КУЛЬТУРА СМЕРТИ ПОД ЖЕЛЕЗНЫМ КОЛПАКОМ
Когда в 1697 году был раскрыт очередной заговор против Петра Первого, исполнение казни обставили на редкость изощренно. Из могилы выкопали тело давнего царского врага Ивана Милославского, который к тому времени давно уже умер, протащили гроб, запряженный свиньями, по Москве, и поставили под эшафотом. Кровь казнимых стекала прямо на останки несчастного боярина. Глумление над мертвым было объявлено казнью — или наоборот, казнь стала глумливым антиантропным ритуалом.
Для того времени ритуальное осквернение праха не было чем-то исключительным: вспомнить хотя бы эксгумацию тела Кромвеля после реставрации английской монархии. Но одни культуры преодолевают антиантропную практику, другие, напротив, воспроизводят ее из поколения в поколение.
Подобная тенденция век за веком всплывает в русской истории. На произвол царизма всё не спишешь. И.Г. Яковенко пишет: «Не следует думать, что надругательство над прахом поверженного врага — привилегия российской власти, чуждая народной культуре. Вот всего лишь один пример: после Февральской революции пришедшие с фронта солдаты извлекли из фамильного склепа останки советника Луженовского, командовавшего во время первой русской революции карательным отрядом и убитого в 1906 г. Марией Спиридоновой. Останки с улюлюканьем таскали по улицам, а после сожгли на громадном костре». От Дмитрия Самозванца, прахом которого выстрелили из пушки, до тысяч «врагов народа», тела которых после расстрела зарыли в общих могилах, не выдав родственникам, — перед нами устойчивое, воспроизводящееся и повторяющееся явление: враг вычеркивается из числа людей, бесчеловечное отношение к нему считается нормальным и даже желательным.
Очевидно, корни этого явления кроются в манихео-гностическом комплексе, исподволь направляющем действия носителей русской культуры. У осквернения останков мертвых есть и своеобразное зеркальное отражение, не такое очевидное, но столь же устойчивое. Речь идет об имитационной казни.
Самый известный пример такой расправы — имитация расстрела кружка петрашевцев, членом которого был Достоевский. Приговоренных привезли к эшафоту, обрядили в смертные балахоны, поставили на колени, но в последний момент явился адъютант с высочайшим помилованием. Казнь оказалась спектаклем.
На психику Достоевского это повлияло роковым образом. В то зимнее утро молодой демократический литератор действительно умер, зато родился хтонический медиатор, который научился видеть глубинные явления русской культуры. Думается, имитационная казнь, которая послужила триггером в данном случае, тоже относится к таким явлениям.
Есть гипотеза, что шаровая молния встречается так же часто, как и обычная, просто из-за малых размеров ее далеко не всегда фиксируют наблюдатели. Присмотревшись внимательно, можно увидеть слабую, но отчетливую рецепцию восприятия имитационной казни. Например, в сериале «Бригада» силовики в масках увозят бандитов в зимний лес, заставляют копать могилу и стреляют поверх голов. Существуют и художественные произведения на эту тему. Самое подробное — роман малоизвестного русского прозаика Николая Нарокова «Мнимые величины», действие которого происходит в 1937 году. Нароков не только описал механизм имитационной казни (из партии заключенных часть расстреливают на самом деле, другую заставляют ждать своей участи, но в итоге уводят в камеру), но и подобрался вплотную к разгадке этого явления: речь идет о своеобразном «творчестве» антиантропа, занявшего должность палача. Будучи не в силах творчески преображать жизнь, он как можно более затейливо обставляет ритуалы смерти. Итог отражен в названии романа: господствует «мнимая величина», пустопорожняя автомодель культуры, призванная не облагородить жизненные практики, а скрыть их губительный характер.
О Нарокове — разговор отдельный. Будучи бывшим белым офицером, он не смеет критиковать всю русскую историю и списывает появление подобных ритуалов на большевизм. Для нас же очевидно, что какую эпоху ни возьми, механизмы русской матрицы остаются не просто устойчивыми, но и пугающе единообразными. Она словно накрыта железным колпаком, прикрывающим ее сердцевину и от любопытного взгляда исследователя, и от внешних воздействий, подталкивающих к эволюции.
Дело не исчерпывается жестокостью подобных практик — она присуща самым разным культурам. Например, американский электрический стул — на редкость изуверское изобретение. Смерть на нем мучительна и далеко не всегда наступает после первого включения тока. Но здесь нечто иное — казнь, совершающаяся как пустопорожний ритуал смерти, в полном пренебрежении к человеку, как будто его и вовсе не существует. Жертва может быть мертва после казни, до нее или остаться в живых — ритуал смерти совершается в любом случае. Это — одно из самых характерных проявлений антиантропного мировосприятия.
В конечном счете шестерни любого механизма изнашиваются и приходят в негодность. Культура, избравшая механистическое отношение к человеку образом действий, сама себя обрекает на деструкцию. Скрип заржавленного металла время от времени слышали визионеры — он и был той музыкой сфер, что доступна в нижних мирах. Например, Василий Розанов описывал гибель Российской империи так: «С лязгом, скрипом, визгом опускается над Русскою Историею железный занавес». На самом деле то был лязг железного колпака, прикрывавшего сердцевину русской матрицы. Периферия периодически утилизировалась, ядро оставалось неизменным и со временем обрастало всё теми же ритуалами смерти. Занавес опускается и сейчас, только ржавчины на нем уже слишком много, а механистическое сознание больше не работает в новой реальности.
