ГЕНДЕРНЫЙ СИНТЕЗ, 7: История вопроса
Святослав Зеленский, Роман Буревестник
Пусть Пелипенко станет нашим экскурсоводом по первобытным гендерным проблемам.
Итак, на первый взгляд кажется, что речь только о разделении практик жизнеобеспечения: мужские – охотничьи, затем военные; женские – уход за детьми, собирательство, устройство быта. Но всё это насквозь пронизано магическим антагонизмом, который можно наблюдать и у современных «первобытных народов». Речь идёт о борьбе за доминирование в осуществлении коллективной психосферной медиации, обращении к запредельному миру богов и духов. Это противодействие вполне укладывается в логику расслоения синкретических образований, в рамках которых образуются крупные конфликтующие структуры. СТК, как и в других случаях, здесь уходит от утилитаристских и позитивистских моделей объяснения, исходя из внутренней логики древней культуры. Предотвратить эрозию и распад социальных структур верхнего палеолита (ВП) могло только решение гендерной проблемы. Причём ключевую роль в этом должно было сыграть «изменение мифоритуальных доминант и диспозиций». Эволюционные трансформации подспудно начинались уже в ВП, а изменениями климата в эпоху мезолита были лишь простимулированы. Наконец, А.А. Пелипенко делает важнейшее для нас замечание: мужской и женский принципы в МРС не были противопоставлены абсолютно антагонистично: «Речь может идти не только, и даже не столько о подчинении одного принципа другим, сколько о смысловой ассимиляции» . Пожалуй, это очень близко тому, что мы обозначили как гендерный синтез.
По всей видимости, в подавляющем большинстве своих практических решений человек МРС руководствовался гендерными «соображениями» (ставим это слово в кавычки, помня о «плавающем» интуитивном сознании индивида). При выборе места жительства колдуны, шаманы, а впоследствии жрецы вели диалог с духами места. Партиципация к новой земле осуществлялась посредством «священного брака». Если божество мужского рода – с ним в брак вступала колдунья (жрица), «из чего проистекает традиция сакрального правления женской жреческой группировки». Если женского – наоборот. Из этой диспозиции Пелипенко делает следующие выводы:
«Первый: в архаическую эпоху не существовало никакого универсального принципа гендерного доминирования в социальной сфере. И второй: это доминирование никогда не устанавливалось случайно, без санкции, обретаемой через ПМ и оформляемой соответствующей мифологией».
Гендерные отношения стали эпицентром и одной из основных точек распада верхнепалеолитического синкрезиса. Выделилось две эволюционных линии. Первая – женское доминирование в коллективной психосферной медиации. «Речь, разумеется, не идёт о пресловутом матриархате в бахофеновском смысле, которого не было даже там, где имело место правление женских жреческих корпораций». Эта линия привела на Переднем Востоке и отчасти в Средиземноморье к возникновению оседлых земледельческих обществ неолита в районе X – VIII – V тыс. до н.э. «Вполне правомерно предположить, что сама идея оседлой жизни обусловлена преобладанием женского культурного психотипа. Натуралистические объяснения (условия экосреды и т.н.) здесь следует смело отбросить: можно привести достаточно примеров, когда из живущих в одинаковых условиях племён одни переходят к оседлой жизни, а другие – нет».
Вторая же линия – мужской кочевой или полукочевой образ жизни с преобладанием скотоводческих, а позднее военных занятий, доминирование патриархального принципа. Развитие этого принципа трудно проследить из-за незначительности археологических данных.
В полной мере гендерные практики вычленились из тотемистического синкрезиса и внятно отделились друг от друга в период неолита.
Гендерный – один из аспектов первобытной магии, на который мало кто обращал внимание. «Женская» и «мужская» магии, согласно СТК, отличаются не просто тем, «кто колдует», а совершенно разными ментальными настройками, направленностями и принципами. ««Контрапункт» женской и мужской магии имел, без преувеличения, огромное значение ещё в верхнем палеолите: о более ранних временах, к сожалению, ничего определённого сказать нельзя».
Отличие также в способах обращения и, собственно, в акторах (или «секторах», при всей условности этого термина по отношению к Психосфере). Оба типа магии восходят к смысловому комплексу «жизнь – смерть – воскресение». Но женская магия была в большей степени сосредоточена на темах плодородия, магического управления жизненными путями, в то время как мужская была связана с жертвоприношениями и ритуальным насилием. Последняя активно реализовывалась в военных и охотничьих практиках, воплощавших экспансию. Это различие самое основное. Другие практики относились к мужским или женским с разной вариативностью у разных народов.
Гендерный аспект ярко выражен в том числе в ритуальном магическом танце и, вероятно, обозначился ещё в палеолите. А порой прослеживается едва ли не до сегодняшнего дня:
«Так, широко распространённые у разных народов изображения сидящего на корточках человека отсылают к священному танцу, связанному с женской фертильной магией. На неё же указывает и такой известный по неолитическим статуэткам жест, как касание женщины своих грудей. Этот жест сохранился и в танцах некоторых африканских народов. Что же касается распространённого у таких народов, как африканцы, персы, этруски и, позднее, украинцы, танца вприсядку, то помимо древнейшего пласта женской фертильной магии (поза роженицы) здесь имеет место наслоение, связанное с позами и движениями мужского искусства боя».
У современных первобытных народов гендерные аспекты ритуальных танцев выражены менее определённо. Пелипенко пишет, что женщины легче впадают в трансовые состояния, поэтому и ПМ посредством ритуальных танцев им давалась легче и там же ссылается на А. Голана:
«Ряд данных свидетельствует, что ритуальные танцы были особенно характерны для неолитической религии и особенно для обрядности, связанной с культом Великой богини. Шумливая (как выразился Гомер) Артемида считалась заядлой плясуньей… Древнегреческая богиня часто изображена танцующей или в сопровождении танцующих. Исступлёнными танцами сопровождался и культ Кибелы».
