Вход в лабиринт: опыт критики логоцентрической культуры. Часть 1.
«Замок» Франца Кафки начинается с прибытия землемера К. в деревню, занесенную снегом, где его не знают и не доверяют. Попытки дозвониться до канцелярии Замка, откуда и вызвали К., приводят к взаимоисключающим ответам, а сам землемер в трубке телефона слышит лишь неразборчивый гул. Оказывается, никакой центральной станции, связывающей деревню и Замок, нет. Когда в сельском трактире вызывают канцелярию, там одновременно звонят телефоны во множестве отделов, и тот чиновник, который первым снимет трубку, зачастую и решает судьбу звонившего. С этого момента начинаются скитания К. в попытках пробиться к замку — скитания, заранее обреченные на провал.
Думается, здесь вышла на поверхность главная приманка и одновременно ловушка логоцентрической культуры, жертвой которой стал и сам Кафка: предлагая для видимости простую и понятную модель жизни, она уводит доверившегося ей индивида в безвыходный лабиринт. Речь идет не о чьем-то злом умысле: механизм обмана встроен в самое ядро культуры, без него она теряет привлекательность и становится нежизнеспособной. Дело в том, что категории «сущего» и «должного», которыми оперирует любой логоцентрик, никогда не существовали в реальности, это грубая и насильственная редукция сложности мира к ряду дуальных оппозиций. Всё непонятное, чрезмерно сложное для логоцентрика объявляется чуждым, враждебным и зловредным, а себе и «своим» приписываются полярные свойства ясности, добра, блага. Мир представляется опасным, полным угроз, несовершенным и в конечном счете малопригодным для жизни, но при этом его картина упрощается, исчезает необходимость продумывания и осознания — за эту приманку логоцентрик отдаст и свободу, и возможную субъектность, и даже жизнь.
Алкоголик сперва готов брататься с любым собутыльником, а потом допивается до чертиков — примерно тот же путь проходит и логоцентрик. Самые разные учения, декларирующие то перемешивание людей в глобальном коллективе, то их неизбывный антагонизм, одинаково привлекают его, избавляя от необходимости работы над собой. При этом происходит и редукция социального поведения: на смену сознательным действиям — цепочка стимулов и реакций. Иными словами, логоцентрик некритически принимает в качестве истины то или иное учение, религию, идеологию и верифицирует реальность, исходя из этого критерия. Временное соответствие реальности и идеологемы вызывает эйфорию, прилив сил, уверенность в своей правоте. Нарастающие противоречия приводят к депрессии, мироотречности, приступам отчаяния. Рано или поздно опьянение закончится, обманутый логоцентрик поднимет похмельный взгляд и увидит, что его небеса пусты. При этом тонкий мир, полный магии и чудес, существует совсем рядом, но дотянуться до него невозможно — механизм медиации разрушен самим индивидом в обмен на ложную простоту и невыполнимые обещания. Хотя логоцентрическая культура и взывает зачастую к божественному, она, подобно дьяволу, расплачивается черепками за живую душу. Русский логоцентризм, воплотившийся в Южинском кружке, превосходно демонстрирует эту амбивалентность: Проханов, Мамлеев и Дугин позиционировали себя как православные мыслители, одновременно испытывая интерес к оккультным практикам, зачастую близким к сатанизму, например, учению Алистера Кроули.
Вульгарный материализм и псевдорелигиозный культ государства — две самые распространенные маски логоцентризма. В одном случае критерием верификации служит материя, в другом — обожествленный правитель или его репрессивный аппарат, который объявляется воплощением некоего небесного оригинала. Есть и более сложные, прихотливо сделанные маски — скажем, неопозитивисты вслед за Витгенштейном верифицируют реальность на соответствие логическим категориям как таковым, не размениваясь на вспомогательную мифологию. Очень символично, что «Логико-философский трактат» Витгенштейна заканчивается тезисом: «О чем невозможно говорить, о том следует молчать». Очевидно, говорить есть о чем, но продолжение рефлексии обнажило бы культурологическое измерение вопроса, в котором и спрятан ключ к логоцентризму. Витгенштейну хватило ума и осторожности вовремя остановиться, чтобы не разрушать иллюзию, но мы вовсе не обязаны медлить на этом рубеже. Наша цель, напротив, идти дальше.
Если уже мы вошли в лабиринт вслед за землемером К., пусть он и будет нашим проводником в этой главе. «К. шел вперед, не сводя глаз с Замка, — ничто другое его не интересовало. Но чем ближе он подходил, тем больше разочаровывал его Замок, уже казавшийся просто жалким городком, чьи домишки отличались от изб только тем, что были построены из камня, да и то штукатурка на них давно отлепилась, а каменная кладка явно крошилась. Мельком припомнил К. свой родной городок; он был ничуть не хуже этого так называемого Замка. Если бы К. приехал лишь для его осмотра, то жалко было бы проделанного пути, и куда умнее было бы снова навестить далекий родной край, где он так давно не бывал. И К. мысленно сравнил церковную башню родного города с этой башней наверху. Та башня четкая, бестрепетно идущая кверху, с широкой кровлей, крытой красной черепицей, вся земная — разве можем мы строить иначе? — но устремленная выше, чем приземистые домишки, более праздничная, чем их тусклые будни». Воспоминания землемера — логоцентрическая модель мира. Реальный Замок — воплощение этой модели. Концепция антиантропного мира нуждается в постоянном подтверждении, поэтому логоцентрическим культурам всегда сопутствуют неустроенность, высокая степень хаотизации и неразберихи. Чудовищный бюрократический аппарат, в борьбу с которым вступает К., столь же необходим Замку, как и сам землемер. Работа землемера воплощает идеалистическое измерение логоцентризма — стройность поднимающихся к небу архитектурных форм, спроецированная на двумерную поверхность земли. Бюрократия — реальный непроходимый лабиринт, в который логоцентризм превращает жизнь. Упрощенческий идеализм, спроецированный на реальную сложность мира, не снимает противоречия, а лишь приводит к новым. Жить становится сложнее, опаснее и дороже, хотя идеологи, пропагандисты и актив обещали сделать ее проще, дешевле и приятнее, — с этим сталкивается практически любой, кто живет в теле логоцентрической культуры.
Кафке не суждено было дописать «Замок», а его герою, видимо, так и придется блуждать по лабиринту. Но значит ли это, что выхода действительно нет? Думается, что, согласившись с этим, мы лишь попадем в ловушку мироотречности и углубимся в лабиринт еще дальше. Между тем тот, кто уже от отпал от «своей» культуры, получает такую возможность и, если не соблазнится логоцентризмом вновь, способен увидеть самую суть. Пострусские, растождествившиеся с образцово логоцентрической русской ЛКС, имеют шанс вынести итоговое суждение о ней и вывести из лабиринта как можно больше тех, кто еще в нем блуждает.
Teodor Sonne
Продолжение следует.
