ФАРМАКАРУСЕЛЬ
Вспомним сталинскую эпоху с ее обширной историей репрессий. В научных кругах до сих пор нет единого мнения, что было причиной террора. Явления, не укладывающиеся в прокрустово ложе позитивистского научного интеллекта, указывают на свою системную природу внутри культуры. Невозможно осмыслить такие явления, находясь полностью вне культурной системы или внутри нее. Воспользуемся нашим полуотпадением от культурной традиции и в дополнение к внутреннему опыту привлечем внешний исследовательский материал. Рассмотрим проблему сквозь призму теории учредительного насилия Рене Жирара.
Исследуя полисные общины Эллады, Жирар выделял жертвенные механизмы, имевшие для общины учредительное и скрепляющее значение. Очистительная жертва умиротворяла и объединяла общество, превращаясь в священную. Таким образом, она носила и сакральный, и социальный, и политический смысл. В частности описываемое выражалось в афинском институте фармаков, которые умерщвлялись или изгонялись в случае каких-либо бедствий или распрей. Важно, что жертва должна была быть не совершенно посторонней и не совершенно чужой общине. Только тогда единение общинников в религиозном ритуале становится возможным.
«Жертвенная подготовка делает жертву достаточно похожей на "естественные" и непосредственные мишени насилия, то есть на соплеменников, чтобы обеспечить перенос агрессивных тенденций, чтобы, одним словом, сделать жертву "привлекательным" объектом, но в то же время эта жертва остается достаточно чуждой и отличной, чтобы ее смерть не угрожала вовлечь общину в цикл мести».
Алтуфьев же пишет:
«Таким образом, налицо симбиоз с "чужим". Учредительная жертва объявляется в принципе чужой, а в случае отсутствия удобного "чужого", вместо него либо используется маргинал из "своих", либо такой маргинал специально приготовляется. Есть основания полагать, что подобные ритуалы, нацеленные на сохранение чувства единства в обществе путем демонстрации "чужого" как общего врага, были достаточно широко распространены в древнем мире. Любопытным в этом отношении представляется казус Ионы - принесение моряками получужого-полусвоего в жертву Левиафану (в неверном переводе - киту)».
Возвращаясь к "классическому периоду" СССР, вспомним, что история масштабных репрессий началась с показательных процессов над "врагами народа", которые впоследствии проводились с навязчивой периодичностью и охватывали все более широкие слои населения. Очевидно, сталинская реставрация русской матрицы (РМ) в своей невиданной доселе славе, обрамленной сияющим ореолом Модерна, требовала учредительного насилия, сопоставимого с кровавой ценой, уплаченной в Гражданскую войну, если не выше. Еще толком не зарубцевавшиеся шрамы ГВ и совсем свежие еще раны коллективизации грозили открыться, обнажив вездесущий раскол культурного сознания между локальными мирами и русской неизменно централизованной властью (идея Советов продержалась недолго, оставив от себя лишь название). Даже ужас самоистребления (по выражению Ахиезера) представлялся для культурно-сознательной, а главное - бессознательной, сферы предпочтительней экзистенциального ужаса безвластия и следующего из него высвобождения варварской догосударственной стихии, приводящей к хаосу войны всех против всех.
В греческих полисах институт фармаков служил каналом, по которому энергия вражды всех со всеми отводилась в священную жертву фармака, одновременно заземляясь в профанной жажде насилия и связуя общину с сакральным через аспект священного в жертвоприношении. Однако в массовом обществе СССР времен Модерна такое было уже невозможно. Во-первых, массовое общество требует поистине массивной жертвы. Во-вторых, расколотое по основаниям культурного сознания общество не могло совершить однозначный всеми признаваемый выбор фармака. Поэтому русской системе приходилось заменять одну большую учредительную жертву множеством маленьких, подменяя качество частотой и количеством. Как будто выращиваемые по заветам древних "враги народа" ("свои", ставшие "чужими") не могли удовлетворить порой полярные запросы манихейского социума. Хотя система явно пыталась выставить подготавливаемые жертвы как антагонистов всем без исключения, для этого она использовала идеологический конструкт "народа", который, однако, по требованиям той же идеологии был вынужден представляться "рабоче-крестьянским" (при том, что крестьянин-общинник жестко подавлялся государством; интеллигенцию, потерявшую всякую социальную репрезентацию, но от этого магическим образом из социальной реальности не исчезнувшую, можно и не упоминать).
Нескончаемая череда идеологически сконструированных псевдо-фармаков не могла ничего толком объединить и не способна была ничего учредить, только поддерживать раскол в непроявленном состоянии, подспудно раскручивая свой маховик, делая незатейливыми фармаками уже не отдельных ярких индивидов, а целые слои населения по спущенным сверху квотам. Так парадоксальным образом на стабилизацию работало истребление и запугивание меньшей части расколотого общества, пока сталинские идеологи строили на таком шатком фундаменте конструкт советской нации - наследницы идеи "великого русского народа". Как ни странно, это исправно работало до самой войны 41-45 г.г., в ответ на экзистенциальный вызов которой манихейский социум успешно пересобрался, забыв на время о внутренних распрях. Однако и после войны поддерживающий РМ террор пришлось возобновить уже в силу опасений, что раскол расширится после знакомства широких слоев населения с укладом европейской жизни. Как известно, со смертью Сталина и Берии репрессивная машина была сломлена волевым решением сверху, и трещина социокультурного раскола пошла шире и глубже. Околозападный сегмент ментального тела культуры начал набирать вес, что в конечном итоге привело к распаду СССР и кризису РМ, из которого она пытается выйти по сей день.
Но являлась ли сталинская эпоха каким-то исключением из культуры учредительного насилия в России? Углубляясь в историю от опричнины Ивана IV до репрессий Николая II и патриотической истерии, гремевшей в российских городах времен ПМВ, мы можем прийти к выводу, что русское учредительное насилие всегда было равномерно "размазано" по социально-историческому "бутерброду". Репрессия - непрерывно звучащее остинато в закольцованной шарманке русской жизни, лишь изредка заглушаемое непродолжительными оперетками "оттепелей" и какофонией смут. #Русская_матрица в этой оптике предстает принципиально НЕУЧРЕЖДАЕМОЙ, и поэтому требующей все новых жертв в топку своих безумных проектов господства. На том топливе русская карусель закольцованной истории и крутится.
Поэтому сегодня мы наблюдаем явления, созвучные сталинской эпохе в ее связи с политическими репрессиями. Естественно, в современной редакции, в соответствии с духом времени. Репрессии в РФ после 22 года направлены на антивоенно и протестно настроенных граждан без разбора причастности к правому, левому или либеральному лагерям, что соответствует антизападному пафосу начальства и психочумной части населения. Прибавим к этому институт "иноагентов" для публичных деятелей, из которых пытаются делать фармаков-лайт путинской эпохи. Напомним, фармак должен быть достаточно своим, чтобы заземлять в себе негатив внутри общины, но при этом существенно чужим, чтобы не запустить цикл мести и вражды. Если сравнение путинского режима со сталинским всегда отдавали политическим инфантилизмом - слишком поверхностное сходство и слишком много явных несовпадений - то сейчас мы можем провести уже больше аналогий, если взглянем на сопоставление с культурологических позиций. В частности в современной РФ, как и в сталинском СССР, не представляется возможным найти единую жертву-фармака, которая скрепила бы воедино погруженное в тихую войну всех против всех население. #Невойна мало что изменила в этом аспекте российской жизни, а дополнительное давление на психику обывателя при этом оказала. Раскол сознания, пожалуй, никогда еще не был столь обширным, но конфликт спущен, по выражению Пелипенко, "на клеточный уровень". Поэтому к заключенным в неволю, убитым или изгнанным за рубеж жертвам репрессивной машины пристёгивается ассоциация с иностранными силами влияния - характеристика, лучше всего охватывающая манихейски настроенные массы.
Также нужно принять во внимание, что у механизма репрессий (стоит лишь его запустить) своя логика. Это системный процесс, в основе которого лежит цикл с положительной обратной связью. Репрессивный аппарат имеет естественное стремление к расширению с возможными скачкообразными усилениями, как это было в период Большого террора 37-39гг. Мы можем наблюдать в реальном времени, как готовится масса репрессивных законов, в том числе платформы для расширения репрессивных полномочий силовых органов. Например, готовящиеся законопроекты о вредоносной информации и деструктивных идеологиях, задающие максимально широкий возможный охват общественного дискурса и к-е, вероятно, будут опираться только на заключения "экспертов". Возможно, эти инструменты созданы для точечных "спецопераций" в подковерных играх между "башнями Кремля", но это не значит, что подобные могущественные инструменты не могут обрести собственную жизнь. Напротив, это скорее неизбежно.
