описывает, как роскошно их содержали, пока они их выполняли.
Семь годков было мне,
В сумке шерсть я несла.
В десять лет зерно молола для владычицы святой.
В платье алом, во Бравроне, я медведицей была.
Дочь отцовская,
Потом я шла с корзиной,
Спелых смокв гроздь неся. [7]
Этот список четырех этапов ее роста является интересной иллюстрацией той роли, которую молодая девушка играла в религиозных праздниках. Последнюю из них, когда девушка была уже достаточно взрослой и выступала в роли несущей корзину, мы видели в различных религиозных процессиях.
Непосредственно предшествующей стадией была медведица в Бравроне, которая прекращалась в возрасте десяти лет. В чем заключались ее обязанности, можно проиллюстрировать на примере маленьких керамических кувшинов, недавно найденных при раскопках святилища. На них изображены «молодые девушки, бегущие или танцующие, иногда держащие факелы или венки в месте, которое можно назвать святилищем по наличию алтаря и посвященным Артемиде – по наличию пальмового дерева». Некоторые из девушек изображены в коротком хитоне – предположительно, желтом халате, - на других обнажены. Считается, что это было частью ритуала, и возможно, что упоминание Аристофана о сбрасывании одеяния указывает на этот факт, что в какой-то части церемонии девушки сбрасывали одежду и совершали обряд обнаженными. [8]
Две предыдущие функции, упомянутые хором, также заслуживают отдельного рассмотрения. О тех, кто молотил, упоминается редко. Они измельчали муку для священных лепешек, приносимых в жертву Афине. Предположительно, они использовали легкие ручные мельнички и небольшое количество муки, необходимое для таких ритуальных подношений – иначе эта работа была бы непосильна для маленьких девочек. Схолиаст, комментирующий Аристофана, уверяет нас, что они выходили из высокородных семей и что это была почетная функция. В обычных обстоятельствах работа на мельнице была тяжелым трудом рабов. Цель ее заключалась в том, чтобы обеспечить Афину, богиню-девственницу, домашней прислугой, обладающей соответствующим достоинством и чистотой.
Первая функция – «нести невысказанное» (в переводе «нести шерсть», у Парке «нести тайное, невысказанное» - прим. пер.) - часто упоминается в афинских надписях и словарях. Аррефоры – девочки от семи до одиннадцати лет, из которых базилевсом ежегодно выбирались четверо; их кандидатуры утверждал народ. Как мы уже видели, две из них принимали участие в ритуальной церемонии начала ткачества одеяния Афины на празднике Гефеста. Но свое название они получили не от этой функции. Об этом рассказывает Павсаний, который, очевидно, считал, что записывает нечто малоизвестное.
То, что следует далее, вызвало у меня большое удивление – и это не всем известно, но я пишу то, что произошло на самом деле. Две девы живут неподалеку от храма Афины Полии (на Акрополе) и называются афинянами «носительницами невысказанного». Определенное время они живут рядом с богиней, а когда ночью наступает пир, поступают следующим образом: надевают на голову то, что жрица Афины дает им нести, но ни та, что дает, не знает, что дает, ни те, кто несет. На Акрополе есть участок, посвященный Афродите, который называется «Садами», и к нему ведет естественный подземный ход. Девушки спускаются по этому ходу, оставляют внизу то, что несли и берут что-то другое, завернутое в ткань. Затем они отпускают этих девушек и приводят на Акрополь других на их место. [9]
Хотя Павсаний является однозначным авторитетом в области религиозной практики, его рассказ можно было бы счесть довольно надуманным, если бы он не был в значительной степени подтвержден исследованиями Бронера. Он обнаружил в северном утесе Акрополя подземный ход, который вел вниз между скалами к святилищу под открытым небом с надписями, указывающими на то, что оно было посвящено Афродите. Это был, очевидно, тот путь, по которому Аррефоры путешествовали ночью со своей таинственной миссией. Вся процедура указывает на то, что это был магический ритуал плодородия: таинственность, ночное исполнение и тот факт, что его совершали только женщины, - все указывает именно на это. Выбор маленьких девочек, а не взрослых, вероятно, был обусловлен, как это часто бывает в магических обрядах, верой в то, что маленькие дети ритуально чисты и поэтому менее склонны нарушить эффективность церемоний какой-либо нечистотой.
Эта процедура, должно быть, относится к тому первобытному периоду, когда Афина была богиней общины, выполнявшей все функции, и поэтому была связана с плодородием растений в той же степени, что и с войной или ремеслами. На самом деле первоначальными предшественниками Аррефор вполне могли быть дочери древних афинских царей или другие молодые женщины, которые спускались из дворца на Акрополе, чтобы совершить этот тайный ритуал. После падения царской власти должность Аррефоры была открыта для дочерей знатных семей, но из по-прежнему выбирал базилевс, царь, который в религиозных целях заменял наследственного монарха. Кроме того, они по-прежнему должны были жить на Акрополе в непосредственной близости от города богини, которой служили.
Ритуал связывал Афину и ее служителей на Акрополе с Афродитой, чье святилище находилось прямо под скалами. Она была богиней плодородия, как человеческого, так и растительного. Бронер обнаружил в святилище фаллические символы, но тот факт, что оно называлось «Садами», говорит о том, что оно также было возделано и ассоциировалось с ростом растений.
Представление о женщинах, тайно спускающихся с одними таинственными предметами и возвращающихся с другими, наводит на мысль о параллели с Тесмофориями. Нильссон полагает, что эти культы смешались, но более вероятно, что они представляют собой различные развития одного и того же примитивного ритуала. [10] Дата, когда состоялась эта церемония, совершенно не ясна. Павсаний не дает никаких указаний на этот счет. В одном из поздних словарей говорится, что Аррефории были праздником Афины, который проводился в месяц Скирафорион, последний в аттическом году и в разгар лета. Но сложность использования этого факта в качества доказательства даты заключается в том, что в той же записи лексикограф записывает альтернативное написание с буквой Е: Errephoria или Ersephoria. Это слово, несомненно, также существовало в значении «несущий росу». Это был праздник, связанный с Эрсе, богиней росы, которую в легенде отождествляли с дочерью афинского царя Кекропса. Оба слова встречаются в аттических надписях, и похоже, что первоначально они были совершенно отдельными, но в эллинистический период их часто путали. В поздней литературе эти два значения настолько смешались, что, например, невозможно понять, был ли праздник в скирофорионе принесением таинственных предметов в святилище Афродиты или процессией в честь Эрсы.
Если дата в середине лета имеет какое-то особое значение, то это может быть церемония, связанная с росой – призыв к богине даровать живительную влагу жаждущей пересохшей земле. Если это так, то ночной ритуал Аррефоры мог происходить в любое другое время года, но более вероятно, что во время посевной или в период раннего роста. [11]
Прежде чем мы оставим Аррефор, стоит упомянуть еще несколько причудливых деталей. Они носили белые одежды, а если надевали золотые украшения – то они становились освященными. Смысл этого обычая неясен. Может быть, мистическая сила Аррефор была такова, что предметы, с которыми они соприкасались, якобы не могли впоследствии использоваться в мирских целях? А может быть, это был косвенный способ отучить заботливых родственников одаривать маленьких девочек причудливыми украшениями? Если они это делали, украшения оставались собственностью Афины. Наконец, интересно отметить, что для маленьких девочек на Акрополе была названа специальная аллея для игры в мяч. Предположительно, им разрешалось играть в игры, как другим детям, когда они не исполняли священные обязанности.
Упоминание об этом месте происходит из рассказа о жизни оратора Исократа, в котором говорится, что на Акрополе в этой аллее для игры в мяч стояла бронзовая статуя, изображающая его играющим мальчиком, играющим в игру, похожую на хоккей. Можно было бы скептически отнестись к идентификации, но это утверждение хорошо доказывает существование аллеи для игры в мяч, а также бронзовой статуи мальчика-хоккеиста в этом месте. Использовалась ли площадка как мальчиками, так и девочками? Эти вопросы остаются без ответа. [12]
Бронер обнаружил в святилище Афродиты в садах надпись, датируемую серединой V века, которая свидетельствует о празднике в честь Броса, о котором нет других сведений. В ней просто говорится, что праздник в честь Эроса проходил 4-го числа Мунихиона.
4-й день месяца традиционно посвящался Афродите, поэтому он подходил и для праздника Эроса, которому поклонялись и в других афинских святилищах. Поскольку других упоминаний об этом празднике нет, нет и подробностей ритуала, и не объясняется, почему надпись была сделана именно в этот день в середине V века, но она указывает на то, что культ Эроса либо был установлен в этот день в святилище, ранее посвященном Афродите, либо возродился в этот период. [13]
В мунихионе проводился еще один праздник. 19 числа месяца проводилась Олимпия, посвященная Зевсу Олимпийскому и, вероятно, учрежденная Писистратом во второй половине VI века, когда он заложил фундамент колоссального храма у Илиссоса. Он был спроектирован в ионическом стиле и по своим масштабам подражал великим храма Эфеса, Самоса и Милета, которые были построены в этот период. Работы были приостановлены после падения тирании, и здание оставалось незавершенным до прихода к власти императора Адриана.
Но праздник продолжали отмечать в день, который, вероятно, был годовщиной основания. Судя по всему, это было главным событием для афинской кавалерии. Плутарх с иронией и пафосом описывает сцену казни Фокиона, политического деятеля IV века до н.э., который был приговорен к казни через принятие яда. Общество было возмущено тем, что приговор приведен в исполнение на празднике, посвященном Зевсу. Под датой, которую цитирует Плутарх, очевидно, имеется в виду Олимпия, и он описывает, как конница, участвовавшая в процессии, проскакала мимо тюрьмы, где проходила казнь. Некоторые из них сняли гирлянды, которые они носили в честь этого события, а другие со слезами на глазах смотрели на двери тюрьмы. [14]
В эллинистический период и, возможно, раньше, фестиваль включал в себя кавелерийские упражнения на Ипподроме. Самым важным было состязание, известное как «скачки напротив». Ксенофонт в IV веке описывает это событие с энтузиазмом профессионального кавалериста.
Всякий раз, когда на Ипподроме проходит представление…это прекрасное зрелище, когда племенные соперники в «скачках напротив» поочередно убегают друг от друга и преследуют друг друга. В этом зрелище езда друг против друга мрачна, проезд и последующая остановка впечатляет, а по сигналу трубы езда друг к другу во второй раз быстрее – красива. После остановки в третий раз по сигналу трубы они должны ехать друг на друга с быстрее всего и, проехав, остановив своих лошадей в линию, выезжают навстречу городскому совету.
Живое описание дает хотя бы общее представление о сложных техниках, но в своем энтузиазме Ксенофонт не объясняет, как проходили соревнования. Очевидно, что это были не просто скачки, а ряд операций, достойных воинов, и на самом деле они должны были обеспечить обучение всадничество такого рода, которое могло бы пригодиться в бою. Предположительно, для этого существовали судьи, которые либо присуждали очки за мастерство, либо снимали их за недочеты.
Важность события подчеркивало присутствие городского совета, который расположился на своеобразной трибуне. Эти грандиозные мероприятия сопровождались жертвоприношением в очень больших масштабах. Например, в 334/3 годах до н.э. официальные записи показывают, что от продажи шкур жертв была выручена 671 драхма. Правильным подношением Зевсу был бык. Поэтому можно представить, что день заканчивался большим количеством ужинов из говядины. [15]
Примечания
[2] Suda, App.Prov. 2,54. Eust. II. 268, 24 ff. For the site, JHS. 56 (1936). 142.
[3] Amphiphontes, Ath. 14, 645A (quoting Philemon, CAJP. 2, fr. 67). Suda, s.n. (quoting Apollodorus, F.Gr. Hist. 244 f 152) and ανάστατοι, Pollux, 6, 75. EM. 94, 55.
[4] Регата, IG. 2a 1006, 30 (122/1 г. до н. э.), а в имперские времена - морское сражение, IG. 2a, 2130, 49. О процессии, IG. 2a, 1029, 13 (a d 94).
[5] Святилище Артемиды Брауронии на Акрополе, I. T. Hill, Ancient Athens, 179, Travlos, 124-6. The Brauronia, Arist. Ath. 54, 7.
[6] Harpocration, άρκτενσαι, citing Craterus, F.Gr.Hist 342 f 9, Suda, άρκτος, Hsch. άρκτεία.
[8] Mrs L. Ghali-Kahil, Antike Kunst, 8 (1965), p. 21. По этому вопросу см. C. Sourvinou, CZ.Qu. 21 (1971) 339, который обсуждает отрывок из Лисистрата и, кажется, устанавливает правильное чтение, но сомневается в том, чтобы принимать «пролитие» в его буквальном смысле.
[9] The Arrephoroi, Harpocration, άρρηφορεϊν. Sch. Ar. Lys. 642 (citing Istros, F.Gr.Hist. 334 f 27). Sud. άρρηφορϊα. EM. 149, 14 ff. The ceremony, Paus. 1, 27, 3.
[10] Broneer, Hesperia, 1 (1932), 51 ff, and Travlos, 229 ff. The Barileus’ selection, Suda, έπιώφατο. Параллель с тесмофорией см. в Sch. Lucian, 276, 13, где предполагается, что предметы, которые несли Аррефоры, были кондитерскими моделями змей и мужских гениталий. Но этот схолиаст путается и не заслуживает доверия. Обсуждение см. Deubner, 10 and Nilsson, G.R.2 1, 441.
[11] For Skirophorion, EM. 149, 14. Deubner, 13. Якоби, комментируя цитату из Истроса (примечание 180 выше), вероятно, прав, различая два совершенно разных института - Несение росы и Несение невысказанных вещей, - спутанных словесным сходством.
[12] Запрет на золотые украшения, Harpocration, άρρηφορεϊν. Anastatoi, Suda, s.n. The ball-court, [Plu.] 5, 83 9C. For the game (κερητίζειν) cf. S. Casson, JHS. 45 (1926), 171-2.
[13] Broneer, Hesperia, 1 (1932), 44; Sokolowski, Suppl. no. 5.
[15] X. Hipp. 3, 10. IG. 2a, 1291 на Антиппасии на этом празднике и на Панафинее. Pritchett, Hesperia, 9 (1939), in, No. 21 - надпись в честь λ филарха, победившего в Антиппасии. Cf. IG. 2a, 3130 - основание памятника Бряксису. Учетная запись скрытия, IG. 2*, 1496 A82 – 631 drachma (334/4 bc ).