ЭКСГУМАЦИЯ СМЫСЛА
Часть 2. Психочума имени Летова.
Продолжаем цитировать книгу «Значит, ураган»:
«В 1990-е годы Летов получает письмо от парня, где сказано примерно следующее: был у меня брат, нормальный человек, а потом он начал слушать «Гражданскую оборону», выбрил виски, начал ходить в шинели, называть себя Егором, в какой-то момент прибил себе ступни к полу, а в конце концов просто повесился с пластинкой «Прыг-скок» на груди, после чего я вас люто ненавидел, но потом сам послушал и что-то такое понял, в общем, теперь все по-другому».
Творчество Летова токсично — это факт. Но почему на одних оно действует роковым образом, а другие словно не восприимчивы к нему? Всё становится на места, если мы исходим из того, что это не просто набор строк и звуков, а нечто вроде ментального вируса. Для одного индивида он оказывается смертельным, другой выживает, приспосабливается и становится носителем. Токсичность этого ментального вируса столь очевидна, что могла бы стать основанием для исключения Летова из любого дискурса, не будь она изоморфна общей токсичности культуры, в которой он существовал.
Перед нами #психочума — процесс распространения разрушительных для индивидуального сознания идей и концептов, которые парадоксальным образом не вредят русской культуре в целом, более того, цементируют ее в манихео-гностическом постоянстве. И Летов, несомненно, был одним из самых талантливых распространителей психочумы.
«Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований. Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали», — писал Достоевский, любимый автор Летова.
Представление о том, как вели себя зараженные летовской психочумой на концертах, дают воспоминания режиссера Константина Мурзенко: «Я уж не говорю про «Гражданскую оборону» — я однажды пошел на их концерт возле станции метро «Выборгская», так я просто побоялся туда заходить». Можно возразить, что панк-концерты вообще не очень удобны с точки зрения нормиса, но в том-то и дело, что речь идет о конце девяностых, когда Летов очень далеко отошел от панк-эстетики и играл странную смесь тяжелого рока и авангардного джаза (совместно с братом Сергеем Летовым). Тем не менее, беснующаяся публика была, так сказать, постоянной величиной — куда бы не приехала «Гражданская оборона», она всегда собирала наиболее агрессивную аудиторию из возможных.
Каким образом Летов мог контролировать своих фанатов, не рискуя самому быть растерзанным? Очевидно, помогала ему всё та же позиция сознательного гностика.
В майском интервью 1991 года Летов говорит:
«Мы являлись выражением некой силы, дело свободы, не в смысле политической, социальной и т. д., а в смысле вот с точки зрения христианства — очень греховное, и с точки зрения её то, что мы делаем, — это натуральный сатанизм […] И как только это понял, у нас на концертах, когда начались такие просто вещи, когда народ начал себя вести как гальванические трупы. Вот эти зомби, которые начинают друг друга рвать на клочки, драться — страшно. Я тут же понял, что идёт некая определённая волна… Ну как бы, вот в Карфагене, в Древней Греции, когда были битвы между всякими римлянами и греками, у них было понятие сигнализации такой. Для того чтобы передать, допустим, на 10 км какую-нибудь весть — они ставили такие маленькие столбики, примерно на расстоянии друг от друга на таком же, сколько и величина столбика, но чуть поменьше. И когда ставишь в один ряд, в огромную такую вереницу, — столбик столкнёшь, он на другой упадёт, тот на следующий, это идёт цепная реакция, которая рано или поздно дойдёт до этого города. Вот нашими концертами, такой реакции, зажигание фитиля».
То, что Летов называет зажиганием фитиля, по сути дела было именно передачей и распространением ментального вируса — иначе зрители не превращались бы в агрессивных зомби. Уникальная особенность Летова состояла в том, что он научился создавать свои собственные, личные точки манихео-гностического перехода, позволяющие не синхронизировать себя с массой фанатов.
В своей творческо-политической автобиографии он описывает создание реперной точки так: «Добиться того, чтобы сама реальность, эта тотальная чудовищная тирания «князя мира сего», предприняла активные действия для твоего уничтожения». В момент, грозящий разрушением индивида, самоотрицание контролируемо переходит в самоутверждение, гностик превращается в манихея. Для тех же, кто подобные переходы контролировать неспособен, песни, лозунги и сам образ Летова становятся ментальным токсином, способным привести к весьма печальным последствиям.
