А. Пелипенко: Загробное путешествие, 8
Универсальным «жанром» общения с умершими выступает ритуальное поминовение, непременно сопровождаемое жертвоприношениями, которые со временем становились всё более символическими, а затем и вовсе имитационными. Жертвоприношение умершим (духам предков), как и всякое жертвоприношение вообще есть магический акт, в котором собственный энергетический потенциал жертвы трансформируется, сливаясь с энергетическим импульсом жертвователя и направляется к конкретному психосферному адресату.
Есть основания полагать, что жертвы умершим предкам – нечто большее, чем частный мотив внутри традиции жертвоприношений. Это один из краеугольных камней, лежащих в основе древнейшей синкретической платформы, на которой развилась вся богатейшая прагматика психосферной медиации (ПМ) посредством принесения жертв. Неслучайно у наиболее архаических из современных первобытных народов (в частности, африканских) нет веры в иных духов, кроме духов предков. А сколь бы ни было важным «кормление богов» в Древнем Египте, оно подчас в своей важности уступало заботе о судьбе загробного двойника Ка. Иное дело, что в ходе коэволюционного диалога с психосферой образ предка как психосферный актор по мере укрупнении социальных/ритуальных групп сменяется более мощными силами, воздействующими на здешний мир всё более масштабно. И тогда между психосферными акторами, достигающими уже силы эгрегоров, начинается «борьба за души», они же суть энергии ПС отдельных индивидуумов. Своего апофеоза эта борьба достигла в золотой век логоцентризма – Средневековье, когда спасение души и вообще причастность божественному, космическому началу стала для монотеиста идеей fix. Однако если в логоцентрическую эпоху сопричастность божественному или дьявольскому полюсу была, при всех оговорках, делом индивидуального нравственного выбора, то в МРС и особенно в первобытности всё зависело от успешности погребальной магии. Рефлексия насчет деградации магических способностей у ритуального коллектива привела, в частности, к решению, что у предков нет настоящей, окончательной смерти. «Причиной его (мира мёртвых – А.П.) появления стала окончательная, реальная смерть, совершившаяся в результате «ложного» способа погребения». По мере дифференциации и специализации внутри общества, а главное, в силу роста индивидуальной самости более долгим, сложным и запутанным становилось и загробное путешествие – преобразование ПС в психосфере. Погребальная ритуалистика неандертальцев – первое свидетельство экзистенциальных проблем, вызванных названными обстоятельствами. Тогда и сложился первичный набор достаточно простых и потому, видимо, достаточно надёжных (впрочем, кто знает?) магем, направляющих ПС умершего на правильный путь в страну предков (духов). Охра как магический коррелят крови в качестве амбивалентного (и жизнь, и смерть) атрибута причастности иному миру, набор (в других случаях) раковин-«вульв» как атрибута нового рождения, поза умершего, его ориентация в пространстве, связывание и нек. др. – всё это не абстрактный «прогресс культуры», а вынужденный ответ на языке магической прагматики на острейшую экзистенциальную проблему, связанную с финальными стадиями морфофизиологической (в большей степени даже нейрофизиологической) эволюции, перекрывающей биосистемные каналы ПМ. Уверен, неандертальцы дорого дали бы, чтобы не ступать на путь такого «прогресса». Начатая ими практика погребений, кстати сказать, вовсе не стала мгновенно распространяться среди первобытных сообществ. Её не знали ещё многие, если не большинство сообществ в верхнем палеолите. Впрочем, к «трагедии неандертальца» ещё будет повод вернуться в следующей книге.
Магические манипуляции с ПС умершего осложнялись ещё и тем, что помимо слияния с «правильным» психосферным образованием, не менее важной была и другая цель: уберечь его (ПС) от попадания во власть акторов опасных и вредоносных. Явление одержимости (наподобие «шаманской болезни») демоническими силами, не всегда вредоносными, но как правило, опасными, несомненно было известно задолго до верхнего палеолита, хотя доказать это невозможно. Соответственно, в задачи погребального ритуала входило также и предотвратить поглощение/подчинение ПС умершего превосходящей силе нежелательных психосферных претендентов. Неслучайно погребальный ритуал обставлялся множеством правил и табуаций. Время, место и ритуальный контекст погребения не в малой степени зависели от половозрастного и социального статуса умершего, его индивидуальных характеристик, а также от обстоятельств смерти. По мере становления индивидуальной самости успех заупокойной магии всё более зависел от энграмм прижизненного опыта умершего, а среди них всё большую роль играли прижизненные ПМН (психоментальные настройки), флуктуационный разброс которых становился всё шире. При этом прагматическая гибкость заупокойной магии существенно ограничивалась установкой традиционного сознания – в точности воспроизводить однажды установленные и продуктивно сработавшие ритуально-магические действия. Так древняя ментальность противилась распаду синкретичности и системному усложнению картины мира, как здешнего, так и запредельного.
Решение пришло со стороны утверждающегося в культуре этического принципа: условием благополучного устройства судьбы ПС умершего в психосфере (позднее, спасения его души) стала праведная жизнь. Но максимальной силы действие этого принципа достигло опять же в эпоху логоцентрического панэтизма – в Средневековье.
