НЕНОРМАТИВНЫЙ АНЕКДОТ КАК МОДЕЛИРУЮЩАЯ СИСТЕМА, 7
Идем далее. В языке не содержится каких-либо указаний относительно эстетической оценки мужского члена. Что же касается вагины, то она предстает знаком бесформенного и без-образного. А что по существу? Лепая или не-лепая? Вот в чем вопрос. Если отрешиться от установок, энергично навязываемых культурой, прежде всего традиционной, и задаться проблемой эстетической оценки гениталий (не важно, мужских или женских), то придется признать, что сами по себе они естественны, как лодыжка, не более того. И, стало быть, в зависимости от конкретной ситуации могут порождать те или иные эстетические переживания. О чем, к примеру, свидетельствует искусство девятнадцатого – двадцатого веков. В нем мы может обнаружить образы гениталий, решенные как величественные и прекрасные (Обри Бёрдслей). Можно найти решения анатомически нейтральные (казенное советское изоискусство). А можно – отталкивающе неэстетичные (Эгон Шиле).
Ровно так же разрешается вопрос о том, смешны ли гениталии. Смех при созерцании «срама», обнаженного вне разрешенных культурой ситуаций, – диктуемая культурой и объяснимая психологически реакция на факт нарушения табу, в которой содержится одновременно оценка и факта, и личности нарушителя. «Ехал на ярмарку Ванька-холуй, За пять копеек показывал хуй». И это, разумеется, смешит. А человек, подглядывающий за раздевающейся женщиной, которая о том не ведает, осмеянию не подлежит. То есть гениталии смешны не сами по себе, но провоцируют смех, будучи предъявлены, упомянуты в особых, санкционированных культурой ситуациях и контекстах. Сами по себе, вне заданных культурой реакций, они не более смешны, нежели ухо или гортань. Между тем культура покрывает эти сущности общим образом смешного и особенно фиксируется на вульве, превращая ее в символ смешно-бесформенно-нелепого.
Если же вернуться к женским гениталиям, то обнаружится, что высмеивает и профанирует их российский мужик, оттого, что боится. Вульва связана с идеей о вредоносном характере и особой опасности ее для мужчины. А это, в свою очередь, связано со страхом оскопления как универсальной, антропологически заданной мужской фобией. Сумма названных культурных смыслов раскрывается в выражении «пизда с зубами». В классической работе Владимира Проппа «Исторические корни волшебной сказки» дается описание этого любопытного феномена архаического сознания, где бытовали представления, в которых вагина выступала именно с зубами. Соответственно, перед мужчиной вставала задача обезвредить ее, перед тем как овладеть женщиной. (По-видимому, в формировании этого комплекса идей сказывались также достаточно устойчивые архаические представления о родильной и месячной нечистоте женщины.) Добавим, что здесь речь идет о достаточно универсальной идее, представленной в фольклоре других народов и дожившей до двадцатого века в жанре юмористической сказки. Автору довелось видеть мультипликационную порноверсию «Сказки о Спящей красавице». Там фигурировала злая колдунья, соблазняющая доверчивых прохожих. В момент оргазма вагина колдуньи обрастала зубами и схрупывала несчастных. Приключения злодейки закончились встречей с сообразительным героем, заложившим в предательское лоно заряд взрывчатки. Вот то пространство, в котором действует и определяет себя наш герой, – рассказчик и слушатель анекдота. В этом мире конфликтно взаимодействуют две подлинно космические стихии. Одна – богатая в своих потенциях и природненная. Другая – однобокая и иррационально опасная. В перипетиях борьбы данных сущностей пролегает частная судьба героя. То есть объекта отождествления.
В этом мире его подстерегает опасность. Она стихийно-иррациональна и неподвластна человеку. Кроме того (а на самом деле именно поэтому), связана с женским началом. Где же спасение? В своем мужском естестве. «Все похую» задает координатный ноль, точку отсчета. И этой точкой становится член, с позиции обладания которым все передряги – ерунда. Следующий вопрос: для какой возрастной категории наиболее характерен такой ход мысли? Перед нами подросток, только-только переживший инициацию. Именно подросток уже знает об ответственности за содеянное и, более того, вошел во вкус совершать поступки, в результате которых приходится ожидать «пиздеца всему». Но протестует против порядка вещей, когда за содеянное надо отвечать. А потому представляет воздаяние как стихийное бедствие и ищет спасения в том факте, что он уже взрослый мужчина, полноценный членоносец, надеясь отмахаться предметом своей гордости от всех невзгод. Таковы тайные чаяния нашего героя. И анекдот отвечает ему согласием. «Все Похую» побеждает. Разумеется, победить «Пиздец Всему», вообще говоря, невозможно. «Пиздец», великий и ужасный, неустраним. Речь идет о частной, но такой важной, победе. Победе здесь и теперь. «Все Похую» победил, ибо оказался неуязвим. «И тьма его не объяла». Вот где кульминация, освобождение. Катарсис и просветление. Отсюда – взрыв радости и веселье слушателей.
Так лежащий за гранью нормативной лексики современный анекдот раскрывается как изоморфная мифу структура. Как выражение скрытых тревог и упований культурного субъекта. Одновременно нам раскрываются базовые характеристики массовой ментальности; раскрывается суть культуры, в которой живет анекдот. Это:
патриархальность;
доличностный характер;
инфантильность, нежелание расстаться с безответственностью, сохранение ее как затаенного идеала.
Культура, субъекту которой присуще:
профанирование и демонизация женщины;
страх перед женским началом, увязывание его с иррациональной опасностью;
а также последняя надежда на свою мужскую природу, понимаемую как сила-оберег.