Андрей Пелипенко РОССИЯ: ЗА ГРАНЬЮ ИСТОРИЧЕСКОГО ПРЕДНАЗНАЧЕНИЯ, 1
Из жалости я должен быть суровым,
Несчастья начались - готовьтесь к новым.
Шекспир. Гамлет
Прежде всего необходимо определиться с ключевым вопросом – хотим ли мы строить для себя комфортные мифы и пребывать в них до последнего момента, либо мы всё-таки готовы понять и принять действительное положение дел. Первый путь – не для профессионала, хотя многие учёные мужи, вполне следующие принципам объективности в своих предметных областях, стыдливо съезжают на мифологическо-идеологические рельсы, когда речь заходит о «больных вопросах». Для обыденного сознания сказки о шестой расе, об астрологической благодати, о мессиях, скрывающихся в сибирской тайге и т.п. – вполне естественны и извинительны. На то оно и обыденное сознание. Оно везде одинаково. Такие же сказки сочиняются во многих, если не во всех странах, вытолкнутых или выталкиваемых на задворки истории. «Умом Папуа Новую Гвинею не понять!» – как сказал один московский остряк. Для обыденного сознания миф, даже в редуцированно-сказочной форме служит не только описанием мира, но и защитой от него. Но способность к рефлексии в масштабах недоступных обыденному сознанию обязывает смотреть фактам в лицо и не подменять образ реальности идеологическими конструкциями. Приняв эту установку, мы сталкиваемся с необходимостью определиться со вторым главным вопросом о рациональности или иррациональности исторического процесса. Спор этот очень старый и его участники давно потеряли интерес к аргументам противоположной стороны. Все доводы давно известны – обосновывать позицию уже не нужно. Нужно просто её определить.
Сегодня индетерминизм тактически наступает. Во-первых, не угас ещё бум постмодернистского релятивизма. Во-вторых, идеи исторического детерминизма имеют в нашей стране скверную репутацию благодаря «единственно правильному учению», дурман которого ещё долго будет вызывать болезненно-аллергические реакции на ключевые слова, сопровождаемые приступами мозговой тошноты. И всё же, несмотря на всё это, я рискну рассуждать с позиций исторического детерминизма, ибо даже слабые попытки придерживаться рациональной логики и здравого смысла способны удержать от проваливания в самодовлеющие смысловые игры или терапевтическое мифотворчество.
Итак, если исходить из того, что брюква не растёт на дереве, а гусаки не мечут икру, то становится очевидным, что наблюдения за универсально повторяющимися в истории явлениями позволяет делать вывод о наличии неких неотменяемых волей отдельных субъектов закономерностей. Одна из таких закономерностей заключается в том, что имперские народы исчезают вместе с самой империей, ибо имперский принцип выступает для такого народа стержневой формой культурной самоидентификации, в то время как другие формы (национальная, конфессиональная) носят подчинённый и не развитый в собственном качестве характер. Когда пробивает последний час империи, сознание начинает метаться, цепляясь за недоразвитые формы самоидентификации, типа «русскости» или православия, но поезд, как говорится, уже ушёл. Всё в истории надо делать вовремя. Последнее прибежище осиротевшей души – мир догосударственных родовых ценностей. Но такая форма культурной самоидентификации не слишком способствует сохранению и развитию институтов урбанистического «большого общества», что в современных условиях делает её рецессивной и неадекватной цивилизационному контексту.
Оговоримся, что речь идёт об империях теократических, а не колониальных*. Здесь Россия встраивается в историческую традицию, прологом которой были империи классической древности – Ассирия и Персия, а затем императорский Рим. Византия передала Руси\России эстафету мирового теократического проекта, а халифат и Османская империя были ближайшими типологическими соседями. Где теперь ассирийцы? Где персы? Где римляне, не говоря уже о византийских греках? «Имперский народ не имеет нации» – эта сентенция известна давно. А народ, вовремя не сформировавший нацию, теряет самоидентификацию, растворяясь в просторах империи и, в конце концов, сгорает в топке теократического проекта. И чем грандиознее имперский проект, тем страшнее историческая цена, которую платит за него народ метрополии. Народы, успевшие отказаться от имперского проекта, как например, турки или испанцы, расплачиваются длительным прозябанием на задворках. Не отказавшиеся – полным исчезновением. Есть ли объективные основания полагать, что Россия станет исключением из этого правила? Решительно никаких! Разве Россия и наследующий ей СССР не был величайшей из мировых теократических империй? Разве русский народ сам не осознавал себя как имперообразующий? Разве идея воплощения на земле (причём на всей!) единственно истинного священного порядка не была доведена здесь до своего предельного выражения? И разве обвальная деградация цивилизационных структур, обострение кризиса самоидентификации и процесс физического вымирания населения не идёт параллельно с угасанием имперского сознания?
Но, прежде всего, зададимся вопросом – в чём исторический смысл отечественной имперской традиции и существовала ли ему какая-либо альтернатива в виде действительной, а не абстрактной возможности.
*О типологии империй см. работы И.Г.Яковенко, в частности, «Российское государство: национальные интересы, границы, перспективы». Новосибирск. 1999.
