朱格良 (Чжу Гэлян) Страна Вечернего застоя: рождаемость, гендерные войны и иммиграция в Южной Корее
На написание данной статьи меня вдохновила великолепная серия Михаила Куликова "Догма о драконе", описывающая современное положение КНР в рамках Восточной Азии, а также цивилизационные перспективы этой, возможно, величайшей сущности в истории всего человечества. Откровенно говоря, на мой взгляд, в русскоязычной социологии вся Восточная Азия остается фатально недооцененным регионом. В то время как русские, традиционно завороженные Западом, пристально следят за малейшими тенденциями в западных социальных системах, тектонические процессы, происходящие совсем рядом, на южных границах дальневосточного региона РФ, остаются практически без внимания. А зря.
Для социолога-исследователя современные страны конфуцианской цивилизации - Китай, Япония, Корея (иногда в них также включается Вьетнам, но его можно смело вынести за скобки в рассмотрении этих процессов) представляют собой, пожалуй, наиболее интересный феномен современности, кое в чем даже исторически беспрецедентный. Почему, спросите вы? На это есть несколько важных причин.
Обычно, когда сценаристы научно-фантастических произведений стараются придумать инопланетную цивилизацию, вроде бы похожую на нашу, но при этом отчетливо чужую, у них получается нечто, больше всего напоминающее восточных азиатов. Примеры - клингоны из Star Trek, отчетливо напоминающие феодальную Японию, Империя Тау из Warhammer 40000, списанная с традиционного Китая. Разумеется, это далеко не случайно. Сознательная культурная изоляция всех трех восточноазиатских государств, свойственная им интроспективная направленность привела к тому, что китайско-конфуцианское сознание во многих аспектах сильно отличается от большинства мировых моделей человеческой ментальности.
Прежде всего, когда мы говорим о Восточной Азии, то мы должны выделить главное, что объединяет эти три государства между собой: крайний коллективизм и свойственная ему культура лица. Последнее понятие крайне важно для данной статьи, поэтому я хочу отметить его особо. “Культура лица” – это стержень всех восточноазиатских сообществ, это то, что дает ему необходимый импульс к жизни и развитию; в типологии Пелипенко – то самое Должное Цивилизации. Этот феномен является ключом к понимаю всех процессов, происходящих в Южной Корее, которым посвящена данная статья, и прежде чем я приступлю собственно к их рассмотрению, я обязан дать читателю максимально подробное объяснение, что это такое и каким образом на самом деле функционируют такие общества.
В социологии принято считать, что “культура лица” - это основной управленческий механизм, с помощью которого восточноазиатская цивилизация держит своих представителей в покорности себе. Этим она разительно отличается от авраамической цивилизации, в которой социально приемлемое поведение обеспечивается чувством вины перед внеположенным Абсолютом. Упрощенно говоря, западники и мусульмане верят, что они лично ответят перед всемогущим и всезнающим Повелителем Вселенной за все содеянное ими в жизни, и утаить ничего невозможно. Ответственность строго индивидуальна, в диалоге человека и Бога посредники играют вспомогательный характер.
Подобное представление настолько основательно укоренилось в психике европейских читателей (которые, полагаю, составляют подавляющее большинство читателей данной статьи), что мы даже не рефлексируем эту установку, полагая ее само собой разумеющейся. Тем самым некоторым, возможно, будет сложно осознать, но у азиатов механизм социального контроля работает совершенно по-иному. В восточноазиатской ментальности мир, по сути, децентрализован. Бога-творца, Господина Вселенной в нем нет. Мир предстает в своей сути эдакой нейросетью, переплетением разнообразных причинно-следственных связей, в котором нет центра или управляющего контура, есть лишь набор неких законов, с помощью которого регулируются эти связи. Наиболее ярко данная точка зрения выражена в буддизме. Неслучайно слово “карма” – искаженное санскритское “дхарма” – дословно означает именно “устои, скрепы”. Это именно что главная духовная скрепа восточной ментальности. Центрального духовного правления там просто нет, боги для азиатов – это просто очень могущественные сущности, но они в точно такой же степени подвержены причинно-следственным законам, что и рядовые люди. Не могу не отметить, что эта точка зрения разительно напоминает современное научное мышление, в котором мир точно так же считается управляемым набором физических законов, которые можно изучить и использовать себе во благо. Неслучайно в отличие от исламского мира, Восточная Азия приняла европейскую науку легко и безболезненно. Но я отвлекся.
Итак, Б-га, который накажет, в Восточной Азии нет. А что же есть? Есть “культура лица”. То, что подсознательно управляет (и весьма эффективно управляет) человеческим поведением. Суть ее в следующем. Человек в сознании азиата не является некоей уникальной сущностью со своей личностью, человек – это то, что о нем думают окружающие. Возможно, это связано с конфуцианским учением о строгой иерархии, в котором благородный человек никогда не думает о себе, но всегда о других. Возможно – с буддийской доктриной “несущностности” (анатманвады), которая отрицает душу как независимую и вечную. Как бы там ни было, в восточноазиатском обществе лицо – это всё и даже немного более, чем всё.
Как это работает? У среднего азиата есть своего рода социальный капитал. Это то, что он зарабатывает всю жизнь, то, что влияет на его положение в обществе, и то, что по сути представляет для него величайшую ценность. По сути это то, как его воспринимают окружающие. Влияет на него буквально всё. Внешность, образование, манера речи, даже впечатление, оказываемое на окружающих. Грубо говоря, чем приятнее с вами находиться рядом, тем выше у вас статус в обществе. Этот капитал можно увеличить за счет заслуг перед социумом: выучился в школе – получаешь определенную значимость в обществе, закончил университет – твоя значимость вырастает, стал профессором – значимость растет еще выше. Есть четкая градация “престижных” и “непрестижных” профессий, занятий, действий, которые влияют на социальный капитал. Престижнее всего работать в государственном управлении и заниматься наукой (это уже западное влияние, в традиционном конфуцианском обществе ученый человек – это тот, кто сохраняет традиции, но не изобретает новое). Наименее престижно – заниматься ручным трудом и работами, связанными с обслуживанием других (в этом плане отличий от Запада практически никаких).
Возможно, читателям покажется, что на Западе все работает примерно так же. Увы, сложно осознать, насколько всеобъемлюща культура лица. Вы даже не представляете, насколько глубоко она проникла в подсознание представителей восточноазиатских культур. Она регулирует буквально всё. Человек с высоким социальным капиталом это царь и Бог. Неважно, кем он является на самом деле. Он может быть извращенцем и садистом глубоко в душе, но если об этом никто не знает, он считается достойным человеком. В свою очередь, человек с низким социальным капиталом может иметь сколько угодно положительных моральных качеств, если у него нет подобающего лица – это первый кандидат в расходный материал. Воспринимается само собой разумеющимся, что человек, который не смог доказать свое достоинство, должен подвергаться унижениям. Потерять лицо, унизиться перед окружающими – чаще всего означает социальную смерть. А в восточноазиатском обществе, основанном на понятии социального престижа, одиночка – не жилец. Таким образом Культура управляет своими носителями. Страх потерять лицо – ведущий страх в жизни современного жителя Южной Кореи. Я еще много раз вернусь к этому, иллюстрируя тезис конкретными примерами из жизни современного южнокорейского общества.
Культура лица – это крайне важный концепт, который объясняет почти все, что случилось с Южной Корее после открытия Западу. Важно знать, что, как и в случае с западным христианством, конфуцианские ментальные установки никуда не исчезли, а перешли на уровень подсознания, перестав осознаваться как конфуцианские и воспринимающиеся ныне как нечто само собой разумеющееся – небо голубое, трава зеленая, человек есть то, как его воспринимают окружающие. Поэтому пропасть, к примеру, между продавщицей в супермаркете и профессором университета в глазах среднего корейца гораздо глубже, чем в глазах американца. Американец не полагает продавщицу и профессора сущностно отличными и не воспринимает продавщицу как заслуживающую унижения перед вышестоящими, и не воспринимает профессора как человека, к которому надо подобострастно относиться – феномен, который встречается в Южной Корее сплошь и рядом.
По не до конца понятным причинам именно там культура лица нашла свое наиболее полное и экстремальное воплощение. То, как озабочены своим лицом южные корейцы, не озабочен никто. Таким образом, при рассмотрении южнокорейского общества мы не раз будем обращаться к этому понятию, которое объясняет практически все эпохальные сдвиги, которые сейчас происходят там под вывеской сытого и процветающего “азиатского тигра”.