Станислав Гущенко. Последний бой отверженных

О публичной кастовости, как единственном залоге устойчивого развития

окончание. Начало тут

К середине 80-х годов прошлого века к кульминации подошли две противоположные тенденции: максимальные затраты на содержание жителей советских городов в общей сумме государственных издержек, и стремящаяся к нулю экономическая полезность промышленного и культурного продукта городов.

Теневой рынок производства ширпотреба и услуг к этому времени вполне сформировался, вызрев за годы застоя. Равно как и оформились черты глухого взаимного неприятия между миром цеховиков, фарцовщиков, с одной стороны, и городских обывателей с другой.

Простой работяга или конторский клерк с окладом 120-150 р/месяц с плохо скрываемым раздражением смотрел на импортные шмотки, магнитофоны, иномарки и "Мальборо" тех, кто "умеет жить". Это скрытое противостояние грозило прорваться наружу, и тогда перед элитой, не готовой сдавать свои позиции, встал бы вопрос о справедливости общественного устройства.

А поскольку ресурсы стремительно таяли (этому способствовала и дорогостоящая война в Афганистане, чей дешевеющий газ делал войну нерентабельной), и ставка на углеводороды уже не работала, накормить страну было предложено тем самым цеховикам и фарцовщикам, а также присовокупленным к ним рачительным крестьянам. Которые все вместе отныне переводились в разряд кооператоров, фермеров и прочих частных предпринимателей.

Данная мера позволяла поправить товарный баланс в стране, пополнить тающий бюджет и - что немаловажно - снизить градус недовольства масс.

Однако было понятно, что осуществить это мешала существовавшая, закрепленная в идейных постулатах, система советских каст. А именно, переформатированию предстояло подвергнуть - ни много, ни мало - сам принцип их комплектования, установленный еще по итогам октябрьской антиреволюции.

Право наследия снова сменялось правом обретения, явственно представленным в западном капитализме. Что выносило на повестку дня мощнейшую корректировку режима. Но медлить было нельзя, и когда пауза, взятая элитами путем назначения дряхлых старцев в генсеки, сама собой завершилась, решено было выдвинуть на решение этой задачи молодого, принципиально нового политика.

Как и ожидалось, чисто экономические преобразования быстро потянули за собой политические. Хозрасчетные отношения, легализация производственных и торгово-закупочных кооперативов, являя собой реинкарнацию НЭПа, неизбежно порождали вопрос о возвращении к неким изначальным идеальным ленинским принципам (многие из которых для самого Ленина были вынужденным отступлением).

И тут выяснилось, что "изначальные ленинские принципы" - это еще и непримиримость к чванству бюрократии, гегемония пролетариата, и прочее "отнять и поделить" в прямом, исконном смысле слова. Натравить советских деклассированных мещан на новых "нэпманов" советским элитам периода Перестройки становилось все сложнее. Понемногу возвращавшееся в сознание советских людей чувство собственности позволяло рабочим и служащим все острее ощущать себя совладельцами своих предприятий, жилья, инфраструктуры... страны.

И выражалось это чувство уже не в стремлении вынести болт или кусок жести через проходную, а в назревавшем требовании к власти поделиться всенародным добром. Мощь искусства не особо помогла - фильмы, призванные продемонстрировать красивую жизнь коммерсантов на фоне тотального дефицита всего и вся вводили в заблуждение не многих - основная масса прекрасно понимала, кто на самом деле присваивал себе "всенародную собственность" все эти годы.

Легализовав страту предпринимателей и проартикулировав это изменение ценой политических реформ, власть оказалась перед невысказанным, но ощущаемым требованием псевдо-пролетариата вернуть имя и ему тоже. А вместе с именем и реальное вещественное подкрепление - кусочек всенародной собственности.

На волне классового неприятия буржуазии и претензий к верховной жреческой прослойке о своей субъектности все громче стала заявлять и воинская каста, функции которой к тому времени утратили армия и МВД, комплектовавшиеся уже которое столетие по унизительному призывно-объявительному принципу. Эту роль взяла на себя организованная преступность. Ряды ее охотно пополнялись разочаровавшимися в жизни люмпен-пролетариями, люберами, непризнанными спортсменами, выкинутыми на обочину жизни воинами-афганцами, мелкой шпаной и криминализованными дельцами.

Основная битва развернулась между воинствующим и торговым сословиями. Но ставки росли, и в ходе этой войны, где никто не хотел уступать, оба сословия стали все меньше принимать в расчет действующую жреческую элиту, отвоевывая не только позиции друг у друга, но и общественное влияние, угрожая монополии элиты на насилие и власть.

Более того, несмотря на давление криминала, бизнес рос стремительно и местами взаимно поглощался с криминалом, местами брал его к себе на службу. Возникла угроза опрокидывания всей веками укреплявшейся иерархии сословий.

В классической картине жрецы опирались на воинов, а те, в свою очередь, на экономический слой, который бы изымал средства из трудящихся масс. К исходу 80-х социальная пирамида стала организовываться по западному образцу, где во главе становились не жрецы, а торговцы. И раз уж всем кастам было дано легализовать свое истинное содержание, то очередь оставалась за самой высшей из них... Которая на поверку должна была опрокинуться и стать низшей, ибо давно утратила жреческое содержание, превратившись в главного паразита.

Жрецы дали последний бой и сумели выиграть время. Ими были нейтрализованы пролетарии, так и не получившие субъектности. Вместо этого им раздали кусочки их "всенародной собственности" в виде колхозных паев земли и фантиков-ваучеров. Сброс экономических проблем на плечи предпринимателей путем введения свободных цен и самоустранения государства от роли арбитра и защитника, вновь вернули ощущение классовой ненависти к "буржуям". Криминал получил идейный козырь, источник пополнения кадров из околопролетарской среды и всю мощь культуры 90-х, романтизировавшую бандитизм.

Оправившиеся и завязавшие жирок на войне криминала с бизнесом жрецы перегруппировались в 90-х и, ощутив в себе силу, выдвинули нового выразителя своих интересов, который положил конец притязаниям и криминала, и бизнеса на власть. А лучшим залогом устойчивости стали так и оставшиеся в деклассированном состоянии мещане-обыватели. Благо, внешнеэкономическая конъюнктура вновь открыла источник их кормления.

... Сейчас мы стоим на пороге иссякания этого источника - как в 60-е, и как в 80-е. Проблема в том, что ремиссии, как в прежние случаи, уже может не случиться. И трудные времена грозят стать постоянными - если ничего не менять.

Представители верхушки пирамиды так и не тронули ее основу, сохранив полу-паразитарную суть массы "трудящихся" и сизифов характер их тяжелого и бесполезного труда. Тем самым легализуя паразитарный характер самих себя через эту свою социальную опору.

Несменяемость такой парадигмы в условиях безнадежно уходящей эры углеводородов, экономики ширпотреба и политики потакания "Человеку-бесполезному" грозит вылиться в масштабный общественный конфликт, где его части, мучимые неопределенностью своих ролей, принужденные жить вперемешку, потребуют ясной расстановки своих ролей в социуме. Гласной и принятой всеми сегментами общества.

А значит, залогом наименее травматичного перехода может стать лишь ликвидация слоя деклассированной массы, члены которой перейдут, наконец, к свободному творчески обусловленному созиданию или переместятся в другие страты. А самые неисправимые из этой касты отверженных займут свое заслуженное место на вспомогательных ролях реальной экономики.

И обеспокоиться путями этой трансформации отверженным нужно сегодня - ведь в дне завтрашнем им просто не останется места вообще.