***

Логоцентрический контекст, в котором человек существует, имеет определенную внутреннюю структуру. В каждую историческую эпоху в нем можно выделить некий источник, или, как его называют некоторые аналитики, центральный текст, обладающий одним важным свойством: он абсолютно законен, и законность его ни у кого сомнений не вызывает. Все же остальные «тексты» эпохи, точно так же как и все социальные практики, рожденные ими (то есть то, что в итоге образует матричную реальность), обретают законность только в соотнесении с этим «центральным текстом».

Для христианской эпохи таким «текстом», конечно, являлась, Библия. Все научные, художественные или мистические концепты, развернутые в этой эпохе, все типы власти и все способы организации общества, все образы жизни и все эталоны социального поведения имели большую или меньшую легитимность лишь в соотнесении с ней. Христианское бытие было строго центрировано, и в центре онтологической иерархии находился бог.

В последовавшей затем эпохе европейского Просвещения, эпохе модерна, начатой периодом Возрождения еще в Средних веках, аналогичным «центральным текстом» являлась, как это ни удивительно, та же Библия, только Библия, воспринимаемая теперь уже принципиально иначе, Библия, усилиями просветителей переведенная в чисто светский формат, где стремление к Царству божьему истолковывалось как прогресс, само Царство Божие — как разумная (рациональная) организация мира, личное спасение — как успех в профессиональной деятельности и так далее. Эта десакрализация матрицы имела исключительно большое значение, так как, лишая христианский контент мистической неприкосновенности, позволяла создавать на основе его сюжеты целенаправленного развития. Так возникло, в частности, социальное проектирование, которое во многом определило ход европейской истории. То есть, бытие эпохи модерна было также центрировано, однако онтологическим центром ее, «мерой всех вещей» стал человек.

Эпоха же постмодернизма, начавшая проступать в реальности со второй половины ХХ века, произвела одно любопытное действие. #Постмодернизм этот «центральный текст» полностью размонтировал. Исчезла не только сакральность «предельных смыслов», образованных трансценденцией, но и вся согласованная через них понятийная иерархия. Причем понятно, почему это было сделано. С точки зрения постмодерна, «центральный текст», в какой бы форме, светской или религиозной, он в данный исторический период ни существовал, это «текст» абсолютно тоталитарный, «текст», который всегда выстраивает культуру и общество «под себя». Все, что не совпадает с «центральным текстом», обычно им репрессируется. Все, что противоречит матрице, считается ложным или, по крайней мере, сомнительным. То есть постмодернизм боролся прежде всего против тотальности. В этом смысле демонтаж матрицы был явлением прогрессивным: признавались равными все этносы, все нации, все культуры, все языки, все религии, все традиции, все мировоззрения, все образы жизни. Просвещенческий концепт равенства получил здесь предельное выражение. Однако тут же обнаружила себя и негативная сторона «философии завершения». Признавая одинаково значимыми все наличествующие в текущей реальности смысловые дискурсы, что нашло идеологическое воплощение в доктрине мультикультурализма, она просто вынуждена была включить в их число и социальные патологии. С точки зрения постмодерна, нет особой разницы между гуманистическими практиками и практиками насилия, между практиками разрушения и практиками созидания. Постмодерн, по крайней мере в теории, считает их все имеющими право на существование.

В результате образовалась полностью размонтированная среда, #ризома (термин, который, правда в несколько ином смысле, ввели в 1970-х годах Делез и Гваттари), среда без какой-либо матричной иерархии, естественно децентрированная, среда «тотальной равнозначности».

В гносеологическом отношении это повлекло за собой важное следствие. Для пользователя, за исключением некоторых специальных случаев, такая среда превращается в какофонию. Она превращается в набор равнозначных сигналов — и одинаково важных, и одинаково не имеющих никакого значения. Поскольку нет «текста», нет «центра», нет «абсолютного эталона», то контент, содержание, информацию не с чем соотнести.

А это, в свою очередь, означает, что главной проблемой современного мира становится проблема истинности...

В эпоху постмодернизма знание утратило универсальность. Оно утратило целостность, которая обеспечивалась существованием матрицы. Произошла его вторичная «медиевизация». В Средние века знание, как известно, было в значительной степени индивидуальным: химия существовала в виде алхимии, то есть результат исследований во многом зависел от автора. Новое время сделало знание универсальным: алхимия стала химией, и результат исследований перестал быть авторизованным; теперь его мог воспроизвести любой человек — разумеется, обладающий определенной квалификацией. Сейчас, в ризоме, в демонтированной среде, вновь доминирует индивидуальное знание: химия, во всяком случае «социальная химия», снова превратилась в алхимию, критерии объективности (универсализма) исчезли, и результат, каков бы он ни был, опять стал зависеть от автора.

Это, в свою очередь, означает, что мы вернулись в магическому восприятию мира.

Андрей Столяров, "Освобождённый Эдем", ред.

Понятное фото: Реставрация самого древнего в мире Корана. Каир, Египет, 1993 год