Иван Лексинен, Анна Северова Генезис ватного бунта: От анархии к новой власти. От пугачевщины к гиркинщине.

Мы часто обсуждаем концепт #ватный_бунт. Для анализа этой проблематики обращусь к одной из самых крупных междоусобиц отечественной истории – восстанию 1773–1775 гг., возглавленному донским казаком Пугачевым под именем Петра III. В историографии оно именовалось по-разному, вплоть до признания крестьянской войной, т.е. высшей формой классовой борьбы при феодализме. Феномен лидерства эпохи пугачевщины обусловлен особенностями традиционной «картины мира» в глазах общественных низов и вызванным модернизацией XVIII в. кризисом личной и групповой идентичности в разных слоях населения. Как и любая другая гражданская война, пугачевский бунт выдвинул целую плеяду более или менее успешных лидеров: Зарубин, Грязнов, Белобородов, Шигаев, Арапов, Торнов, Овчинников и мн. др. Башкирские историки дополнили бы галерею именами Салавата Юлаева, Арсланова, Муратова, Самарова и т. д. В свою очередь, татарские ученые вспомнили бы Усаева, Канкаева, Сеитова и др. Перечень известных пугачевских бригадиров, полковников, атаманов, сотников и иных командиров множится практически до бесконечности, не говоря о тех «пугачах», что остались безымянными.

Мы видим в них наших современников - Захарченко, Моторолу, Гиви, Анащенко и т.д. Практически невозможно разных по возрасту, опыту (в том числе военному), внутренней мотивации, национальной и сословной принадлежности вожаков подвести под один знаменатель через стереотип военного лидерства, тем более вневременного характера. К тому же надо учитывать, что количество сохранившейся о них информации оставляет желать лучшего. На оценку способностей лидеров междоусобиц накладывались идейно-политические установки конкретного общества. Данные обстоятельства зачастую становились историографической доминантой нивелирования индивидуальных качеств даже главных народных вожаков (Болотников, Разин, Булавин, Пугачев) в рамках некоего «идеального типа». В силу сказанного, например, одно время априорно утверждалось, что они были «извергами рода человеческого», «забывшими страх Божий» разбойниками, скорее всего действовавшими по «дьявольскому наущению». Это, так сказать, один тип вожака – «адского человека». Что касается массы восставших, то они опять же стереотипно классифицировались в категориях «ослепленной черни», «злодейской толпы», «проклятой саранчи», «главного злодейского сонмища».
М.Н. Покровский писал о Пугачеве: «Как личность это было нечто среднее между фантастом, способным уверовать в плоды своей фантазии… и просто ловким проходимцем, каких тоже было немало в разбойничьих гнездах Поволжья или даже в воровских притонах Москвы. Что он сознательно принял на себя имя лица, одна мысль о котором должна была приводить в трепет простого, безграмотного казака, показывает, как легко люди этого типа эмансипировались от обычной холопской психологии. Но и тут он опять был представителем типа, и довольно распространенного. Он был не первым “Петром III”, как не был и последним».

Более героизированный тип условно предполагает, что все повстанческие предводители отличались высокими военными способностями, незаурядной храбростью, решительностью, талантом, вольнолюбием, целеустремленностью, все как один радели за народные нужды. И такой позитивный стереотип тоже неизбежно приводил к искажению объективной картины прошлого, ибо неясны критерии проверки наличия указанных достоинств. Находясь в плену стереотипов, некоторые историки (Н.М. Кулбахтин) на полном серьезе утверждают, будто Салавата Юлаева позволительно поставить «в ряд выдающихся полководцев» всех времен, а разработанный им «план, подготовка и проведение боя могут войти в классику военного искусства». Юлаев - герой всего башкирского народа! И дело здесь не в национальной ангажированности автора. Чуть менее восторженные отзывы заслужил, скажем, Зарубин – один «из самых выдающихся руководителей крестьянской войны», чья деятельность «поставила его в один ряд с самыми крупными героями многовековой борьбы угнетенного народа России» (В.М. Панеях). Или взять, допустим, Белобородова – еще одного из «самых крупных и талантливых» пугачевских атаманов, который зачастую «действовал совершенно самостоятельно», что «является ярким показателем незаурядных способностей». Он «был смелым и мужественным борцом и умелым организатором» (М.Н. Мартынов).

Полагаю, что одного рецепта, пригодного на все случаи жизни, не существовало. Пути превращения того или иного вчера еще мирного человека в военного лидера и полевого командира в условиях общественного размежевания были многообразны. Свою роль играли формальные и неформальные механизмы рекрутирования. К первым можно отнести сложившуюся в пугачевской армии практику назначения полковниками тех сподвижников, кто сумел мобилизовать и привести в лагерь бунтовщиков отряд численностью примерно в 500 человек. Так, например, произошло с беглым каторжником Соколовым по прозвищу Хлопуша, за что он был пожалован в «полковники». Кроме того, как правило, во главе военных отрядов ставились ближайшие соратники Пугачева, прежде всего из числа яицких казаков, первыми признавших его императорскую ипостась. Их награждали не только высокими воинскими званиями, но и пышными титулами. Таковы, например, пугачевский «граф Чернышев» (Зарубин), командовавший повстанческими войсками в Башкирии и других районах; командир пугачевской гвардии сотник Мясников; судья Военной коллегии «полковник» «граф Воронцов» и любимец Пугачева Шигаев, походный атаман, «генерал-фельдмаршал» и «всех орденов кавалер» «граф Панин» (Овчинников); «генерал-фельдцейхмейстер» и «обоих орденов кавалер» «граф Орлов» (Чумаков) и др.

Продолжение следует