Магия жертвоприношения
С хрестоматийной ясностью магический энергообмен с психосферой совершается в акте жертвоприношения. Нет ни одного народа, у которого не было бы соответствующей традиции и где бы её поздние, утратившие первоначальное назначение формы не пронизывали собой повседневную бытовую культуру. Практика жертвоприношения для Культуры универсальна, ибо служит первичной формой психосферной медиации (ПМ), осуществляемой в сфере смыслов и культурных действий. Жертвоприношение — сердцевина магической прагматики, поскольку именно оно определяет ритуальную форму энергообмена между мирами, ибо всякий энергетический посыл «отсюда туда» принимает вид жертвования.
Ключевым мотивом, инициирующим психо-ментальные настройки (ПМН) магической медиации в форме ритуального жертвоприношения, выступает компенсаторный комплекс. Речь идёт о психологическом комплексе, развившемся у древнего человека на основе постоянного страха перед нарушением неких предустановленных в докультурном мире правил, связей, когеренций и т.п., которые неизменно нарушаются любым волевым, т.е. сверхприродным, действием и даже мыслью.
(Многие авторы пишут в этой связи о чувстве вины, которое якобы испытывал первобытный человек перед убитым им на охоте зверем. Однако если мы зададимся вопросом об историческом происхождении этого чувства, то придём к пониманию того, что древний человек вряд ли мог испытывать что-то даже отдалённо напоминающее чувство вины в его нынешнем виде.)
Комплекс этот усиливается по мере развития самости, рефлексивности сознания и ослабления животной интуиции, открывающей наиболее простые пути в психосферу. Не позже чем к эпохе мустье компенсаторный комплекс оформился в серьёзную экзистенциальную проблему. Ответом на вызовы «психосферного ужаса» стали мустьерские захоронения, весьма похожие на ритуальные жертвоприношения с целью магического воздействия на будущие события. Так, известное захоронение мальчика из пещеры Тешик-Таш вполне можно интерпретировать как прообраз широко распространённой впоследствии традиции строительной жертвы.
Так погребальная ритуалистика стала способом магически компенсировать вынужденное волевое вмешательство человека в предустановленный порядок природной жизни: в цепи жизнь — смерь — воскрешение происходит подмена компонентов-носителей. Компенсация совершается как энергообмен и потому требует принесения жертвы. Чтобы энергообмен состоялся, следует соблюсти ряд правил магической техники:
– количество и «качество» направляемой в психосферу энергии должно быть соотносимо с ожидаемым ответным энергетическим импульсом;
– отправление энергии жертвы и преобразование полученного в ответ энергетического потенциала желательным образом исполняется агентом, обладающим соответствующими ПМН, т.е. выраженными магическими способностями. Ещё неандертальцы прекрасно чувствовали магический контекст жертвоприношения: что куда отправлять и как «маркировать» эту отправку. Судя по захороненным частям оленьих туш, посыпанных красной охрой184, целью ритуала здесь была явно не регенерация промыслового животного, к чему нередко сводят цели охотничьей магии поверхностные интерпретации. Охра в таких и других захоронениях служила стандартной маркировкой, указывающей на принадлежность жертвы мужским божествам низа, с коими олень был связан как хтоническое существо (Клингер X. Животные в античном и современном суеверии. Киев, 1911. C. 106.) — психопомп, которого к концу верхнего палеолита почти везде сменил конь. Вера в то, что олень ведёт на тот свет, была распространена от Европы до Китая.
В связи с этим не удивительны явно магические смыслы изображения оленей (позднее — коней) на рукоятках мечей и кинжалов, не говоря уже о сопровождении погребённых фигурками оленей или оленьих протомах на вотивных корабликах, на которых умершие отправлялись в водное путешествие в загробный мир. До верхнего палеолита эта проблема, по-видимому, не стояла и не осознавалась. И лишь затем, с развитием «перекрывающих» прямые психосферные перцепты левополушарных когнитивных техник, выделяется фигура специального медиатора — колдуна (шамана), сохраняющего в силу тех или иных причин способность к наиболее прямым коммуникациям с психосферой и действиям с энергетическими потенциалами. (Примечательно, что во всех архаических традициях чётко различаются шаманские способности: данные от рождения и приобретённые неким мистическим способом на протяжении жизни.) В эпоху неолита эта фигура развилась в институциональную корпорацию жрецов;
– оформление компенсаторного комплекса в психологических программах культурного поведения опирается на биологическую основу: функциональную интеграцию психических центров насилия, агрессии и секса. (Этот комплекс включает в себя также и идею смерти-и-воскрешения, а также страдания. См., напр.: Гроф С. За пределами мозга. Рождение, смерть и трансценденция в психотерапии. М., 1993.) Но убийство жертвы, дабы она стала сакральной, — это уже не природа. Это культура. Природный психизм не уходит так далеко от биопрограмм, и потому компенсаторный комплекс ему незнаком. Потому в животном мире нет нужды в жертвоприношениях. Так убийство становится ритуальным и включается в магический акт.
– важным условием магической эффективности жертвоприношения служит не просто умерщвление, но расчленение жертвы. Без разрушения физической целостности организма (если жертвой выступает живое существо) отправление его энергетического потенциала в психосферу оказывается затруднительным. Древнейшая магия, по-видимому, выстраивала особые медиационные отношения с разными субстанциями и органами тела: кровью, мозгом, внутренностями, сердцем, печенью и т.д., выделяя особые интенционально-энергетические качества каждого из них и оперируя с ними. Каждая из частей или субстанций тела жертвы становится самостоятельным магическим оператором, способным «работать» и в других магических контекстах. Особенно эффективны при перенесении в иные контексты кровь, кости, мозг, сердце, печень (Гадание по печени было широко распространено в МРС (#мифоритуальная_система)) и некоторые другие органы. Вообще, магические практики расчленения восходят, по-видимому, к эпохе эректусов с их «интересом» к отчленению голов и началом культа черепов.
Шлейф особого значения этих важных с точки зрения магических техник частей тела жертвы тянулся ещё долго, отражаясь в традициях мантики, заговорах, знахарстве и других. Сама же идея расчленения вошла в космогонический миф о расчленении первочеловека и создании частей космоса из частей его тела. (Примеры этого мотива в истории мифов весьма многочисленны.) Расчленение (разрывание пополам) ритуальной жертвы долго сохранялось в традициях заключения договоров и сделок; особое значение приобретало прохождение между частями разорванной жертвы. Иногда между ними проходили войска. К расчленению жертвы в магическом акте восходят и некоторые виды публичных казней: отсечение головы, четвертование, разрывание лошадьми; связь института смертной казни с жертвоприношением очевидна. (Как только человеческая жертва перестала быть почётной, в качестве неё стал выступать преступник – нарушитель священных табу.) Здесь выстраивается ряд: праздник — жертва — казнь. Разумеется, по ходу превращения жертвоприношения в пустой и формальный обряд первоначальный магический смысл расчленения утрачивается. В этом же ряду побивание камнями: разбивание, раздавливание тела жертвы (особенно головы и костей) камнями — очень древнее ритуальное действие, связывающее функцию камня как орудия ритуального убийства с функцией алтаря.
Таким образом, важнейшим компонентом в акте жертвоприношения служит священное насилие (Связь жертвоприношения с насилием, и в частности с убийством, замечена давно: Жирар, Топоров, Буркерт). Помимо чисто прагматического значения насилие по отношению к жертве выполняет важную компенсаторную функцию. «Неправильное» насилие над естественной природой вещей (и их психосферными коррелятами), которое человек волей-неволей совершает самим участием в культурных практиках, компенсируется насилием «правильным», ритуально санкционированным. Смысл священного насилия — в восстановлении нарушенного «неправильными» действиями человека сложного психо-энергетического баланса с психосферой. На этой восходящей, вероятно, ещё к среднему палеолиту основе развился целый ряд ментальных комплексов, тесно вплетённых в более поздние культурные традиции. Здесь и надморальная сакрализация «насилия во исправление», присущая как деспотическим правителям, так и уличным маньякам, и «страх Божий», равно психосферный ужас, и сама идея изначального греха, как, впрочем, и любого греха вообще. (Человек МРС, напомню, концепции греха не знал: она родилась лишь в эпоху Дуалистической революции перехода к логоцентризму.) Примечательно, что когда логоцентризм в осевую эпоху вбил человеку в голову презумпцию Должного, он (человек) стал совершать священное насилие по отношению к самому себе, т.е. против своего естественного, природного начала. Но человек МРС таких коллизий ещё не знает. А человека совсем архаического травмирует отказ принести его в жертву. (По свидетельству Геродота, такие переживания были свойственны массагетам. И, как известно, не только им.)
Как обычно бывает в истории, ветви далеко уходят от корней. И бурно развившаяся культура насилия вышла далеко за рамки задач, техник и ПМН жертвоприношения как ритуальной психоэнергетической компенсации. Насилие как таковое, т.е. уже вне обязательной связи с магией, стало одним из языков культуры.
Таким образом, убийство и расчленение жертвы с магической позиции имеет довольно простое «технологическое» объяснение: чтобы «экспортировать» психосферный субстрат жертвы в психосферу, она должна умереть в мире физическом и начать жить в мире запредельном. (Иногда такая «перекачка» являет себя в магических традициях с хрестоматийной ясностью. Так, энергия строительной жертвы конвертируется в устойчивость, надёжность и долговечность постройки, сила принесённого в жертву быка – в мощь выросшего на месте жертвоприношения дуба и др.) Жить — значит, проявлять себя как психосферный субстрат, желаемым образом воздействующий на посюстороннюю жизнь, используя при этом энергию психосферных сил, с которыми он (субстрат) «кооперируется». Трансформации психосферного субстрата жертвы и есть таинство магии — самая тонкая, сложная и невыразимая словами часть магической техники, доступная лишь особо отмеченным (посвящённым) субъектам: колдунам, магам, шаманам, жрецам. Все привходящие обстоятельства: что представляет собой жертва, каким способом происходит её умерщвление, подаётся ли она как дар или как обмен и др. — всё это частные акцентуации, привносимые ритуальным контекстом.
Остановлюсь лишь на одном мотиве — природе жертвы. Современное гуманистическое сознание проводит чёткую границу между ритуальными традициями человеческих жертвоприношений и традициями, сформировавшимися после отказа от них в пользу жертв замещённых, «малых» и впоследствии чисто символических. При этом отказ того или иного народа от человеческих жертвоприношений считается критерием его гуманистической зрелости и чуть ли не мерилом прогресса вообще. (Прогресс же понимается как приближение к современным либерально-гуманистическим ценностям, которые почему-то считаются универсальными.) Хотя он никакого отношения не имеет к гуманизму. Это вопрос магической целесообразности и не более того.
До верхнего палеолита, когда магические традиции только зачинались, степень синкретического единства человека с природой была настолько высокой, что современное сознание просто не в состоянии этого представить, жертвы животные и человеческие были одного порядка. Ни о какой этической границе здесь и речи быть не может.
То же сохранялось и в тотемистической культуре верхнего палеолита, хотя в ней, по мере формирования родового сознания, уже, видимо, намечались некоторые табуации на магическое оперирование с человеческим образом. Но пока ещё мощные узы родства с природным миром (особенно животными) обеспечивали полную «нормальность» и каннибализма, и человеческих жертв. Проблемы начались, когда отрыв от природы и начало замыкания культуры на себя обернулось тем, что человек в силу усложнения своей ментальности начал «портиться» в качестве ритуальной жертвы и, в конце концов, стал непригоден для определённого рода магических актов. Разные народы выработали или позаимствовали из вторых и третьих рук те или иные пути решения проблемы. Так, многие перешедшие к неолиту народы ввели в обиход детскую жертву.
(Трудно сказать, являются ли детские захоронения в ранних неолитических поселениях Передней Азии у входа в жилище или возле очага погребением умерших от естественных причин детей или намеренным жертвоприношением. В ряде случаев разница могла быть неясна самим участникам ритуалов: ведь понятия о естественных причинах смерти не существовало. А взяло ли ребёнка божество само или с небольшой помощью – какая разница?)
Ведь не испорченная «неправильными» мыслями и действиями детская душа — идеальный психосферный субстрат для «отправки» в психосферу. (Особенно в качестве жертв ценились первенцы.) Другие народы всячески блокировали усложнение ментальности или культивировали упрощающие её измененные состояния сознания, #ИСС. (См. в этой связи о ритуальной трепанации черепов в "Постижение культуры", книга первая). У них человеческие жертвоприношения держались дольше других. Был ещё способ: компенсировать качество количеством. Психоэнергетическая ущербность отдельного человека возмещалась массовостью жертвоприношения. Так было, например, в Древнем Китае.
Такое решение проблемы было типичным, но не универсальным для древних обществ, столкнувшихся с усложнением и перерождением человеческого существа как одним из проявлений общего кризиса МРС в конце II — начале I тысячелетия до н.э. Вообще, общераспространённой заменой человеческого жертвоприношения стал институт смертной казни, где ритуальный контекст жертвоприношения воспроизводится с наибольшей полнотой. Однако типология выхода из традиции человеческих жертвоприношений — отдельная тема. Вернёмся к магии.
Самая суть оперирования с психосферным субстратом жертвы обычно скрывается за фигурами умолчания или туманными иносказаниями и мифологическими метафорами. Ошибка, приведшая магические традиции к упадку и породившая порочную практику толкования магического на рационалистический лад, заключается в поисках за расплывчатой и многозначной магической мифосемантикой неких ясных и неизменных формул, обеспечивающих результат независимо от всех прочих условий и обстоятельств магического акта. Такой рецептурно-рационализаторский подход, неверность которого была понята ещё современными первобытными народами (см., напр.: Леви-Брюль Л. Указ. соч. С. 140.), тем не менее, утвердился в более позднем и обыденном понимании магии. Человеческая мысль, как всегда, пошла по более лёгкому пути, тем более что лёгкость эта обеспечивалась «естественным» усилением рационально-логического когнитивного начала. При этом самая суть магического была на протяжении веков извращена и упущена. А заключалась она в том, что мифосемантические репрезентации магических действий суть не инструменты, которые может использовать кто и когда угодно и которые для достижения результата достаточно просто знать. При всём самостоятельном значении слова как магического проводника интенциональноэнергетических потоков эти репрезентации — «всего лишь» указатели, вехи, по которым ментальность достигает необходимых настроек в данном конкретном магическом контексте. Несколько огрубляя, можно сказать, что любого рода словесно-знаковое оформление магического акта — это не универсально работающие атрибуты (заклинания и т.п.), а агенты приведения ментальности в состояние ИСС, релевантного определённому спектру магических задач. Не больше, но и не меньше. И, повторю, чем древнее и сильнее магическая традиция, тем более она стремится минимизировать любые «промежуточные звенья» трансляции энергии магического акта, дабы «не размазывать» её по опосредующим формам (агентам) медиации с психосферой.
